Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим - Уильям Теккерей

Старая дама так и не остановила меня в парке, но ей не стоило труда узнать мой адрес, — я был в ту пору не менее популярен в Лондоне, чем принц Уэльский, мой дом на Беркли-сквер был известен каждому, — по этому-то адресу она и прислала мне на следующее утро письмецо: "Старинная приятельница мосье де Баллибарри, — говорилось в нем (на чудовищном, кстати, французском), желала бы встретиться с шевалье, потолковать о прежних счастливых временах. Розина де Лилиенгартен (возможно ли, чтобы Редмонд Баллибарри ее забыл?) будет все утро у себя дома на Лейстерфилдс в ожидании того, кто не прошел бы мимо нее так равнодушно двадцать лет тому назад".

Это и впрямь была Розина де Лилиенгартен — такую пышно распустившуюся Розину не часто встретишь. Я нашел ее в довольно приличном бельэтаже на Лейстерфилде (бедняжка спустилась потом гораздо ниже), за чашкой чаю, почему-то сильно отдававшего коньяком, и после обычных приветствий, уместных в жизни, но утомительных в повествовании, и беспредметных разговоров о том, о сем она вкратце поведала мне о событиях, происшедших в замке X., - мне хочется озаглавить их "Трагедия принцессы".

— Вы, конечно, помните мосье де Гельдерна, министра полиции. Он был голландец по происхождению — мало того, из голландских евреев. Но хотя это пятно на гербе министра не было ни для кого секретом, всякое сомнение в чистоте его родословной приводило его в бешенство. Заблуждения своих предков он старался искупить неистовыми изъявлениями набожности и суровыми подвигами благочестия. Каждое утро посещал церковь, каждую неделю ходил к исповеди, а уж протестантов и евреев ненавидел, будто какой-нибудь инквизитор. Он не пропускал случая доказать свое рвение, преследуя тех и других, едва лишь к этому представлялась возможность.

Гельдерн смертельно ненавидел принцессу: как-то из детской шалости она надсмеялась над его происхождением, то ли приказав за столом убрать от него свинину, то ли нанеся ему другую вздорную обиду; и точно так же кипел он злобой на старого барона де Маньи, прежде всего потому, что тот был протестант, а кроме того, надменный старик однажды, в припадке брюзгливости, публично от него отвернулся, выразив этим свое презрение к проходимцу и наушнику. В государственном совете они вечно грызлись, и только из уважения к августейшим повелителям старый, барон сдерживал свой нрав и не слишком резко проявлял свое презрение к полицейскому сатрапу.

Итак, Гельдерн из ненависти задумал погубить принцессу, но был у него, по-моему, и более существенный мотив — корысть. Помните, кого избрал герцог в супруги после смерти своей первой жены? Принцессу из дома Ф. Два года спустя Гельдерн построил себе роскошный замок, как я подозреваю, на те самые деньги, что уплатило ему семейство Ф. за его хлопоты в пользу этого брака.

Отправиться к принцу Виктору и просто донести ему о том, что стало уже притчей во языцех, отнюдь не входило в намерения Гельдерна. Он понимал, что человек, который явится к принцу с такими ужасными разоблачениями, сам себе выроет могилу. Тут надо было действовать исподволь, чтобы истина сама открылась его высочеству. И когда время назрело, министр стал искать путей к достижению своей цели. У него имелись соглядатаи в домах как старшего, так и младшего де Маньи; вас это не должно удивлять, ведь вам знакомы наши континентальные порядки. Все мы засылали друг к другу ищеек. Ваш черный слуга (помнится, его звали Замор) каждое утро являлся ко мне с докладом, и я занимала своего милого старого герцога рассказами о том, как вы с дядюшкой практикуетесь по утрам в пикет или в кости, и о вечных ваших ссорах и интригах. Мы собирали такие сведения обо всех в городе, чтобы позабавить нашего милого старичка. Лакей мосье де Маньи являлся с донесениями и ко мне, и к мосье Гельдерну.

Я знала, что изумруд заложен; бедняжка принцесса брала деньги у моего казначея и для подлеца Леве, и для своего сквернавца де Маньи. Мне по сию пору трудно понять, как принцесса ему доверилась, но ведь женская любовь слепа, вы, должно быть, замечали, милый мосье де Баллибарри, что выбор женщины обычно падает на недостойного.

— Не всегда, мадам, — вставил я. — Ваш покорный слуга не раз бывал предметом сердечной склонности.

— Что ж, это нисколько не опровергает мою мысль, — сухо возразила старая дама и продолжала свой рассказ. — Еврей, державший изумруд в закладе, после бесконечных торгов с принцессой решился наконец с ним расстаться за очень крупную сумму. Однако он совершил величайший промах, привезя с собой драгоценный залог в X., где его ожидала встреча с шевалье, который уже получил от принцессы условленную сумму и только ждал возможности передать ее из рук в руки.

