Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Вручение верительной грамоты главе иностранного государства — важный дипломатический и межгосударственный акт. Он обставляется в каждой стране с особой торжественностью и согласно специально разработанному церемониалу (более подробно см. об этом в главе «Протокол»). После церемонии вручения верительной грамоты посол, как правило, произносил речь, текст которой предварительно вручался местному министру иностранных дел. Чрезвычайный и полномочный посланник России в Мексике Р. Р. Розен при вручении верительной грамоты президенту страны 28 мая 1891 года произнёс такую речь:

«Господин Президент,

Его Величество Государь Император, августейший мой Повелитель, желая установить прочныя дружественныя отношения между Российской Империей и Мексиканскими Соединёнными Штатами, за благо признал назначить Своего Чрезвычайнаго и Полномочнаго Министра при Вашем правительстве и Всемилостивейше соизволил аккредитовать меня в этом качестве верительною грамотою, которая уже находится в руках Вашего Превосходительства.

Почитаю себя счастливым, что на мою долю выпала лестная задача положить почин дипломатическим сношениям между обоими Правительствами. Все мои усилия будут направлены к тому чтобы содействовать упрочению дружественных отношений между обеими державами, соответствующих их обоюдным интересам».

О вручении верительных грамот послы обычно немедленно уведомляли своё министерство нешифрованной телеграммой — равно как о получении отзывных грамот по окончании своей миссии в стране.

Роману Романовичу, первому русскому послу в Мексике, не повезло: накануне формального акта аккредитации он, находясь на неосвещённой платформе железнодорожной станции, оступился в темноте, упал и вывихнул плечо. К счастью, рядом оказался какой-то американский врач-хирург, который сразу на месте вправил руку на место и наложил повязку. Вручение верительных грамот пришлось на некоторое время отложить.

Перед тем как отправить посла в длительную командировку, ему составлялась подробная инструкция о том, какие общие и конкретные задачи и каким способом он должен решить в период своей работы и в течение какого срока отчитаться перед Центром. Эти инструкции были особенно важны в то время, когда о телеграфе еще только мечтали, а курьерская почта доставлялась нерегулярно и довольно редко — особенно в удалённые от европейской цивилизации страны Азии и Америки. Как правило, инструкции носили секретный характер, подписывал их министр иностранных дел, а утверждал сам государь император.

Инструкцию дипломатическому агенту при командующем российской армией на Кавказе И. Ф. Паскевиче (1782–1856) А. С. Грибоедову (1795–1829), направлявшемуся в 1828 году в Персию полномочным министром-резидентом, была составлена К. В. Нессельроде и утверждена Николаем I. Кроме задачи развития отношений с Персией и защиты политических, торговых и экономических интересов России в этом регионе, дипломату вменялось в обязанность собирать сведения об истории и географии, о состоянии экономики и торговли страны, её взаимоотношениях с соседями и военном потенциале.

«Но более всего МИД встречает надобность в сведениях, почерпнутых из верных источников, об отношениях Персии к туркоманам (туркменам) и хивинцам, о степени их приязни с оными и влияния могущества её на сии кочевые племена…» — говорилось в инструкции. И далее: «..Для успешного исполнения всего, что Вам предначертано, необходимы связи в том крае… и содействие людей усердных. Самые вельможи и даже сыновья шахские нуждаются иногда в незначащем вспоможении наличными деньгами, от которых внезапно восстанавливается их вес и зависит нередко их спасение. Такая услуга с Вашей стороны, вовремя оказанная, может приобрести Вам благодарность лиц полезных и сделать их искренними, следовательно, решения по сему предмету предоставляются Вашему благоразумию».

Инструкция дипломату-поэту как мы видим, фактически носит разведывательный характер, и Нессельроде, у которого в своё время на связи находился такой агент, как Талейран, проявляет при её составлении недюжинные способности и такт: «Впрочем, многие местные обстоятельства в Персии нам в совершенной полноте не известны, а потому я ограничиваюсь выше изложенными наставлениями, по Высочайшему повелению предначертанными Вам в руководство. Но при сём долгом поставляю сообщить Вам, что Его Императорское Величество пребывает в том приятном удостоверении, что Вы при всяких случаях и во всех действиях постоянно будете иметь в виду честь, пользу и славу России».

