Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

— Вы знаете, как меня излечить? — спросил он слабым голосом.

— По-моему, да. И никакого лечения не потребуется. Просто перестаньте доить!

— Доить перестать? Да какого дьявола?..

— Именно, именно! Вспомните: вы же каждое утро и каждый вечер сидите, согнувшись на низкой табуреточке. Человек вы высокий, и совсем подбородком в колени утыкаетесь, чтобы до вымени дотянуться. Конечно же, вам это вредно!

Мистер Пикерсгилл уставился перед собой, словно ему предстало дивное видение.

— Вы, правда, думаете…

— Безусловно. Во всяком случае, проверьте. А доить пока может Оливия. Она ведь всегда говорит, что отлично справится одна.

— Конечно, папа! — вмешалась Оливия. — Доить я люблю, ты же знаешь, а тебе пора и отдохнуть. Ты ведь с самых детских лет доил.

— Черт, молодой человек, а ведь вы, пожалуй, в точку попали, доложу я вам. И пробовать не стану. С этой минуты и кончу, мое решение принято. — Мистер Пикерсгилл откинул великолепную голову, обвел кухню властным взглядом и хлопнул кулаком по столу, словно только что подписал документы о слиянии двух нефтяных компаний.

Я встал.

— Отлично, отлично. Рецепт я захвачу с собой и составлю мазь. Вечером она будет готова, и на вашем месте я бы начал лечение без проволочек.

В следующий раз я увидел мистера Пикерсгилла примерно через месяц. Он величественно катил на велосипеде через рыночную площадь, но заметил меня и спешился.

— А, мистер Хэрриот! — сказал он, слегка отдуваясь. — Рад, что мы встретились. Я все собирался заехать к вам и сказать, что хлопьев в молоке больше нет. Как начали мы втирать мазь, так они и пошли на убыль, а потом и вовсе пропали.

— Прекрасно! А ваш радикулит?

— Вот уж тут вы маху не дали, молодой человек, доложу я вам, что спасибо, то спасибо! С того дня я ни разу не доил, так спина даже поднывать перестала. — Он ласково улыбнулся мне. — Для нее-то вы мне дельный совет дали, но чтоб вылечить мастику эту, пришлось-таки нам к старому профессору Маллесону вернуться, а?

Следующая моя беседа с мистером Пикерсгиллом произошла по телефону.

— Я по автоклаву говорю, — сообщил он придушенно.

— По авто…

— Ну да. В деревне, из будки. По телефону-автоклаву.

— А, да-да, — сказал я. — Так чем могу быть полезен?

— Вы бы сейчас не приехали? А то тут у одного моего теленка сальный нос объявился.

— Простите?

— Сальный нос. У теленка.

— Сальный нос?

— Во-во! Тут давеча утром по радио как раз про него толковали.

— А-а! Да-да, понимаю. (Я тоже успел послушать эту часть передачи для фермеров — лекцию о сальмонеллезе у телят.) Но почему вы полагаете, что у него именно эта болезнь?

— Так прямо же, как объяснили: у него кровь идет из андуса.

— Из… А, да-да, конечно. Поглядеть его следует. Я скоро буду.

Теленку бесспорно было очень плохо, и кровь из заднего прохода у него действительно шла. Но не как при сальмонеллезе[6].

— Поноса у него нет, мистер Пикерсгилл, вы сами видите. Наоборот, впечатление такое, что у него трудно с проходимостью. Кровь же почти чистая. И температура не очень высокая.

В голосе фермера прозвучало явное разочарование:

— Черт, а я-то думал, что у него все точь-в-точь, как объясняли. Сказали еще, что следует пробы посылать в Лабрадор.

— А… э?

— В следовательский Лабрадор. Да вы же знаете!

— Да-да, совершенно верно. Но, думаю, анализы тут ничего не дадут.

— Ну а что же у него тогда? С андусом непорядок?

— Нет, нет, — ответил я. — Но где-то кишечник у него закупорился, и это вызывает кровотечение. — Я поглядел на понурого, горбящего спину теленка. Он весь был сосредоточен на неприятных внутренних ощущениях и время от времени напрягался и слегка кряхтел.

Конечно, конечно, мне следовало бы сразу понять в чем дело, ведь картина была на редкость четкой. Но, вероятно, у каждого из нас есть свои слепые пятна, не дающие различить то, что прямо в глаза бросается, и несколько дней я, как в тумане, пичкал бедняжку то тем, то этим — даже вспоминать не хочется.

Но мне повезло. Он выздоровел вопреки моему лечению. И только когда мистер Пикерсгилл показал мне комочек некротизированной ткани, вышедшей с экскрементами, я, наконец, понял.

И пристыженно повернулся к фермеру.

