Амур. Между Россией и Китаем - Колин Таброн

Под плоской кепкой я вижу совиное лицо, которое отражает мою улыбку с каким-то меланхоличным спокойствием. Мы оба смущаемся, не понимая, кто кому задает вопросы. Разумеется, он считает мое путешествие странным. Он говорит, что дальше поселка Айхуэй (бывший Айгун) реку не знает; это километров тридцать. Его семейство приехало во время большой миграции 1960-х из провинции Цзилинь, расположенной далеко к югу от Хэйлунцзяна. Там было десять человек. Он стягивает кепку с лысеющей головы; лоб пересекает одинокая морщина, словно шрам от ножа. Он был в Хэйхэ печатником, потом плотником, даже пробовал быть гидом по городу, но денег на это уже не было. Возможно, именно с того времени в его речи появляется несуразный русский язык, в то время как я отвечаю на плохом китайском. Звучим мы, полагаю, ужасно. Он говорит, что был в России только один раз; с женой в составе целой группы ездили в Новосибирск. «На нас напали. Банда мафии. Но мы отбились», – он улыбается смелой китайской улыбкой с неровными зубами. Он мне инстинктивно нравится, и я ощущаю, что ему приносит облегчение мой внешний вид: такой же слегка неряшливый, как и у него. Мы договариваемся отправиться в путь через два дня.

Хэйлунцзян – прозрачный и коричневатый – течет под городской набережной. Офисы и квартиры поблизости затихают из-за Золотой недели, и на окраине прибрежного парка старики играют в карты под деревьями. Несколько студентов-художников над пристанью рисуют пейзаж маслом. Прохожие, собравшиеся вокруг мольбертов, комментируют, но студенты научились их игнорировать. «Это люди не нашего сорта, – говорит одна из них. Она высокая, тонкая и носит футболку с надписью «Все мы звезды». – Вы знаете, что Хэйхэ – очень маленький. Мы ощущаем себя изолированными. Не с кем поговорить. И мы будем тут в колледже четыре года. – Она из богатого города Чжэнчжоу на Желтой реке[71]. – Хочу вернуться». Она рисует только часть пейзажа – воду и деревья, – убирая все постройки.

Люди, от которых она отрекается, прогуливаются по полуденной набережной. Женщины в цветастых платьях или брюках, мужчины в черных куртках и фуражках. Их короткие компактные тела легко можно приписать деревенским предкам; они всего в одном поколении от бедности – плод иммиграции из более густонаселенных южных провинций: Шаньдун, Цзилинь, Ляонин. В молодом городе выходит подышать воздухом старшее поколение – опираясь на руку сына или дочери. На их лицах отпечатки более горьких времен, так что даже сейчас, возможно, блестящие бульвары со скульптурами и прогулочными лодками остаются для них немного чудесами.

Все, что они видят, моложе их самих. Тридцать лет назад тут был просто берег. Сейчас на вздымающемся постаменте фигура гигантской матери держит крылатого младенца, и случайный экскурсовод именует ее символом объединенного Хэйлунцзяна-Амура. Когда вы идете вниз по течению, деревья на набережной становятся гуще, появляются статуи фольклорных медведей и котов. Есть и аллегорические изображения: на качалке с надписью «Знание – сила» ребенок-зубрила с кучей книг перевешивает толстого олуха с пачкой сигарет.

За сторожевой башней, с которой солдаты наблюдают в бинокль за своими русскими коллегами, в поток ныряет остров Дахэйхэ. Он принадлежит Китаю, и два воздушных моста перепрыгивают через воду, обозначая претензии на него. Набережная снова возникает на его северном берегу, проходя под забором деревьев полтора километра до конца острова. В начале 1990-х Китай объявил Дахэйхэ зоной свободной торговли, где россияне могли торговать без виз, и из Благовещенска я мельком видел теснящиеся на горизонте здания его Международного торгового центра.

Но когда вы туда направляетесь, набережная превращается в пустыню. Единственный звук – приглушенное пение птиц. За рекой – низкий изломанный силуэт Благовещенска. Прохожу мимо своей гостиницы, блекло возвышающейся над водой, и бреду мимо цветников, окаймленных грабами, ивами и дубами. В конце острова огромная пустая автостоянка, а за ней безлюдный парк аттракционов с бездействующим колесом обозрения. Раскинувшиеся огромные стальные изгибы здания рынка заброшены. Я заглядываю через запертые двери в выпотрошенные галереи.

Когда курс рубля был высоким, здесь кишели тысячи русских. Спустя десять лет зону свободной торговли расширили до самого Хэйхэ. Китайцы стремились приспособиться к русским вкусам – с помощью водки местного производства, модной в Москве одежды, увеличенных размеров юбок, ремней и бюстгальтеров. Упорные «верблюды» приходили и уходили. Даже городские баки для мусора в результате ложно понимаемого гостеприимства соорудили в виде матрешек, и русские были недовольны, что эти бабушки-талисманы оказались вместилищем для мусора.

Теперь в новом, меньшем по размеру комплексе, от Международного торгового центра остались лишь несколько безутешных продавцов.

– Дела идут паршиво, – говорит один, молодой и беспокойный. – Место построили новое, а никто не идет.

Его прилавок завален вкладывающимися друг в друга фигурками.

– На самом деле их дешево выпускает китайская фабрика. Русским, конечно, не говорят… – Он небрежно показывает на ряды сувениров. – Мне не хватает русских, они покупали оптом… Особенно женщин не хватает.

– Женщины покупали больше, чем мужчины?

– Не, дело в их длинных ногах. – Он блудливо усмехается. – Это лучшее, что есть в русских. Длинные-длинные женские ноги…

Он слышал, что в России, в отличие от Китая, женщин больше, чем мужчин. Знает о межрасовых браках. Думает, что у русских женщин когда-то были деньги. Но когда он начинает говорить о них, его лицо омрачается.

– Русские не могут перестать пить.

Он начинает проверять активы на своем старом ноутбуке. Он не знает, сколько сможет продержаться в этом бизнесе. Обещанное будущее – с сибирским благосостоянием и чудесными ногами – угасает в его расстроенном голосе.

Русские никогда не отвечали взаимностью на гостеприимство Хэйхэ. Не могу припомнить в Благовещенске ни одного названия улицы или вывески на китайском. Даже китайские рестораны пишут себя кириллицей. Русская статуя, увековечивающая работу амурских «верблюдов», изображает молодого парня, шагающего с необъятными прямоугольными сумками. В Хэйхэ ответили аналогичной статуей, но их «верблюд» сидит на чемодане, держит мобильный телефон и очень устал.

Вечер. Небо темнеет до фиолетового цвета. В центре Хэйхэ на Русской улице за широкой аркой с надписью «Добро пожаловать» загораются огни. В магазинах продается российский янтарь, обработанный в Китае, ювелирные украшения по выгодным ценам, водка и российский шоколад. Однако российских клиентов нет, и так называемые русские рестораны после подачи закусок переходят к китайским блюдам.

За аркой Русская улица скользит в анонимность красных фонарей. Однако приезжавших раньше русских секс-туристов, привлеченных непривычностью китайских тел, уже не видно, и секс-шопы, возможно, давно закрылись. Только один раз занавеси из розовых бусин раздвигаются, открывая освещенную комнату, где невзрачная женщина взывает ко мне: «Анмо, анмо», но это не