16 Охотники 1. Погоня за жужелицей - Лариса Бортникова

Даша вдруг отчетливо, как будто ее носом ткнули в букварь, поняла, что ее в тете Лиде пугало. В тете Лиде такой, какой она стала после того, как Саша не вернулся домой. Прежде легкомысленная хорошенькая болтушка, Лидия Николаевна Чадова, любительница балов, маскарадов и литературных вечеринок, модница и немножко кокетка, она как-то сразу и вдруг стала другой. Жесткой она стала. Жесткой и несгибаемой. В отличие от дяди Миши, которому нынешняя жизнь оказалась не под силу, Лидия Николаевна, наоборот, словно распрямилась и оделась в припрятанную для такого случая невидимую броню. Именно благодаря ей (и еще Нянюре, безоговорочно подчинившейся своему новому главнокомандующему) все они и прошли через тяжелые революционные годы живыми и здоровыми, до сих пор не умерли с голоду, не заболели чахоткой, цингой или холерой. Все они выбрались невредимыми из многочисленных реквизиций, когда дом заполнялся гогочущей, пропахшей табаком и спиртом солдатней, когда дядя испуганно падал за письменный стол, обняв руками голову и зажмурившись, когда Нянюра тряслась в «углу совести», вцепившись в Дашин рукав и не желая даже в скважину чуланной дверцы поглядеть, что же происходит. И тогда тетя Лида смело и решительно выходила вперед, улыбалась и брала на себя переговоры с комиссарами… и всегда договаривалась. Именно тетя Лида принимала решение, что из оставшегося домашнего скарба продавать, на что его менять, какие издания из чадовской прекрасной библиотеки оставить, а что сжечь без жалости и глупых слез. Именно она, когда вдруг закончились дрова, ничуть не жалея, спалила в жадной и совершенно равнодушной к искусству буржуйке любимый белый Wagner: «Все равно настройщика днем с огнем не сыскать… а музыка нынче — актив неликвидный, руби, Нянюрушка». Она даже не изменилась в лице, услышав сперва треск, а потом прощальный стон инструмента. Wagner гудел страшно и долго, словно предавал анафеме неверную хозяйку. Тетя Лида первая перестала вспоминать о своем старшем сыне Саше вслух, и именно она встала между мужем и младшим сыном, когда дядя Миша дал Мите пощечину, а Митя полез на отца с кулаками. И это она запретила даже вспоминать этот инцидент. Это ее усилиями все они до сих пор оставались семьей.

Не послушаться тетю Лиду было невозможно. Это был не каприз и даже не обоснованный отказ младшего повиноваться старшему. Это было нарушением главного семейного закона. Не просто закона, а закона военного времени. Дочка офицера, она с детства зазубрила на всю жизнь: командир приказал — иди и выполняй. И никогда не спрашивай зачем.

— Не отдам мою Жужелку! — Дашу наконец-то прорвало, и она некрасиво зарыдала, вздрагивая всем телом. — Никому-никому не отдам! Моя-а‑а!

— Даша. Милая. Ладно, господь с тобой. Просто принеси кулон в гостиную. Сама принеси. К нему даже притрагиваться никто не станет. Мне… Нам… В общем, этому человеку нужно твою Жужелицу увидеть. Это не просто так человек… Это… Он оттуда. С юга. Он от генерала Деникина… от нашего Саши!

— Вот чего балбесишь? Ну чего балбесишь? — запричитала Нянюра. — Дурища нос в гамне, поди вымой на гумне… А ведь полковника алтирелии дочь.

И почему-то, как в детстве, внутри зажглась обида и злость на глупую няньку, злость знакомая и именно поэтому успокаивающая. Даша глубоко вдохнула и замолчала. Уставилась на тетю Лиду, не мигая.

— Принесешь?

— Да, — кивнула. Хотя задумалась, что могут и отобрать силой. Но все же не стала, не захотела в такое верить и, забежав в стылую детскую, быстро, чтобы не передумать, выхватила из тайника в столе шкатулочку.

