Заметки графской любовницы (СИ) - Лисканова Яна

— Тебе лишь бы ерничать! — Эни вдруг вспылила, — Ну неужели ни капельки не стыдно за то, что ты нас просто бросила разбираться с проблемами, которые создала нам ты?! И теперь вместо того, чтобы хоть что-то исправить, ведешь себя так, будто делаешь нам великое одолжение, что вообще терпишь… Ты самый гадкий человек из всех, кого я знаю! — взвизгнула она и подскочила с места, нависая надо мной.

Краска сошла с лица. В голове вдруг всплыли сцены прошлого, и чувство вины, которое я давила в себе, как могла, не позволяя ему когда-то придавить меня к земле; выдирая все терзания за свою ошибку, чтобы идти вперед, а не стоять на месте. Так ли уж я была виновата? Об этом можно было спорить. Я прекрасно знала, что по большей части устами Эни сейчас говорят наши родители, для которых сделать меня козлом отпущения было самым удобным вариантом, но… Но последствия были, не зависимо от того, чувствовала ли я себя «самым гадким человеком из всех» или была им.

Я умом понимала, что добрая половина ее претензий ко мне несправедлива, но возразить почему-то язык не поворачивался. По-хорошему меня обманули. Мой когда-то возлюбленный меня обманул — попользовал и бросил. Но я действительно чувствовала себя виноватой за то, что позволила это сделать с собой, за то, что позволила этому отразиться на сестрах, которые не имели отношения к этому. И мне нечего было возразить…

— Точно! Ей же нечего будет возразить… — кажется, я нащупала ниточку.

Ниточку в работе нащупала, а в личном, как всегда, все проворонила…

Эни вдруг растеряла весь запал и посмотрела на меня так потеряно, что я почти забыла обо всех делах. Почти.

— Тебе вообще на нас плевать… — она смотрела на меня с таким разочарованием, что защемило даже мое черствое сердце.

— Эни, погоди…

— Пусти! — она дернулась в сторону и выбежала с кухни.

— Эни, ну ты чего? — Мари побежала за сестрой, оставив нас с Лори на кухне.

— Знаешь, по-моему, тебе стоит извиниться, — вдруг сказала она.

— Что? — я удивленно вскинула взгляд на сестру.

— Она просто пыталась привлечь твое внимание… — начала объяснять Лори.

— Оскорблениями? — уточнила я — Пусть выберет другой способ.

Вообще-то я понимала, что Лори права. Эни абсолютно точно пыталась меня задеть и привлечь внимание. И я даже, кажется, понимала — зачем. Я прекрасно помнила, как сильно сама нервничала, когда мама постоянно напоминала, что только от меня зависит благополучие семьи, благополучие сестер, о которых я, как старшая должна позаботиться. Напоминала о долгах перед ней и отцом, которые я обязана вернуть.

Пока ты маленькая, сложно задуматься о том, почему благополучие семьи зависело от тебя, а не от родителей, потому что сложно вообще допустить мысль, что родители могут быть в чем-то не правы. И это не на осознанном уровне (на осознанном я могла и с удовольствием смеялась над их взглядами, поступками и словами), просто где-то в глубине души, пока окончательно не оторвешься от родителей, они, не зависимо от ваших отношений, продолжают оставаться авторитетом. Любимым или ненавистным — не важно! Они просто по праву того, что сделали и воспитали тебя, каким-то образом влезают в твою голову и занимают там приличное место, оставаясь на долгие, долгие годы, а то и на всю жизнь частью твоей личности. Внутренним голосом, который корректирует любое твое решение, любое твое действие… И если родители достойные люди — какие были у Орхана, например — то этот голос помогает тебе стать лучше. А если нет, то ты полжизни потратишь, что заткнуть его.

И вот сейчас голос нашей мамы шептал Эни что-то вроде: «Если ты не постараешься, мы все окажемся на улице!». Шептал уже не первый год, заставляя вечно нервничать и чувствовать себя виноватой, что недостаточно старается. В детстве она была куда спокойнее, а теперь истерит от каждой мелочи, готовая заплакать в любой момент.