— Это обрывок омертвевшей кишки, которая сама в себя втянулась. Инвагинация. Обычно она приводит к гибели животного, но, к счастью, ваш теленок избавился от препятствия естественным путем и теперь должен совсем поправиться.

— Но как вы сказали? Что у него было-то?

— Инвагинация.

Губы мистера Пикерсгилла зашевелились, и я ожидал, что он вот-вот повторит новое словечко. Но попытка, по-видимому, не удалась.

— А! — сказал он только. — Вот, значит, что у него было!

— Да, но в чем заключалась причина, определить трудно.

Фермер презрительно фыркнул.

— Хотите об заклад побиться, я вам скажу! Я с самого начала, доложу вам, говорил, что расти он будет слабеньким. У него из пупка кровь шла, потому что родился-то он в проценте!

Но мистер Пикерсгилл со мной еще не кончил. Не прошло и недели, как я вновь услышал в трубке его голос:

— Поскорее приезжайте! У меня тут свинья безик устроила.

— Безик? — Я даже замигал, отгоняя от себя видение двух хрюшек, затеявших перекинуться в картишки. — Боюсь, я не совсем…

— Я ей микстуру от глистов дал, а она запрыгала и ну на спине валяться. Говорю же вам, самый настоящий безик.

— А… да-да, я… да-да. Сейчас приеду.

Когда я приехал, свинья немного угомонилась, но все еще страдала от боли: ложилась, вскакивала, кружила по закутку. Я ввел ей гран гидрохлорида морфия, и через несколько минут движения ее замедлились, а затем она улеглась на солому и уснула.

— По-видимому, все обойдется, — сказал я. — Но какую микстуру вы ей дали?

Мистер Пикерсгилл неохотно протянул мне бутылку.

— Тут один заезжал — продавал ее. Сказал, что любых глистов изничтожит, какие только есть.

— Вот и вашу свинью тоже чуть не изничтожило, верно? — заметил я, нюхая жидкость. — И неудивительно. Судя по запаху, это же почти чистый скипидар.

— Скипидар? Ох, черт, только-то? А он-то божился, что средство самое новейшее. И деньги с меня содрал кардинальные.

Я вернул ему бутылку.

— Ну ничего. Дурных последствий, мне кажется, не будет, но место этой бутылке в мусорном ведре, поверьте.

Садясь в машину, я поглядел на мистера Пикерсгилла.

— Я вам, наверное, порядком надоел. Сначала мастит, потом теленок и вот теперь свинья. Целая полоса незадач.

Мистер Пикерсгилл расправил плечи и поглядел на меня с монументальным спокойствием.

— Молодой человек, — сказал он, — я на это просто смотрю. Со скотиной без беды не обойтись. А я, позвольте вам доложить, по опыту знаю, что беда — она всегда ходит циклонами.

В свое время местные кузнецы выковывали разной формы железные наконечники для вил и насаживали их на обтесанные рукоятки. К 30-м годам уже продавались вилы фабричного производства. Вилы, снабженные особо длинной, до двух метров, рукояткой (слева), предназначались для укладки сена на лугу в повозку, а из нее — в стога или на сеновал. Вилами справа раскладывалась соломенная подстилка для скотины. Фермер мог обходиться одними такими вилами или же использовать оба типа для самых разных работ. Иногда зубцы для безопасности затуплялись. Вилы с тремя зубцами (в центре) использовались для раскидывания навоза по полю.

До того как на кухнях появились духовки, еда стряпалась на открытом огне. Мясо жарили на вертелах или тушили в котелках, овсяные и масляные лепешки пеклись на противнях. Торфяные лепешки выпекались на большой чугунной сковороде над горящим торфом, причем тлеющие куски торфа укладывались на крышку сковороды для получения более равномерного жара. В начале века их начали подслащивать сахаром и пекли с сушеными фруктами в духовках. Чтобы испечь 24 торфяные лепешки, добавьте к 250 г блинной муки щепотку соли и хорошо перетрите ее со 120 г топленого сала. Затем всыпьте в муку 100 г сахара и 100 г изюма без косточек и, постоянно помешивая, добавляйте молоко пополам с водой до получения мягкого теста. Раскатайте из него пласт сантиметровой толщины и нарежьте кружки диаметром 5 см. Выпекайте на смазанном жиром противне 15 мин при температуре 200 °C.

«Уэнслидейл дейри продакс», одна из сыроварен, существовавших в йоркширских холмах в конце 30-х годов, ежедневно забирала у мелких фермеров свыше 2 тысяч литров молока. Фермеры отвозили бидоны к ближайшему шоссе и оставляли их там на высоком плоском камне или специально сколоченном деревянном помосте, чтобы шофер грузовика мог забрать их в кузов не поднимая.