Грибоедов хотел взять себе в помощники Н. Д. Киселёва, но Карл Васильевич наметил его секретарём в Париж как прекрасно владеющего французским языком, так что в Персию с Грибоедовым поехал некто И. С. Мальцов, человек трусливый и малодушный, уклонившийся от помощи своему начальнику при нападении персов на русскую миссию.

Перед тем как получить прощальную аудиенцию у Нессельроде, Александр Сергеевич зашёл к П. Я. Чаадаеву. Пётр Яковлевич очень удивился, увидев, что Грибоедов отрастил усы. На вопрос, не сошёл ли тот с ума, собираясь к министру в таком виде, посланник отвечал:

— Что ж тут удивительного? В Персии все носят усы.

— Ну так ты в Персии их и отпустишь, — резонно заметил Чаадаев, — а теперь сбрей: дипломаты в усах не ходят.

Чаадаев знал, что говорил. Это о нём сказал корсиканец на русской службе и посол России в Париже (1814–1834) К О. Поццо-ди-Борго: «Если бы я имел на то власть, то заставил бы Чаадаева бесперемешки разъезжать по многолюдным местностям Европы с тою целью, чтобы непрестанно показывать европейцам русского, в высшей степени сотте il faut».

Последовал ли Грибоедов совету Чаадаева, мы не знаем, но портрета, на котором он был бы изображён с усами, вроде нет.

К сожалению, посланник Грибоедов «предначертанное в руководство» осуществить не успел. Как мы знаем, он пал жертвой фанатичной религиозной толпы, натравленной англичанами, не желавшими усиления русского влияния в Персии.

О том, какие курьёзы случаются при назначении послов, свидетельствует следующий эпизод. Посол Александра I в Париже А. Б. Куракин (1752–1818) долго не мог вручить верительные грамоты Наполеону, поскольку диктатор убыл на войну в Испанию, и посол проживал в Париже как частное лицо. Кстати, направление Куракина в Париж носило чисто формальный характер — Александру I нужна была дипломатическая ширма для введения Наполеона в заблуждение относительно истинных намерений России, после Эрфурта активно готовившейся к схватке с Францией. Поэтому Куракин отправился в Париж без письменных инструкций. За спиной посла активно трудились советник посольства К. В. Нессельроде, поддерживавший агентурные отношения с Талейраном, и военный агент военного министра М. Б. Барклая де Толли (1761–1818) А. И. Чернышев (1785–1857).

При окончании своей миссии посол, как мы упомянули, должен был, при необходимости, получить от главы государства пребывания так называемые отпускные письма. Прощались с послом по-разному: кто без сожаления, не скрывая удовлетворения, а кто — со слезами на глазах.

Накануне вторжения в Россию в 1812 году к наполеоновской коалиции примкнула Австрия, и Вена объявила о разрыве дипломатических отношений с Петербургом. Канцлер К. В. Л. Меттерних не был в восторге от участия австрийцев в русском походе и вступил с Александром I в тайное соглашение о том, что Австрия в этой войне будет проявлять пассивность. В результате русский посланник в Вене Г. О. Штакельберг остался в Австрии — он просто уехал «на курорт» и оттуда продолжал информировать своё правительство с помощью австрийского дипломата Лебцельтерна, а в здании миссии продолжал работать секретарь Отт (в Петербурге в это время сидел австрийский дипломат Маршал). Это был уникальный разрыв дипломатических отношений.

Кстати, Штакельбергу «везло» на совпадения, благодаря которым он оказывался в чужой стране «на птичьих правах». Семью годами раньше, в 1805 году, он под предлогом ухода в отпуск покинул свой пост в Батавской республике (так называлась тогда Голландия) и около года не имел никаких дипломатических поручений. Наконец о нём вспомнил министр иностранных дел А. Я. Будберг и предписал ему прибыть в Берлин в качестве частного лица для оказания содействия послу М. М. Алопеусу[57]. Содействие это было довольно необычным: он должен был поддерживать контакт с директором департамента Министерства иностранных дел Пруссии Хаугвитцем, с которым посол Алопеус отказался встречаться из-за его слишком «пробонапартских взглядов». В марте 1806 года Алопеус докладывал Чарторыйскому, ставшему при Будберге товарищем министра, что длительное пребывание в Берлине Штакельберга может вызвать недоразумения, что сам Штакельберг не очень доволен своим «новым назначением» и жалуется на здоровье. Тогда Александр I поторопился подстраховать неустойчивое положение Штакельберга письмом к Фридриху Вильгельму III, в котором просил прусского монарха оказывать ему полное доверие.