Дорога на две улицы - Мария Метлицкая

Елена прислонилась к стене и невольно положила ладонь на левую грудь.

Первой пришла в себя Ольга. Кашлянула и буркнула:

– Проходите.

Гостья тревожно взглянула на Никошу и наконец шагнула в прихожую.

Никоша торопливо помог ей снять промокший плащ.

Она мельком глянула в зеркало, поправила волосы и обернулась к Елене.

– Катя, – сказала она и протянула руку.

– Без отчества? – уточнила Елена.

Ольга хмыкнула.

– Без, – спокойно ответила та и чуть прищурила глаза.

Прошли в столовую. Расселись за столом в полном молчании.

– Чаю? – предложила Ольга.

Катя молча пожала плечами.

Никоша беспокойно смотрел на мать.

Ольга разлила в чашки чай и нарезала торт.

Минут через десять, когда молчание стало совсем невыносимым, Ольга, откашлявшись, подала голос:

– Ну-с, и какие планы на дальнейшую жизнь?

– Леля! – взмолился Никоша.

Катя кивнула и слегка улыбнулась:

– Все понимаю, Ольга Борисовна. Все. И вас, Елена Сергеевна, тоже не сужу. Выглядит все по меньшей мере странно.

– Да уж! – подхватила Ольга. – Более чем.

Катя посмотрела на нее и твердо продолжила:

– Странно, но… Знаете ли, по-разному в жизни бывает. Всяко и разно.

Ольга понимающе кивнула – знаем, знаем.

Елена не поднимала глаз.

Катя, выдохнув, продолжила:

– Все понимаю, растерянность вашу и удивление. Но вот так вышло. Так получилось. Я долго сомневалась, очень долго. Бегала от Коли, как могла. Думала, спасусь. А потом… Потом решила – ну раз так вышло, что же бежать от себя? Да и кому от этого будет лучше? Мне? Точно нет. Коле? И ему вряд ли. Разница у нас не такая большая, одиннадцать лет. Бывает и больше. И живут люди в любви и понимании. Живут. И мы не хуже! И оба уверены: все у нас будет хорошо!

Она выдохнула и посмотрела на Никошу. Он взял ее за руку и твердо сказал:

– Мама, Леля! Я прошу одного – понять меня и Катю. Осуждать – ваше право. Не принимать все это – тоже. Но я не мог просто так уйти, ничего не объяснив. Хотя это, возможно, было бы проще.

– Спасибо! – усмехнулась Елена. И добавила: – Я этого не приму! Никогда. Весь этот бред и всю эту блажь. Его, – она кивнула на сына, – и вашу. Все понятно без слов. И ваш интерес, и его.

Она встала и вышла на кухню. Не было больше сил, не было. Ни слушать все это, ни смотреть на эту зрелую, дебелую, простолицую женщину.

Женщину, которая уводит – вот прямо сейчас, через полчаса, в дверь – ее Никошу!

Как она сказала – Колю? Ах, да! Он ведь и вправду Коля.

Другой, чужой мальчик с другим, чужим именем.

И это у нее отняли!

Она слышала, как хлопнула входная дверь, и не повернула головы от окна.

На кухню зашла Ольга и молча стала мыть чайные чашки.

Потом села на стул и спросила:

– И что дальше?

Елена пожала плечами:

– Он ведь ушел, мам. И кому от этого легче?

– А ты считаешь, – взорвалась Елена, – что весь этот бред мы должны принять?

Ольга кивнула:

– Должны, мам. А куда нам деваться? Мы же не можем вычеркнуть Никошку из своей жизни!

– Не вычеркивай, – ответила та. – А я – постараюсь. Может быть, тогда скорее все это закончится.

Как просто бросить в запале фразу! Как просто объявить о своем решении.

И как непросто не спать ночами, ни на минуту не выкидывать из головы эти мысли и не видеть собственного сына! Не видеть! Не слышать его голос, не знать, что он, как он.

Сына, с которым она не расставалась ни на один день – с того самого момента, как в первый раз взяла его на руки.

Характера хватило на две недели. Пошла на кафедру. Катя – Екатерина Зотова – работала там лаборанткой.

Елена вошла без стука. Лаборантка Зотова мыла в раковине инструментарий. Инструменты позвякивали, и Катя в такт мурлыкала какую-то мелодию.

Елена с ненавистью смотрела на ее плотную, широкую спину, туго обтянутую белым халатом.

Та, словно почувствовав взгляд, обернулась.

Испуганное лицо медленно заливала краска.

– Вы? – прошептала она.

– Присядем, – кивнула Елена. – Ну что, добились своего? – неласково усмехнулась она. – Увели парня из семьи. Нездорового, между прочим, парня. Нам он не звонит, не пишет, как говорится. Словно нас нет на этом свете. Я вот только спросить хочу. Надеюсь, имею право.

Катя кивнула.

– Надолго это у вас? Ну, в смысле, когда натешитесь?

– Зря вы так, – она покачала головой. – Зря. Никак не поверите, что у нас с Колей все серьезно.

