Жизнь бабочки - Тевлина Жанна

Тетя Ната прилетела на следующий день после маминой смерти. Позвонила из аэропорта. Маня была у свекрови и ее даже сразу не узнала. Она сдержалась, чтобы не закричать от радости, и лепетала что-то невразумительное. Рядом была свекровь, и при ней не хотелось радоваться. Тетя Ната сказала:

– Вот что, Манюш! Давай руки в ноги и домой. Не буду же я тебя во дворе караулить!

Маня обрадовалась. У нее появился легальный повод вырваться. Свекровь спросила подозрительно:

– А почему она к нам не может приехать? Уж как-нибудь разместим, не выгоним.

– Она хочет туда. Она всегда у нас останавливалась.

Тетя Ната действительно уже поджидала во дворе, и вид у нее был такой родной, что даже появилась шальная мысль попроситься жить к ней. Та вела себя с Маней строго и по-деловому, и Маня начала понемногу успокаиваться. Теперь можно было переложить хоть часть того, что над ней висело. Они перебирали родительские бумаги в мамином секретере.

– Мать у тебя, Мань, как была дурная, так и осталась. Вот сколько ее помню, у нее вечно все в творческом беспорядке… Вот смотри, тут какие-то курсовые работы ее этих неучей, а в них счет телефонный. Вот зачем здесь счет телефонный?

Маня пожала плечами. Она была такая же.

– Хорошо хоть оплаченный…

– Мама платила в срок, и меня ругала всегда.

Тетя Ната внимательно посмотрела на Маню, покачала головой.

– То есть ты еще хуже?

Маня рассмеялась.

– Все с вами ясно, девушка. Придется брать дела в свои руки.

Маня взяла в руки очередную папку, и из нее посыпались какие-то записки. Она присела на корточки и начала быстро их собирать. «Манюша, если дверь открыта, не пугайся. Я иногда не слышу звонка. Телевизор включен». «Маня, дверь открыта, может прийти сестра». «Маня, дверь открыта, я в комнате». Под каждой запиской стояла дата. Маня сказала:

– В тот день тоже была. «Маня, если что, дверь открыта». Я не понимаю… Если что?

Тетя Ната отвела глаза.

– Пошли чаю попьем, а то нам еще копаться и копаться.

Сидели на кухне, как в былые времена, только тогда за столом были папа и мама.

– Мань, ты только себя не казни. Так всегда бывает, когда родной человек уходит, начинаешь себя казнить. Ты должна твердо знать, что ты ничего сделать не могла. Я не знаю, что там у тебя в жизни происходит, и не мое это дело. Мать твоя переживала, конечно… И это тоже естественно…

Маня выкрикнула:

– Нет, это неестественно!

– Так. Ты давай успокойся, а то я с тобой разговаривать не буду. Ты хочешь сорваться, заболеть? Так вот… Даже если ты своей жизнью мать расстраивала, то это тоже не твоя вина…

– А чья?

– А ничья! Это беда. Ты такая девка золотая, тебя на руках надо носить… Но увы… Не все получается, как мы хотим… Но и не в этом дело… Матери без папы тяжело было… Я ее к себе звала пожить, она не поехала… Но последнее время она как-то ожила… Вот только пожаловалась мне, будто фобия у нее началась… Боится по ночам одна оставаться. Сказала, что дверь не запирает. Так ей спокойнее. Строго-настрого запретила тебе говорить. У нее, говорит, своих забот хватает. Ходит, как натянутая струна – тронуть страшно.

– А чего она боялась?

– Да в том-то и дело, что сама не знала чего. Говорит, как свет гашу, мне воздуха не хватает. Будто задыхается. А утром самой смешно бывало от своих страхов.

– Что ж она мне не сказала?

– А что бы ты сделала?

А ничего б она не сделала. Это сейчас ей казалось, что все бы изменила, только бы вернуть время назад.

На поминках гости четко разделились на две группы: с одной стороны, свекры и Петя, с другой – мамины знакомые. С маминой стороны помимо тети Наты было пять женщин с кафедры, во главе с заведующей. Свекровь хозяйничала молча, неодобрительно поглядывая на другой край стола. Тетки тоже косились на нее испуганно и о чем-то шушукались. На Маню смотрели сочувственно.

Перед уходом все обнимали ее, велели держаться. Заведующая спросила шепотом:

– Все-таки тромб?