Свидание происходило на квартире у де Маньи, и слуга слышал за дверью их разговор от слова до слова. Молодой человек, швырявшийся деньгами, когда они попадали ему в руки, с такой легкостью предложил банкиру выкуп, что тот сразу же ударился на попятный и с обычным бесстыдством запросил вдвое больше условленного.

Тут шевалье, потеряв терпение, бросился на негодяя и, наверно, убил бы его, если бы не подоспел слуга. Перепуганный закладчик кинулся к нему искать защиты, и Маньи, — он хоть и вспыльчив был и горяч, но сердце имел отходчивое, — только приказал слуге спустить негодяя с лестницы и тут же думать о нем забыл.

Быть может, шевалье и рад был его спровадить, чтобы получить в свое распоряжение большую сумму — четыре тысячи дукатов — и лишний раз попытать судьбу; как вы знаете, он именно это и сделал в тот вечер за вашим карточным столом.

— Ваша светлость была с нами в половинной доле, — напомнил я, — вы знаете, много ли мне было проку от этих выигрышей.

— Слуга выпроводил из замка трясущегося израилита и доставил в дом к одному из его собратьев, где тот обычно останавливался, а сам, не теряя времени, отправился в канцелярию его превосходительства министра полиции и передал ему дословно весь разговор между евреем и своим хозяином.

Гельдерн похвалил своего соглядатая за расторопность и преданность, подарил ему кошелек с двадцатью дукатами и обещал устроить его судьбу, как великие люди обычно обещают своим клевретам: вы, мосье де Баллибарри, знаете, сколь редко такие обещания выполняются.

— А теперь ступай разнюхай, когда еврей намерен убраться восвояси, да не передумал ли он и не готов ли взять выкуп, — сказал мосье Гельдерн.

Слуга пошел выполнять поручение. Тем временем Гель-дерн для большей верности надумал устроить у меня карточный вечер; он, как вы, может быть, помните, пригласил и вас с вашим банком. И, уж конечно, нашел способ уведомить Максима де Маньи, что у мадам де Лилиенгартен состоится фараон. От такого приглашения бедный малый никогда не отказывался.

Мне были памятны все эти обстоятельства, и я слушал, затаив дыхание, пораженный коварством бесчеловечного министра полиции.

— Вскоре соглядатай вернулся и доложил, что, по словам челяди того дома, где стоял гейдельбергский банкир, он еще сегодня засветло выедет из X. Он путешествует один на старой кляче, в самом плохоньком кафтане, как оно водится у этой братии.

— Послушай, Иоганн, — сказал министр, ласково хлопая по плечу своего разомлевшего соглядатая, — ты мне все больше и больше нравишься. Я тут думал без тебя, какой ты сметливый парень и как верно мне служишь. Скоро у меня будет возможность наградить тебя по заслугам. А какой дорогой поедет мошенник еврей?

— Он собирается заночевать в Р.

— И, стало быть, ему не миновать Королевского леса. Скажи, Иоганн Кернер, могу я рассчитывать на твою храбрость?

— Благоволите испытать меня, ваше превосходительство, — сказал слуга, и глаза его засверкали. — Я прослужил всю Семилетнюю войну, и не было случая, чтобы я сплоховал в деле.

— Тогда слушай. Надобно забрать у еврея изумруд. Уже то, что мерзавец держит его у себя, величайшая крамола. Тому, кто доставит мне изумруд, я обещаю пятьсот луидоров. Ты понимаешь, почему его надо вернуть ее высочеству. Мне незачем тебе объяснять.

_ Вы получите его нынче же вечером, — сказал слуга. — А только случись что, надеюсь, ваше превосходительство от меня не отступится?

— Вздор! — сказал министр. — Половину этой суммы получишь вперед, вот как я тебе доверяю. Ничего не случится, только действуй с умом. Лес там тянется на четыре лиги, а еврей не шибко скачет. На дворе будет ночь, пока он доберется — ну, скажем, до старой Пороховой мельницы, что стоит в самой чаще. Почему бы тебе не перегородить дорогу веревкой да тут же на месте с ним и не поладить? Возвращайся к ужину. Если встретишь дозор: скажи: "Все лисы на свободе", — это сегодняшний пароль — и поезжай себе вперед, никто ни о чем тебя не спросит.

Слуга убежал, ног не чуя от радости. И в то время как Маньи терял деньги за нашим карточным столом, слуга его подкараулил еврея в Королевском лесу в глухом месте, издавна именуемом Пороховой мельницей. Лошадь еврея споткнулась о протянутую веревку, и когда ездок с глухим стоном свалился наземь, Иоганн Кернер в маске и с пистолей напал на него и стал требовать денег. Вряд ли он собирался убить еврея, разве что тот станет сопротивляться и понадобятся более крутые меры.