Милитариум. Мир на грани (сборник) - Андрей Марченко

Где-то в стороне, может, и на другой стороне реки, заухал филин. Он повернул голову на звук, в сторону бывшего поля боя, автоматически отмечая излом траншей, узлы бункеров и гнезда пулеметных точек – привычка, от которой ему не избавиться… потом снова взглянул на надгробие.

Надпись на искрошенном цементе дешевой серийной плиты гласила:

«Лт. Винченцо Кассини, 131 Арт. Полк 2-й Див. Итал. Кор. Воор. Сил», и ниже – «2 февр 1881–15 окт 1917»

Как это часто бывало в последние годы, когда дрянная память услужливо подсовывала мгновения прошлого, от которого ему хотелось откреститься, стереть, смыть, как серебро фотопластинки, – заболела голова. Он автоматически потер старый шрам на лбу, последнее, что осталось от войны… потом посмотрел на гору. Провалы пещер затянулись зеленью кустарника. Мало что напоминало о происшедшем.

У них был выбор: остаться совершенным орудием войны или попытаться стать частью нового мира, исчезнуть, затеряться бесследно, раствориться в послевоенной Европе или пересечь океан…

Пухленькая словоохотливая хозяйка отеля в Терцо, где он остановился, рассказала ему об ужасе двенадцатого сражения на Изонцо. Сотни храбрецов «ардити», горных стрелков, гордости итальянской королевской армии, погибли в битве с превосходящими силами немцев, но не сдались. Те, кто не был отравлен немецким фосгеном, сгорели в страшном пламени взрыва, снесшего половину горы, в пещерах которой размещался итальянский укрепленный район.

По ее словам, тело лейтенанта Кассини было извлечено из-под завала где-то неподалеку.

Он хмыкнул.

Если бы пухляшка знала.

Обитатель этой могилы может спать безбедно. Хотя бы по той простой причине, что кости, гниющие в ней, не принадлежат бывшему лейтенанту Кассини. И – главное – сгниют они в лучшем случае через несколько сотен лет. Если вообще сгниют…

– …К чертям собачьим! – Бригадный генерал Эгберс со злостью швырнул трубку на стол и отвернулся от связиста, виновато вытянувшегося в струну перед командиром. – Флоссен, лейтенанта Хартвига сюда, немедленно!

Адьютант пулей вылетел из бункера. Крутой нрав Эгберса был хорошо знаком штабистам Четвертой Ударной.

Наступление немецкой армии под Тольмино натолкнулось на отчаянное сопротивление итальянцев, засевших в пещерах горы Изонцо над рекой с одноименным названием. Батареи орудий и пулеметные расчеты, словно ласточкины гнезда, натыканные в обрывах над рекой, легко подавляли любые попытки немцев переправиться через реку и закрепиться на западном берегу.

Эгберс ожесточенно потер заросший щетиной подбородок. Фон Бюлов, командующий Четырнадцатой армией, настаивал на продолжении атак, невзирая на потери. Между тем огонь артиллерии по пещерам Изонцо не приносил ожидаемых результатов: позиции итальянцев были укреплены на совесть, и контробстрел противника наносил серьезный урон – макаронники пристреляли узловые точки на противоположном, более низком, берегу реки, не позволяя немцам выдвинуть орудия тяжелого калибра ближе, для результативного артиллерийского обмена.

Полковник Кроннинг, командир Третьего Особого Химического Полка, только что телефонировал Эгберсу о том, что в помощь Четвертой Ударной придается спецподразделение «Гельбшаттен». Эгберс не был сторонником применения химического оружия: с самого начала войны, когда газобаллонные атаки хлором и фосгеном приносили столько же жертв среди наступающих сил немецкой армии, сколько и среди обороняющихся войск Коалиции, он презирал ведение «нечестной» войны…

Гауптман Дитц, командир спецотряда, доложит о тактических соображениях по поводу атаки на пещеры Изонцо лично генералу Эгберсу, как только «Гельбшаттен» прибудет в расположение Четвертой дивизии и гауптман проведет рекогносцировку.

Именно это и взбесило Эгберса. Дитц «доложит о тактических соображениях»… Завуалировано, но понятно: терпение Ставки истощилось. Наверняка какой-нибудь выскочка, хлыщ, мальчишка со свежеиспеченным дипломом Академии и связями… Дитц? Фамилия слишком ординарная, чтобы вспомнить кого-то «наверху», в Ставке.

– Герр генерал, по вашему приказанию… – голос лейтенанта Хартвига прервал размышления генерала.

– Пауль, вам знакомо имя Иоганн Дитц? Он, кажется, из новичков, но с покровителями… – Эгберс жестом пригласил лейтенанта к столу.

