Ego - эхо - Вера Лукницкая

А потом так случилось, что она в связи с политическими катаклизмами в стране переехала, как беженка в Россию и поселилась недалеко от Москвы. Было письмо и было несколько звонков от нее и ее близких из-за границы с просьбой вернуть тетрадь, но встреч не происходило, и тетрадь оставалась у меня.

Я не могла представить себе ее теперь, через столько лет. Нелегко, наверное, ей приходится с таким багажом? Дети, внуки, как найти знаки равенства, как "память до конца убить"?

Оказалось, возможно. Кризис для нее кончился. Для нее наступила новая эпоха. Она попросила вернуть ей тетрадь потому, что записывала она, оказывается, только для себя и только о своей личной жизни, и все глупости; что думала неправильно и в 60-х, и в 70-х, и в 80-х, когда писала, и когда плакала передо мною; что тетрадь она хочет сохранить для детей и внуков. "Но, - добавила она в конце последней беседы, - несколько страничек придется вырвать..."

Тетрадь пока у меня. До ее возвращения из-за границы, где теперь живут все ее потомки.

Философ и царь сказал: "все проходит". Но это мое время. Слава Богу, что в нем я на этой стороне.

Справка

"Выдана Верховным судом РСФСР в том, что приговор Военного трибунала войск НКВД Северо-Кавказского круга от 6 июля 1944 года, которым Черницкая Евгения Сергеевна, 1909 г. рождения была осуждена по ст. 58-1 п. "а" УК РСФСР, определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 25 ноября 1957 года отменен с прекращением дела производством за недоказанностью предъявленного обвинения".

ДВА ГОЛОСА ИЗ КВАДРАТА

такой вот эпилог

-Ну и что тут удивительного? Ну, летаешь. Ну и что?

Чувствую, стала сникать, и будто не хватает воздуха для вдоха, чтобы расправилось тело, снова надулось и стало как упругий шарик. Но еще пока продолжаю парить под потолком странной комнаты, впрочем, как будто знакомой. Еще легко отталкиваюсь от углов. Нет, я держусь в воздухе, но кругами, кругами, и все ниже - меня давит его голос, пригибает, фокусирует его квадратная голова и еще очки в квадратной черной оправе.

Цепляюсь за шкаф за этажерку, потом все ниже, и уже размягченными - ног не чувствую - только руками подруливаю к железной кровати, гнусь от собственной тяжести, сворачиваюсь на голую ее сетку. Почему голую? Ах, да! Припоминаю: давным-давно, в другой жизни, я обитала в этом жилище, потом бабушку выслали, и я не захотела открыть дверь.

Сил, кажется, нет. Но - прозрение, сознание, что летаю, летаю - есть. Вот она моя разгадка. Я ждала ее, жила, готовилась к ней. А дальше?..

И опять голос:

-Учти, что летают все. Каждый по-своему. Учти. Каждому отпущена возможность. Какая-нибудь. Но ее не все используют. А кому время не подошло. Ничего удивительного. Ну, летала. Да, у тебя получилось неплохо. Повторяю ничего удивительного! - Как печатью приложил, квадратной. - А тем более - с тобой. Ты вообще сделана по индивидуальному заказу. У тебя все легко получается. Но твои возможности исчерпаны. Все давным-давно открыто и изучено. И про тебя тоже. И ничего нового ты этим не скажешь уже. И, хотя ты и не такая, как все - под любую тебя можно подвести научную теорию. Все описано учеными. Все. Ясно?

Под его приговором я начала сползать с кровати. Все слышала, его квадратный голос произносил закон. Чей? Откуда? За что? Почему?

Потяжелевшее, будто бескостное мое тело даже не сползать, а стекать стало сквозь кроватную сетку по железной балке на сырой дощатый пол, облупившийся от краски, и разлилось. И - сон. Тот же голос, только воркующий, округленный: "Мне тоже было нелегко выжить, представляешь? Я был вынужден прятаться за углами, под партами, даже в уборной прятаться, чтобы съесть мои бутерброды во время переменок. Было так жаль ребят - товарищей по классу! Веришь - маленький был, а понимал - неловко кушать и видеть, когда вокруг голодные. Война ведь. А все равно неловко. Я заглатывал не жуя, прямо давился до слез хлебом с колбасой, чтобы поскорее... - до слез - деток жалко, когда вспоминаю.

Откуда этот голос? Это же не сон, это он рассказал однажды, я его узнала, тот же самый этот квадрат. Стало смешно и совсем не страшно: "Как же ясно? Ничего не ясно!"

И я стала быстро загустевать, обретать формы, почувствовала руки-ноги, поджалась, напряглась и услышала тот, густой, квадратный:

-Я отвечаю за свои суждения. Мир удивить нельзя. Вот если б ты полетела еще раз! Но это невозможно. Абсолютно. Никто еще не смог. Никогда. Такого случая не описано. Значит, его нет, не-ет! Пойми же ты!