– Говорят, да.

Она шумно вздохнула.

– Вот так живешь – не знаешь. А потом – раз! Без всяких тебе предисловий.

Тетя Ната тоже куда-то засобиралась.

– Пойду пройдусь полчасика…

Маня испугалась.

– Зачем?

Та нагнулась, прошептала:

– Пусть твои уйдут, и мы с тобой спокойненько посидим.

Когда остались одни, свекровь начала деловито паковать сумки. Все-таки какие-то кастрюли пришлось привезти, мамины ее не устраивали. Линка вытащила книжки из дедова шкафа и листала их, забравшись в кресло. Свекровь вышла из кухни.

– Я уж посуду помыла, а вы до сих пор не собраны.

Петя сидел испуганный и забитый и боялся поднять на Маню глаза. Маня сказала:

– Я тут остаюсь.

Петя вздрогнул. Свекровь спросила:

– Как это ты тут остаешься?

– Так. Я с тетей Натой ночую.

– Она что, маленькая? Переночевать одна не может. Ну-ка давай, нечего тебе тут оставаться, беды пережевывать. Не по-людски это…

– Не по-людски? А что с вами там по-людски?

Петя подскочил к ней, но она так на него глянула, что он тут же сел на место. Она знала, что надо остановиться, но ничего не могла с собой поделать.

Свекровь тихо сказала:

– Ты чего раскричалась? Ребенка-то пожалей!

– Я вас всех жалела, а вы никого не пожалели! Я вас ненавижу, вы изверги!

– Ну ты, полегче!

Вмешался свекр. Крепко взял Маню за плечи, усадил за стол. Глянул на свекровь.

– Отвяжись от нее… Не время сейчас…

Налил в кружку водки, поднес к Маниным губам.

– Ну-ка выпей, давай… Вот так… Молодец…

Больше от этого вечера ничего не осталось.

Утром приплелась на кухню. Тетя Ната пекла кефирные блинчики. Оглянулась на Маню, расхохоталась.

– Пьянству – бой! Стыдно, девушка.

Они провели с тетей Натой три дня. Говорили ни о чем, и она была ей благодарна за это. К ней вернулся покой и уверенность, и она приняла решение. К свекрови приехала вечером, проводив тетю Нату в аэропорт. Все уже легли. Петя сидел на кухне и не слышал, как она вошла. Вскочил:

– Чаю будешь?

Он смотрел на нее затравленно, и вид его ей был неприятен. Она сказала:

– Мы переезжаем к моим.

Петя так явно обрадовался, что даже не смог этого скрыть. Маня поняла, что он ожидал совсем других слов. Как бы она хотела произнести «Я переезжаю», но она не смогла.

Градов подошел к окну и распахнул до конца фрамугу. Певица ойкнула:

– Вы чего это, Антон Леонидович, заморозить нас решили? На улице минус пятнадцать!

– Я на секунду… Душно что-то…

Певица прищурилась:

– Что это вам душно, доктор? Уж не влюбились ли вы?

Градов вздохнул:

– Если бы…

Не мог же он ей сказать, что иногда надо менять духи, хотя следующие могли оказаться еще ядренее. Надо сказать Филину, чтобы доплачивал за вредность. Даже на химическом производстве доплачивают. Или пусть разрешат работать в противогазе. Певица так точно не обидится, скажет, что очень даже прикольненько. Он закрыл окно и сел на место. После перерыва было трудно возвращаться к работе, и иногда он даже не понимал, что он тут делает. Певица уже успела рассказать, что поругалась с продюсером и теперь не имеет права петь свои песни. Градов помнил только одну ее песню, вернее припев из нее: «Прыг-скок, ты моя мечта, прыг-скок, ты моя судьба».

Градов спросил:

– А кто ж эти песни петь будет?

Он тут же испугался сказанного, но певица с удовольствием подхватила тему. Сказала задумчиво:

– Я точно не знаю, но есть у меня кое-какие подозрения… Скорей всего, Милка Васнецова. Вы думаете, она такая белая пушистая?

Градов неопределенно пожал плечами.

– А она стервь, каких поискать…

– Что вы говорите?

– Я вам отвечаю. Может, конечно, еще Дианка нарисуется, но Степик ее не очень любит.

– Прямо даже не знаю, что вам сказать… Может, адвоката хорошего найти. Есть же какая-то возможность защитить свои права.