Бегущий за ветром - Халед Хоссейни

Я вытащил снимок из кармана брюк. Стоило взглянуть на улыбающегося Хасана, как сердце у меня заныло и на глаза навернулись слезы. Я протянул фото Вахиду.

— Вот этого мальчика? — уточнил он.

Я кивнул.

— Хазарейца?

— Да.

— Он тебе чем-то дорог?

— Его отец был мне очень дорог. Он рядом с ним на снимке. Его убили.

Вахид сощурился:

— Он был тебе друг?

Скажи «да», шептал мне внутренний голос, будто не желая, чтобы я выдал тайну Бабы. Только лгать больше не хотелось.

— У нас один отец. — Признание далось мне с трудом. — Только матери разные.

— Прости за любопытство.

— Ничего страшного.

— Как ты с ним поступишь, когда отыщешь?

— Заберу его в Пешавар. Есть люди, которые о нем позаботятся.

Вахид вернул мне фото и положил на плечо свою могучую руку.

— Ты честный человек, Амир-ага. Настоящий афганец.

Внутри у меня все сжалось.

— Я горжусь тем, что дал тебе приют под своей крышей, — торжественно сказал Вахид.

Я смущенно поблагодарил и посмотрел на Фарида. Потупив глаза, тот теребил края циновки.

Немного погодя Мариам с матерью подали нам по миске шорвы из овощей и по лепешке.

— Прости, что не предлагаю тебе мяса, — извинился Вахид. — Сейчас только талибы едят мясо.

— Как вкусно, — сказал я совершенно искренне. — Угоститесь вместе с нами.

— Мы все хорошо поели перед вашим приходом, — отказался Вахид.

Нам с Фаридом оставалось только закатать рукава и начать макать хлеб в миски.

Смуглые коротко стриженные ребятишки не отрываясь смотрели мне на руки. Младший прошептал что-то старшему на ухо. Брат кивнул в ответ, раскачиваясь взад-вперед.

Их заинтересовали мои кварцевые часы, понял я.

После трапезы, когда Мариам принесла нам в глиняном горшке воды вымыть руки, я спросил Вахида, можно ли мне сделать его детям хадиа, подарок. Он долго не соглашался, но наконец разрешил. Я отстегнул часы и протянул их младшему. Тот застенчиво пробормотал «ташакор».

— Они показывают, который теперь час во всех крупных городах мира, — пояснил я.

Мальчики вежливо поклонились, по очереди примеряя хитрый прибор. Только скоро часы надоели и, никем не востребованные, так и остались лежать на полу.

— Почему ты мне не сказал? — шепотом спросил Фарид, когда мы с ним улеглись на целую кипу соломенных циновок, которые жена Вахида собрала для нас по всему дому.

— О чем?

— Зачем ты приехал в Афганистан. — Из голоса Фарида исчезли резкие интонации, характерные для него чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.

— Ты не спрашивал.

— Ты обязан был сказать.

— Но ведь ты не спрашивал.

Он перекатился на другой бок и сунул руку под голову. Теперь его лицо было обращено ко мне.

— Может, я помогу тебе найти мальчика.

— Спасибо, Фарид.

— Нельзя сразу плохо думать о людях, не разобравшись. Я был не прав.

Я вздохнул.

— Не расстраивайся. Так мне и надо.

Руки у него скручены за спиной, грубая веревка впилась до костей, глаза завязаны. Он стоит на коленях над сточной канавой, полной зловонной воды, голова низко склонена, он раскачивается в молитве, кровь сочится из разбитых коленей и сквозь ткань штанов пачкает гравий. В лучах заходящего солнца его длинная тень колеблется и пляшет. Разбитые губы шевелятся. Подхожу ближе. «Для тебя хоть тысячу раз подряд», — повторяет он снова и снова. Поклон — и назад. Поклон — и назад. Он поднимает голову, и я вижу шрам над верхней губой.

Рядом с нами стоит кто-то еще.

Сперва я вижу только ствол автомата, а потом за ним вырисовывается фигура человека в камуфляже, с черной чалмой на голове. В глазах у человека пустота. Он отступает на шаг, вскидывает автомат и упирает ствол в затылок коленопреклоненного. Свет играет на блестящей стали.

Следует оглушительный выстрел.

Взгляд мой скользит выше и выше. Из дыма проступает лицо человека с автоматом.

Это — я.

Просыпаюсь. В горле у меня застрял крик.

