Пастырь добрый - Попова Александровна

— Я уже это сказал.

— Неужто они, кто бы они ни были, подошли к делу столь серьезно, что загодя озаботились об этом? — со скепсисом проговорил Райзе, разглядывая свою опустевшую флягу. — Допустили per definitionem[59], что ты запросишь эксперта?

— Или мы ошиблись, и убийства происходят вне стен Кельна? — неуверенно предположил Бруно; Курт тряхнул головой, отмахнувшись от его слов, точно от чего-то немыслимого.

— Нет, — отрезал он решительно. — Из всех данных следует именно такая теория; и если сегодняшний опыт не подтвердил эту теорию — тем хуже для опыта.

— Я не мог ошибиться, — упрямо повторил эксперт. — Если вы убеждены, что жертва не покидала пределов города — примите как непреложную истину, что следы ее и убийцы стерли.

— Стерли следы… — задумчиво повторил Курт, разглядывая пол под ногами и в раздражении постукивая пальцами по столу, морщась от все сильнее разгорающейся боли над переносицей. — И такие следы тоже можно стереть — так ты сказал… Да?

— По-моему, — опасливо вклинился подопечный, — вы пошли гонять по третьему кругу. Да, он сказал, что — так.

— Стереть, — вновь повторил Курт, вдруг резко вскинув голову к Штойперту, и требовательно уточнил: — Или затоптать. Так?

Мгновение эксперт смотрел на него с растерянностью, непонимающе супясь, и, наконец, скривился в снисходительной, почти покровительственной усмешке:

— Не знаю. Тебе виднее: следы вынюхивать — это ваша работа, тебе и лучше знать, что с ними делают, стирают или затаптывают.

— Или ступают в старые следы, — решив на сей раз проигнорировать выпады в сторону дознавательской службы, добавил Курт, ощущая, как головная боль уходит — верный признак того, что пускай решение еще не найдено, но стезя к нему проторена ясно и четко. — Если сделать это аккуратно, нового следа будет почти не различимо, а если оставить на большом, очень большом следе — меньший, а поверху — снова большой, то не увидит никто и никогда.

— Абориген, — настороженно окликнул его Ланц. — Охолонись. Или мы чего-то не понимаем, или тебе надо передохнуть. Куда-то тебя… не туда понесло.

— Ты был прав, Дитрих, когда упрекал следователей нового поколения в избалованности вот таким вот… оснащением, — кивнул он в сторону Томаса Штойперта, оставив слова сослуживца без ответа. — Это следовало проверить как самое первое, самое логичное, это было перед глазами, а мне и в голову не пришло… Кто увидит кровь там, где море крови, и смерть среди сотен смертей? «Дерево прячется в лесу, лист — на дереве» — помните это? а убийцы обосновались там, где следов их деяний не надо стирать — ни в обыденном смысле, ни в том, как его понимает наш гость. Они всегда затоптаны другими. Замараны. Залиты. Бойни, collegae[60]. Бойни на окраине Кельна — полные кровавых луж и духа смерти. Возражения — есть?

Возражений не было. Было молчание — глубокое, плотное, словно морская глубь, и такое же холодное, и ему почудилось что — недоверчивое.

— Просто и явственно, — опроверг его подозрения Райзе. — И в самом деле; как мы могли не понять…

— Значит, нет возражений? — уточнил Курт, обведя взглядом сослуживцев и краем глаза видя, что эксперт, вопреки его ожиданиям, не начал светиться от гордости, вновь впав в задумчивость и обращая внимание более на свои все еще подрагивающие руки, нежели на происходящее вокруг него.

— Ни единого, — откликнулся Ланц сумрачно. — Даже противно.

— Значит, надо брать, — подытожил Курт; тот вздохнул:

— Кого?

— Всех.

— Eia, — повторил сослуживец с угрюмой усмешкой. — А поконкретнее?

— Всех, кто имеет отношение к бойням. Сторожей, владельцев мясных лавок…

— И много их в Кельне? — перебил Бруно; он поморщился.

— Достаточно. Двадцать три-пять, если за время моего отсутствия ничего не изменилось.

— Придержи лошадей, абориген. — Ланц тяжело поднялся, неведомо для чего выглянув в окно, затянутое пеленой ранних зябких сумерек. — Ты прав — тебе даже приблизительно не вообразить, какое количество народу ты хочешь усадить в Друденхаус.

— Ну, так просвети меня.