– Не поверю, – сказала Елена. – И не трудитесь меня в этом убеждать. Не поверю ни за что. А вам могу объяснить. На пальцах, так сказать. Желаете?

Катя криво усмехнулась:

– Попробуйте.

– Вы – разведенная неудачница. К тому же неудачница с двумя детьми. Внешностью не блещете, образование среднее. Все, что есть – квартирка в Беляеве с проходной комнатой. Думали, здесь, поближе к науке, умного и солидного мужа себе отхватите. Дурака интеллигентного. А не попался!

Вместо солидного попался мой дурачок. Тоже умный, тоже интеллигентный, но… Не солидный. И это – минус. Правда, есть плюсы – инвалид, спросу с него никакого. Но – перспективный. Голова не хромает. А коли есть голова – так возможен вполне благоприятный ход событий. Ну, деньги, диссертация, научные труды, известность, наконец. К тому же изменять точно не будет. Какой из него изменник? Смешно. Да, человек хороший, добрый. Детей ваших принял. Плохому их точно не научит – не то что родной папка.

Это – про вас. А про него – еще проще. Первая женщина. Опытная к тому же. Приласкала, напела: милый, хороший. Талантливый. Заботой окружила, теплом. И он пропал. Все естественно и закономерно. Вот только что дальше? В смысле дальнейшей перспективы вашего, так сказать, союза? Вот вы лично, положа руку на сердце, как ее видите?

Катя Зотова качнула головой:

– Ох, зря вы так, Елена Сергеевна. Зря. И про сына своего зря. И про меня. И зря вы меня за дурочку деревенскую держите. И семья у меня была замечательная – папа строитель был. Высотки московские строил. Заслуженный, кстати, строитель. Мама в детском саду работала. Воспитателем. Дети ее обожали. Только вот ушли рано – мне всего пятнадцать было. Один за другим. Сначала папа, а через полгода мама. Не смогла без него жить. И муж мой был не дурак и не алкаш. Студент. Хороший парень. На мотоцикле разбился. И я осталась совсем одна – Галочке было три годика, а Андрюшке год. И мечты мои о высшем образовании канули в пропасть. Какой институт? Детей надо было кормить. И я на двух работах – здесь, на кафедре, и в ЖЭКе, полы в подъездах мою. Рано утром и поздно вечером, в ночь. Коля меня пожалел. А любовь часто начинается с жалости.

– Это в простонародном эпосе, Катя, – Елена впервые назвала будущую невестку по имени.

Она поднялась со стула.

– Ну, доводам моим вы не внемлете. Это я поняла. И про то, что Никоше нужна другая женщина – молодая, образованная, ему под стать – тоже. Сына мне вернуть не прошу – здесь каждый за себя, понимаю. Не очень честно вот так выстраивать свою судьбу, но… Как женщину вас понять могу. Вернее – пытаюсь. Что ж, мешать я вам не буду, обещаю. Но и помогать тоже. И еще – не обессудьте, – никогда ВАС не приму. Сердцем. Говорю честно.

– Спасибо и на этом, – грустно усмехнулась Катя. – Я и на это, честно говоря, не рассчитывала.

Елена развела руками и вышла из лаборатории.

Эля в который раз учила жизни:

– Открой глаза! Замечательный парень, но… Ты же понимаешь, как трудно ему устроить личную жизнь. Посмотри на все сторонним взглядом. А может, она хорошая девка? Невредная, жалостливая? Ухаживать будет, ценить. Знаешь, такие простые – они незатейливые. Благодарные. Ты ей на рубль – она тебе на два. И на черта ему образованная? У него у самого столько мозгов – на двоих хватит. Не будь дурой, прими. Обласкай. Вспомни, как Елизавета от тебя шарахалась. Приятно было? Мало она твоей крови испортила?

И добавила, покачав головой:

– Не ожидала я от тебя, Ленка. Не ожидала. Тетеха тетехой – а тут… Прямо на дыбы встала. Характер, так сказать, проявляешь. Вот только зря, мне кажется. Не тот случай. Извини, что тебе это говорю. Ну а если бы зеркальная ситуация? Ну наоборот, с твоей дочерью? С Лелькой, например? Вот привела Ольга, прости, инвалида. И ты, женщина и мать, понимаешь – как муж он, мягко говоря… И что бы тогда? Ты не встала бы на дыбы? Зачем тебе, Леля, мужчина, мягко говоря, не очень полноценный? Так что радуйся, что у девки этой родителей нет, что сирота. А дети – так, может, это и хорошо? Мужиком себя ощутит, кормильцем. Да и душа у него светлая – полюбит их еще так… Пуще родного отца. Ведь свои-то вряд ли будут. А корысти в ее действиях я не вижу! Какая тут корысть – за инвалидом ухаживать!

– Тебе не понять мою боль, – сухо бросила Елена. – У тебя сын здоров!

Эля расхохоталась от души:

– Нашла чему позавидовать! Мой Эдик – законченный идиот. Даром, что здоров! Голова-то пустая! Весь в бабулю-воспитательницу. А насчет боли, – Эля тяжело вздохнула, – ты права. Только у каждого она своя. И каждому кажется, что его яма черней и глубже.