Я вышел на улицу, стараясь не шуметь. Надо мною простиралось небо, густо усыпанное звездами, светилась серебром половинка луны. В темноте надрывались сверчки, ветерок шевелил ветви деревьев, земля под босыми ногами была такая холодная… И только сейчас, впервые после пересечения границы, я почувствовал, что вернулся. Столько лет прошло, и вот я снова дома. На этой земле мой прадед женился в третий раз и умер от холеры год спустя. Но новая жена успела родить ему сына, не то что две предыдущие. На этой земле мой дед ездил на охоту с королем Надир-шахом и убил оленя. На этой земле скончалась моя матушка. И на этой земле я старался завоевать любовь отца.

Я сел у саманной стены. Нахлынувшее на меня внезапно чувство родины поразило меня самого. А я-то думал, все давно забыто и похоронено, ведь я уже так давно живу в другой стране, которая для людей, мирно спящих сейчас в доме у меня за спиной, нечто вроде иной галактики. И вот память ко мне вернулась, и при свете полумесяца Афганистан поднялся у меня из-под ног. Может быть, и моя родина меня вспомнит?

Где-то там, за этими горами, лежит Кабул, настоящий, всамделишный город, не бледное воспоминание и не краткое сообщение «Ассошиэйтед Пресс» с пятнадцатой страницы «Сан-Франциско кроникл». Где-то за горами спит Кабул, где я со своим сводным братом запускал воздушных змеев. Город, где бессмысленно убили коленопреклоненного человека из моего сна. Город, где жизнь когда-то поставила меня перед выбором, а через четверть века опять привела сюда, чтобы я ответил за последствия.

Из дома послышались голоса. Среди говоривших, несомненно, был Вахид.

— Детям ничего не осталось…

— Пусть мы голодны, но мы не хамы! Он наш гость! Что мне было делать? — Вахид старался говорить потише.

— Надо завтра хоть чем-нибудь разжиться! А то чем я детей накормлю? — В женском голосе слышались слезы.

Я на цыпочках прокрался в дом. Теперь мне было ясно, почему часы так скоро наскучили детям. Они и не на часы вовсе смотрели. Они наблюдали, как я ем.

Мы уезжали рано. Садясь в машину, я поблагодарил Вахида за гостеприимство. Он ткнул пальцем в свою лачугу:

— Это твой дом.

Трое мальчишек, стоя в дверях, прощались с нами. У младшего на руке болтались мои часы.

Отец с сыновьями скрылись в облаке пыли. Меня поразила мысль, что в другом мире, в том, где живу я, дети-попрошайки не бегают за машинами.

На рассвете, когда никто не видел, я сунул под тюфяк комок банкнот. Нечто подобное я уже проделывал в своей жизни.

Двадцать шесть лет тому назад.

20

А ведь Фарид меня предупреждал. А как же. Только, как оказалось, впустую.

Мы ехали по усеянному рытвинами шоссе Джелалабад — Кабул. По этой же дороге тряслись мы с отцом в крытом брезентом грузовике — только в противоположном направлении. В ту ночь Бабу чуть не застрелил обкурившийся русский солдат, и я сполна познал, что такое тревога, ужас и гордость. Целых две войны оставили свой след на петляющем меж скал серпантине — сгоревшие танки, съеденные ржавчиной опрокинутые военные грузовики, взорванный бронетранспортер на склоне горы… Какие-то мелкие эпизоды из первой войны я видел сам — вторая предстала передо мной на экране телевизора. И вот теперь я глядел на нее глазами Фарида.

Лавируя между рытвинами, отчаянно вертя баранку туда-сюда, Фарид был в своей стихии. После ночевки в доме Вахида он стал куда разговорчивее. Сейчас я сидел на пассажирском сиденье рядом с ним, и нам было удобнее общаться. Водитель даже пару раз улыбнулся. Чуть ли не в каждой деревне, через которые мы проезжали, Фарид кого-нибудь знал. Теперь почти все его знакомые были либо в могиле, либо в Пакистане в каком-нибудь лагере беженцев.

— Мертвым-то проще, — утверждал Фарид.

Черные обгоревшие стены без крыш. Ни души, только спящий пес.

— И здесь у меня был приятель. Велосипеды чинил — отличный был мастер. Талибы застрелили его, убили всю его семью и сожгли деревню.

Наша машина с ревом прокатила через пепелище. Пес даже не шелохнулся.

В старые времена дорога от Джелалабада до Кабула занимала часа два. Мы с Фаридом тащились целых четыре. А уж когда приехали…

Еще у водопада Магипар Фарид предупредил меня:

— Кабул теперь совсем другой. Его не узнать.

— Мне говорили.

«Услышать — не то что увидеть», — читалось во взгляде Фарида.

Да уж. Когда столица предстала перед нами, я был совершенно уверен, что мы попали не туда, что это какой-то другой город. Выражение, появившееся у меня на лице, было Фариду не в новинку — ведь он то и дело возил сюда старых кабульцев. И физиономии у всех были такие же обалдевшие.