И я понимала ее, потому что была на ее месте. И она наверняка думает, что вместо того, чтобы стараться, как следует — стараться, как она — я поддалась своим прихотям, все испортила и сбежала. А страдать теперь должна она! И она-то не может поступить, как я, она же хорошая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вот только она, такая хорошая, несчастна. А я, плохая, эгоистичная распутница, живу в столице в собственном доме, вхожа в королевский дворец и вообще горя не знаю. А ведь каждому должно воздаваться по заслугам, да?

Ей нужна была моя помощь, им всем нужна была. Но просить о ней кого-то вроде меня? Увольте! Я этого не заслужила.

Поэтому она хочет, это чтобы я признала себя виноватой во всем, в чем меня обвиняли, рассыпалась перед ней в извинениях, посыпая голову пеплом. Она хотела, чтобы кто-то извинился перед ней за то, что все те надежды, расчеты, которые раньше вешали на меня, теперь давят на плечи ей. Чтобы я пожалела ее и забрала эту тяжесть обратно, как старшая, как виноватая. Она хотела, чтобы я повинилась, что не смогла удачно выйти замуж, решив наши финансовые проблемы и проложив дорогу младшим.

И тогда она могла бы принять от меня помощь. Но не в качестве одолжения — о, нет! — в качестве компенсации! В качестве искупления.

— Она просто не может по-другому, как ты не понимаешь! Ты же старше и… и… и это ведь и правда из-за тебя на нее теперь так давят родители! Так почему бы не быть к ней хоть немного снисходительней?

Она все-таки сказала. Я чувствовала, что подспудно Лори согласна с эмоциями Эни. Лори не глупая девочка и самого начала и до самого конца она так ни разу меня не упрекнула — единственная из всей семьи, единственная, у кого нашлось для меня на прощанье пару пусть суховатых, но хороших слов — но она, видно, тоже уже устала. И ей тоже хотелось свалить ответственность хоть на кого-то. Я знала, что она не со зла, что она пожалеет о своих словах, но почему-то очень хотелось плакать.

— Так ты пойдешь за ней? — Лори посмотрела на меня хмуро.

Казалось, она надеялась, что я сейчас побегу успокаивать Эни. Вместо нее. Освободив ее от этого. Как старшая. Позволив ей хоть на мгновение выдохнуть, снова вернуться в то время, когда успокаивать, выслушивать и мирить всех было моей обязанностью. Но ей уже не пять лет и не десять. Ей уже даже не двадцать.

Я мотнула головой.

— Нет. Я пойду на работу.

К их сожалению, я никогда не была доброй, сочувствующей и переживающей за все живое принцессой из сказок, принцессой, в которую принц влюбляется за нежность, безропотность и готовность решать проблемы всех на свете, но только не свои. И становиться ей я не собиралась.

Я помогу им, потому что в их незавидном с точки зрения матримониальных амбиций положении в наших краях виновата я. Но сделаю это так, как будет удобно мне. В качестве доброй воли, а не искупления за «грехи».

Потому что вариантов у них на самом деле больше, чем один, и если они так и не смогли за это время расширить свой кругозор, то вот это уже точно не моя вина.

Кто работает в отделе контроля за прессой? Как отчитываются и перед кем конкретно о проделанной работе? Я всего этого не знала, так как это не было моей зоной ответственности. Но знала, что в их власти запретить человеку, чьи статьи проверяются по подозрении в нарушении регламента, выпускать новые статьи и заметки, пока не закончится проверка и не будут сняты обвинения.

И я решила проверить, насколько хорошо они выполняют свою работу и выполняют ли вообще. Самым простым способом было отправить в отдел заявление с просьбой проверки подозрительных статей. Я решила сосредоточиться на одном конкретном писаке, мистере Ротте, который хотя бы небольшие заметки публиковал в одной из утренних газет каждый день. Если на мое заявление отреагируют, то его подписи в утренних новостях я не увижу уже завтра.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Чтобы точно убедиться, что заявления дошли, я их отправила не анонимно по почте, а заплатила нескольким людям, которые написали их под диктовку и лично отнесли в отдел, отчитавшись мне потом, что отдали из рук в руки.

Итак, я была точно уверена, что на мистера Ротта поступило аж пять жалоб после его последней провокационной статьи. Три из них были малоинформативны, но эмоциональны, порой даже до пафоса. Две содержали пометки с конкретными законами, которые были нарушены автором статьи по мнению заявителя — то есть меня. И которые действительно были нарушены.