Тайная дипломатия — 2 - Евгений Васильевич Шалашов

ненаглядный? Он и ответил — жив и здоров, скоро приедет. А ты говоришь — донес.

Эх, Наталья Андреевна, сама, того не ведая, выдала мне важную информацию. Стало быть, Коминтерн располагает радиостанцией в Париже? Я бы тоже не отказался иметь оперативную радиосвязь между Парижем и Москвой.

— Чичерин мне ничего лишнего не сообщил, только то, что ты жив.А про твое участие в подавлении восстания, да про ранение, сама догадалась. Восстание подавили еще в марте, тогда же и съезд закончился, а тебя все нет и нет. Сильно ранило? Куда? Показывай.

Наталья решительно поднялась, пришлось успокаивать.

— Да меня и не ранило вовсе, слегка контузило. Шрапнелину словил, но она в орден попала, очень удачно. В госпитале полежал, могли бы и раньше отпустить, но врачи подстраховаться решили. Да, — вспомнил вдруг я. — Меня же еще одним орденом наградили, третьим по счету. Получается, я теперь трижды герой гражданской войны.

Но вместо того, чтобы поздравить, моя любимая снова уткнулась мне в грудь, и опять заплакала.

— Дурак ты Вовка, и уши у тебя холодные. Зачем тебе ордена, если голову оторвут? А я как же? А малыш? Тебе что, обязательно нужно было в бой идти? Некому больше?

И это говорит человек, ушедший в революцию в пятнадцать лет, побывавший в тюрьме и ссылке, пожертвовавший своей личной жизнью во имя революции? Впрочем, Наташка-то не только о себе говорит, но и о будущем ребенке.

Чтобы отвлечь Наталью Андреевну от грустных дум, спросил:

— О чем еще в газетах писали?

— Писали, что правительство Ленина из Петрограда в полном составе сбежало не то в Сибирь, не то в Мексику.

— Почему из Петрограда? — не понял я. — Вроде, французы знают, что мы столицу еще в восемнадцатом году в Москву перенесли.

— Володь, ты ж сам журналистом был, неужели не понял?Матросы Балтийские, а Петроград стоит рядом с Балтийским морем. Так связку сделать проще, ассоциации напрашиваются — повторение очередной революции. А где столица Советской России французскому обывателю без разницы.

Да, ассоциации напрашиваются, для продажи газет полезно — очередная революция в Петрограда!

— Скажи-ка лучше, ты за меня замуж не передумала выходить? — поинтересовался я. Получив чувствительный тычок под бок, счел это положительным ответом и продолжил. — Мне разрешили зарегистрировать брак в Париже, под чужим именем. А еще руководство не возражает, чтобы я взял фамилию Комаровский.

— О, папа-то как обрадуется! — встрепенулась Наталья. — Он уже и так горевал — мол, несостоявшийся зять куда-то пропал, а ребенка успел сотворить. Как же это так, графская дочь забеременела вне брака, да еще и от большевика?

— Так не от конюха же, — резонно заметил я. — Тем более, что дочь и сама большевичка.

— Так видишь, если я под родительской крышей, то меня опять маленькой считают, — вздохнула Наталья.

А вот это точно, знаю по собственному опыту. Моя дочь, оставшаяся в том мире, уже взрослая барышня, закончившая институт и живет отдельно от нас, но если она приезжает в гости, то опять становится маленькой.

— Так императрица Екатерина сколько детишек вне брака родила? Троих, или больше?

— Так это императрица, ей можно, — улыбнулась Наташа. — А дочери графа, пусть и лишенного поместий, без мужа рожать невместно. Хотя, — хмыкнула вдруг дочка графа Комаровского, — подозреваю, что в глубине души папа был бы рад, если бы ты сбежал. Он, как ты говоришь, уже закидывал удочку — а если родится сынок, так может, мы его и усыновим? Ты у нас женщина молодая, устроишь личную жизнь, а нам радость.

— А если дочка, то не усыновят? — возмутился я. — То есть, не удочерят?

— Сынок-то фамилию Комаровских станет носить, а дочка выскочит замуж, станет какой-нибудь Ивановой, или Петровой. Или Аксеновой.

— Аксенов, не самая плохая фамилия. А еще, — вспомнил вдруг я. — Мне тебя отругать надо. Что за конспираторы такие? То Владимиром назовете, то Олегом. Вон, уже горничная спрашивает — а вы который жених?

— Ой, это все папа, — отмахнулась Наталья. — То так тебя назовет, то этак. А горничная наша ушки вострит. Но Дуня за место держится, в полицию не пойдет.

Как знать… Правильно кто-то сказал, что прислуга — это главный враг в доме.

— Слушай, а ты ругаться не будешь? — поинтересовался я. — Я ведь из Москвы для нас свидетельство о заключении брака вез, но не довез, а Александру Петровичу со Светланой Николаевной подарил. Они же ко мне явились, чтобы справку о заключении брака получить.

— О, это ты правильно сделал, — повеселела Наталья. — У них такие страсти кипят, такая любовь, что все торгпредство трясет. Ревность такая, что жуть…

— А что, Петрович такой ревнивец? — удивился я.

— А при чем тут Петрович? Это Светлана Николаевна ревнивица. Она товарища Исакова ко всем женщинам торгпредства ревнует, к торговкам местным, даже к официанткам. Да что там, — прыснула дочь графа Комаровского, — она бы и ко мне приревновала, если бы не ты, да не моя беременность. У нас уже уборщица уволилась, потому что Александр Петрович ей что-то сказал, комплимент, или еще что, а Светлане Николаевне померещилось, что девушка с ним кокетничает, чуть в волосы не вцепилась.

Ну и ну… Что же Париж с женщинами творит? Я уже не первый раз замечаю, что имеет место тлетворное влияние Запада на членов коммунистической партии.

— Молодежь втихомолку ржет — мол, какая любовь в сорок лет, а старичкам завидно. Александр Петрович венчаться желает, а Светлана Николаевна, как старая большевичка и подпольщица уперлась.

— Уже согласилась, — усмехнулся я. — Убедил. Думаю, они сейчас обручение празднуют. Я Петровичу бутылку водки привез, думаю, они ее под воблу и прикончат.

— Воблу? — сделала стойку графская дочка, словно гончая. — А где она?

— Кто, вобла? — переспросил я, делая вид, что не понял.

— Так не Светлана же Николаевна, она-то мне на кой черт нужна? Ты сказал, что воблу привез. На все торгпредство?

В проницательности моей любимой не откажешь. Не мог же я привезти сушеную рыбку лишь для Петровича.

— Конечно, — подтвердил я. — Представляешь, как таможенники обалдевали, глядя на рыбу?

— Ты мне зубы не заговаривай. Где моя доля? Воблу тащи.

Как хорошо, что я, мудрый человек, взял Наташкину долю с собой. И не две штучки, а целых четыре. И хорошо, что у пальто глубокие карманы, а иначе бы точно пришлось ехать в торгпредство или звонить народу, чтобы привезли начальнику долю для его невесты. Вот смеха-то бы было.

Вобла была завернута в относительно свежий