"Жизнь есть потому что я есть", - подумала... и... оторвалась от пола. Отрывалась трудно. То ли - ржавые ножки вошли в меня, то ли его "не-ет" как магнитом держало... А, это, скорее всего, железная спинка кровати прилипла к телу. Голос-то его уже начал подрагивать...

Оторвалась, наконец, коснулась стен, подплыла к бумажному абажуру, оттолкнулась от провода - и вот плыву под потолком. Хочу распластаться, но цепляюсь за углы. Надо двигаться... Как открыть окно и улететь, совсем? "Жизнь есть, потому что я есть".

Лечу.

Что он скажет теперь? Найдет опять научное обоснование?

...И нужно ли оно? Мне бы успеть рассказать без науки. Без исследований, предположений, версий и гипотез.

То, что я говорю - это во мне, это есть, как есть Я.

Ленинград - Пятигорск 1948 - 1949

Москва 1973 - 2003

НАЧАЛО НОВОЙ КНИГИ

прелюдия первая

П

ортвейн "15".

И наступил май 45-го. Было тепло, солнце стояло над головой. Я ехала на станцию Иноземцево, - там находился винный завод. Производили сладкие крепленые вина. Я помню "портвейн 15". Меня отправил сам главный начальник над всеми пятью подстанциями полковник Замотаев, как самую серьезную и исполнительную работницу. Мужчинам не доверили.

Я везла документ, по которому винзавод ко Дню Победы должен был отправить на участок 250 бутылок, по 50 на каждую подстанцию.

Я пришла на завод, разыскала начальника по снабжению, отдала ему бумаги, на одном листе он расписался и вернул мне для отчета, но не отпустил, объяснив, что на складе разные сорта вин, и что надо выбрать.

Я ответила, что выбрать мне не поручали, что в винах я не разбираюсь, и пусть он сам решает, какое надо. Но он настаивал и, под предлогом, что второй экземпляр надо срочно отдать заведующему складом, потащил меня к подвалу, двинул обшитую войлоком дверь и втолкнул в темноту, или мне так показалось. Я почувствовала ползучий, сырой, обволакивающий дух, мне стало не по себе, как будто я попала в пещеру Кощея.

Вокруг, кроме начальника и завскладом сгрудились массивные, словно тяжелая артиллерия, бочки, они переваливались бегемотьими брюхами на высоких подставках; в них торчали железные краны с ручками, а под ними на стойках маячили стеклянные бутылки с нарочно отбитыми горлами. Как обнаженные, готовые к бою кинжалы вражьего войска.

Завскладом по жесту начальника повернул ручку крана в ближней бочке, жидкость грохнулась в острое зеленое стекло, запузырилась, брызнула по стойке. Он протянул плещущийся осколок мне. Я отпрянула. Тогда главный, перехватив осколок, приблизил ее к моим губам, предупредил, что я могу обрезаться, потому должна "произвести дегустацию" осторожно - сделать несколько глотков, чтобы знать, что заказываю.

Глотнула. Оказалось приторно и горячо. И закружились бочки и краны, осколки и винные начальники. А один из них - не разобрала кто, - они странно умножились, - придвигал к моему рту одной рукой наполненный острый стакан от следующей бочки, - это я еще успела заметить, а другой придерживал мою голову, чтоб не дергалась.

Очнулась: кто-то облизывал мое лицо...

Это было первое просветление. А второе - надо мной прищуривалась живая луна...

А дальше я поднялась из канавы и, превозмогая боль в голове и тошноту, двинулась в ночь.

Ласково гавкнула лохматая собака и поплелась к воротам. Я догадалась: это сторожевая, это она, спущенная с цепи на ночь, привела меня в чувство. И еще: сейчас ночь; я нахожусь около винзавода; доберусь до Пятигорска только утром. И мельком над всем этим пронеслось: оказывается так просто и так легко терять сознание...

9 мая все пили портвейн "15". И самогон. Пили вместе, пили рядом друг с другом. И вместе радовались, вместе плакали, обнимались, пели и плясали, смеялись, и снова пили. И, казалось, не будет конца празднику жизни.

Я тоже была на том празднике. Или нет, не совсем была, -присутствовала. Смотрела как всем хорошо, как все плачут от счастья. И тут - этикетка на бутылке: портвейн "15" - мамины 15 лет! Кто-то наливал в мой стакан сладкую горячую жидкость, и подносил к моим губам. Я глотнула, и разверзлась пропасть: 15 лет без мамы. Еще глоток, - и бабушка складывает натруженными узловатыми ручками с утра до ночи глиняные мазанки для жен раиса колхоза в глухой Тигровой балке в окрестностях Вахша. Еще, и еще глоток, другой, и смешная моя тетя Люся сосулькой примерзла к санкам перед закрытыми дверьми в госпиталь; и тетя Зоя - тоже умершая на лестнице своего дома, сцепленная с куском хлеба, обмененным у жулика на сахарно-магнатские накопления; и святая тетя Лиза, навсегда непроснувшаяся в своей келье; и красавица тетя Мара с идейной пулей в сердце; и папа мой, израненный, смирно отдыхающий последние часы свои в общей постели с покойницей.