— Первое, — вздохнул сослуживец, кивнув, — это старшие сторожа, у которых ключи от боен, с помощниками. Боен — четыре. Осознаешь?.. Второе. Лавок — двадцать две. Нас, по твоей логике, должны интересовать также и подмастерья мясников, а их по двое-трое, а то и четверо в каждой лавке, попеременно несут стражу вместе со сторожами. Третье — по два-три пса при бойнях…

— Их тоже в камеру? — хмыкнул подопечный; Курт бросил в его сторону уничтожающий взгляд, и тот посерьезнел, пожав плечами: — Я к тому говорю, что — собаки-то молчали; соображаете?.. Если ты прав, если все и впрямь совершилось именно на бойне — стало быть, действовал кто-то свой.

— Или их усыпляли.

— Не станет собака, а уж тем паче сторожевая, брать в рот всякую гадость, уж ты поверь, — возразил Бруно убежденно. — Разве что — ваши малефики на них как-нибудь подействовали.

— Нельзя исключать. Итак, мясники, подмастерья, сторожа с помощниками…

— И еще кое-что, — вклинился Райзе таким тоном, что теперь скривились все, предощущая неладное. — Вы забыли об одной важной детали. Иудейская бойня. В еврейском квартале.

— О, Господи, — простонал Курт обреченно, закрыв лицо ладонью. — Этого еще не хватало…

— Ведь, если я правильно понял майстера эксперта, эта бойня тоже… смердела?

Штойперт промолчал, лишь бросив исподлобья тяжелый взгляд в его сторону; ответа от него не требовалось, а препираться он, кажется, уже попросту устал.

— Замечательно, — выговорил Бруно со смаком. — Инквизиция арестовывает иудеев; старые добрые времена… Stabilitas[61] — вот что главное в нашей жизни. Дает ощущение уверенности и неизменности основных принципов бытия.

— Что-то ты не в меру весел, — осадил его Курт; тот пожал плечами.

— Советую к моему веселью присоединиться и как следует посмеяться. Напоследок. Если вы и впрямь намерены замести еврейского мясника — вскоре всем нам еще долго будет не до смеха.

— Мясника? — переспросил Ланц уныло. — Если б все так несложно, Хоффмайер; это можно было б провернуть и по-тихому — не в интересах еврейской части Кельна распространяться о подобных досадностях. Проблема в том, что… Это у нас все просто: пришел мясник с помощником, мазнул бычка по шее, и готово. А у евреев это целый ритуал. Вопреки мнению большинства добрых христиан, эти ребята кровью не питаются — у них к этой субстанции отношение вовсе паническое. Не приведи Господь их священнику порезаться — его к их святыням неделю не подпустят; и все в таком духе. И животных они забивают тоже по-особому. Их специалист по этому делу способен надсечь артерию так, что ни капли крови не угодит в мясо; и даже это еще не все — совершенно отдельный эксперт выносит свое решение относительно пригодности всего этого в пищу…

— По-моему, — возразил Райзе, — заключение выдается уже на нарезанное мясо, и режет его тоже какой-то особый умелец. Хотя, может статься, что и тушу тоже кто-то инспектирует… Хрен их разберет, с их задвигами…

— А потрошит — тоже особый умелец? — едва слышно уточнил Штойперт.

Мгновение все смотрели на приезжего эксперта молча, то ли осмысливая сказанное, то ли просто лишь сейчас уразумев в полной мере, что случайный очевидец их расследования стал внезапно его полным участником; наконец, Ланц возразил все так же тихо:

— Не знаю. Но готов поспорить, что любого еврейского потрошителя в шею погнали б с его должности, если б он это делал так. Это первое. А второе…

— Второе, — подтвердил Курт, — заключается в том, что здесь чувствуется рука… христианина. Извращенного, пораженного злом, если угодно, но…

— Почему? — не унимался Штойперт; он поморщился.

— Считай это чутьем следователя, — не удержавшись от сарказма, отозвался Курт резко. — Нюх на след; это моя работа, помнишь?.. Готов правую руку положить против гнутого медяка — эти здесь ни при чем. Но ad imperatum[62], если под подозрение попали бойни, мы будем должны задержать всех — и наших, и их. И самое страшное во всем этом то, что горожане не станут выслушивать, как ты, моих объяснений и уж тем паче принимать их на веру; если мы арестуем хотя бы одного иудея, весь еврейский квартал заполыхает уже к завтрашнему полудню.

— К полудню он уже дотлеет, — угрюмо возразил Ланц. — Надо заблаговременно запросить солдат у бюргермайстера; наших людей едва хватит на то, чтоб уберечь от такой же участи Друденхаус.

— Не посмеют, — покривился Райзе, с сожалением заглянув в свою опустевшую флягу. — Но, чую, завтра в Кельне и впрямь будет жарковато. А, собственно, отчего бы не они? Мы по все тем же предписаниям не имеем права исключать этого.