– Нет, мой генерал! Однако, если позволите… – Хартвиг подошел ближе, остановившись в проеме света от окна штабной палатки. Блики заиграли на ордене Красного Орла третьей степени – награде, врученной лейтенанту самим Гинденбургом за доблесть в битве при Трентино. Отменный разведчик, умница… и предан императору до гробовой доски, подумал Эгберс, глядя на щеголеватого офицера.

– …Я встречу спецотряд по прибытии и постараюсь снять разведку до того, как гауптман прибудет в ваше распоряжение, – Хартвиг употребил словосочетание, бывшее в ходу только в узком кругу дивизионных разведчиков, тем самым показывая Эгберсу уровень его доверия.

– Прекрасно, мой мальчик. Примите отряд с дивизионным радушием, предложите хороший ужин, выпивку. Девочек пригласите, ну сами знаете, из Ловенны, – Эгберс прищурил глаз, игриво хохотнул, но завершил встречу сурово:

– Я буду говорить с Дитцем завтра пополудни. Ваш доклад я ожидаю в десять ноль-ноль. У меня всё. Вопросы? Свободны!

Хартвиг щелкнул каблуками сапог, повернулся и споро вышел из палатки. Эгберс смотрел ему вслед, с тоской вспоминая сына, который погиб при штурме крепости Эссау два года тому. Он был примерно того же возраста, что и Хартвиг.

Проклятая война.

Капитан Дитц стоял в центре единственной площади городка Терцо, скрестив руки за спиной и покачиваясь на широко расставленных ногах – носок-пятка, носок-пятка… Хартвиг напряженно улыбался, всё еще ожидая ответа на приглашение, но Дитц, похоже, просто проигнорировал его; такого неуважения Хартвиг снести не мог.

– Герр гауптман, дорога была наверняка утомительной. Я понимаю ваше желание сразу же приступить к делу… – Хартвиг скривился, не в силах подавить неприязнь. Наглец-капитан даже не повернул головы в его сторону.

Солнечный луч, редкий гость последних дней октября, отразился в стеклах больших защитных очков, прикрывающих глаза капитана. Разведчик сцепил зубы. «На рапирах, сволочь, и без защитных наконечников, ты бы у меня умылся кровью в минуту…»

Гауптман выглядел бы странно, даже диковато для непосвященного глаза – но не для Хартвига, который был знаком со спецодеждой химических подразделений имперской армии.

Кисти рук Дитца затянуты в тонкие черные перчатки. Плащ из прорезиненной ткани плотно облегал торс; перехваченный в талии широким ремнем, он спадал до земли широкими складками. Стоячий воротник плаща скрывал шею полностью. Лицо его, помимо больших очков-«консервов», прикрывала походная противопылевая маска. Лейтенант обратил внимание на красно-бело-черный прямоугольник, вышитый на маске; посередине него на красном щите виднелась слоновья голова с длинными бивнями – символ экспедиционного корпуса Камеруна.

Хотя и форменный, плащ явно был переделан: вместо двух стандартных накладных карманов на груди тот имел множество небольших карманов на кнопках. К своему удивлению, лейтенант разглядел также и разноцветные проводки и петельки, непонятного назначения крохотные замки и застежки, трубочки и пистоны, которые обильно усеяли плащ Дитца. Достойным удивления был и головной убор гауптмана. Он походил на стандартный кратцен, фуражку-таблетку, но куда больших размеров, что делало голову ее обладателя непропорциональной… Уши накрыты парой одинаковых круглых нашлепок, связанных между собой поверх кратцена металлической дугой; от дуги за воротник плаща уходил довольно толстый гибкий шланг. «Наушники? Он что, таскает с собой полевое радио?» – хмыкнул про себя лейтенант.

Его наблюдения за странным нарядом капитана прервал резкий хлопок, громкий, как выстрел – на площадь, кашляя сизыми клубами дыма и натужно урча, вкатился грузовик, потом другой, затем еще несколько… Колонна автомобилей выглядела так, словно бы она прибыла в городок после многодневного перехода: тенты грузовиков покрыты пылью, колеса выпачканы толстым слоем глины. Несколько мотоциклеток, с колясками, переделанными под транспортировку груза (Хартвиг обратил внимание на то, что мотоциклетки везли длинные, больше метра, тонкие баллоны, выкрашенные в темно-коричневый цвет), завершали колонну, которая замкнула площадь и стоявших в ее центре офицеров в импровизированное кольцо.

Дитц вытянул шею и гаркнул несколько отрывистых, коротких команд. Колонна заглушила двигатели; из-под тентов и из кабин на площадь посыпались солдаты, около двух десятков. Хартвиг заметил, что все они похожи друг на друга: рослые, крепко сбитые, в легкой полевой форме, состоящей из курток, галифе и коротких сапог грубой кожи. Такие же фуражки, как и у Дитца, те же очки-«консервы» и маски на лицах – с тем же слоном на трехцветном поле.