В гостиной царило молчание. Человек — тот, что выглядел как мошенник, представлялся печником, а на самом деле был бог весть кем, может, даже и скупщиком золота, — снял с шеи цветастый платок, расстегнул ворот шинели и теперь грел руки над «дымящей» буржуйкой. Даша даже споткнулась, заметив, какие у него тонкие музыкальные пальцы, хоть и черные все от угольной едкой пыли. «Печник? Как бы не так… Может, карманник. Точно… или вор-попрыгунчик. Вон какой длинноногий, такому даже пружины не надо к подошвам приделывать», — подумалось — и тут же забылось. Человек повернулся к ней. Из-под картуза, из-под косматого, спущенного на самый лоб темного чуба глядели на Дашу удивительной красоты глаза. Серые-серые, но не прозрачные или холодной стали… А такие, как небо Тифлиса, подернутое вечерней ласковой дымкой. Даша неожиданно для себя покраснела и немедленно решила, что этот печник — отвратительнейший тип и наверняка обманет купившуюся на дымчатый взгляд тетю Лиду.

— Мадемуазель. Могу я взглянуть на вашу Вещь… на ваш кулон? Обещаю, я не стану его трогать, — тихо по-французски проговорил гость.

Даша раскрыла шкатулку и встала так, чтобы рассмотреть содержимое ему было неудобно. Ей хотелось, чтобы он подошел поближе и произнес еще что-нибудь. Баритон его показался удивительно красивым, гораздо красивее, чем у самого Баттистини, и это тоже настораживало. К тому же Даше хотелось еще раз послушать его акцент, чтобы определить, откуда же «печник» родом.

— Позволите взглянуть поближе? Здесь слишком темно.

— Конечно, — согласилась Даша. Потом на пробу по-английски добавила: — Прошу вас, сэр. — И заметила, как еле уловимо напряглось лицо тетки и как сам гость усмехнулся одними глазами, однако ничего не сказал.

В два шага оказавшись возле девушки, «печник» быстро оглядел фигурку Жужелицы, действительно даже не прикоснувшись к ней, потом поклонился Даше и утвердительно кивнул Лидии Николаевне.

— Все верно. Благодарю вас. Простите за вынужденную проверку, но я должен был убедиться, что вы — это действительно вы.

— Да, конечно. Я понимаю…

— Скажите, мадам Чадова, сколько таких Вещей среди членов вашего… гм… литературного кружка и сочувствующих?

— Кое-что здесь, в доме. Немного — три штуки. К тому же по Москве наберется около десяти предметов. Возможно, меньше. Сейчас непростые времена. Не все готовы отдать Вещь. Человек всегда надеется на перемены к лучшему. Люди успокаивают себя, мол, зачем этим… — тетя Лида непроизвольно взглянула в сторону столовой, — новым властям мистические безделушки? Большевики ведь даже в Бога не веруют. Представляете, даже Рождество отменили. В шестнадцатом и семнадцатом, когда мы только начинали переписывать владельцев Вещей, по обеим столицам насчитывалось человек тридцать — сорок. Люди даже сами нас находили. Много энтузиазма, много суеты. Все кичились друг перед другом, бравировали. А потом — кто-то сбежал за границу. Кто-то теперь по другую — красную — сторону. В прошлом году, после облав, особенно много было таких… вдруг «покрасневших». Это так странно. Так больно… Великие, прекрасные люди… и на поверку оказываются подлецами и трусами.

— Да. Так случается…

Тетя Лида вздохнула. Присела на некрашеную скамеечку.

— Вот такие дела. Может, получится уговорить и племянницу. Девочка даже не представляет, какова ценность ее кулона, не уверена, что об этом догадывалась и ее покойная мать. Да что там… Никто в нашей семье ничего про Вещи не знал. Я была так страшно напугана сперва. Как? Я? Почему вдруг решили, что можно мне доверять… Да кто я такая по сравнению с этими людьми… Почему, например, не Гумилев, не Есенин? Или не Маяковский? Почему? Разве не умнее, не чище они меня?

Тетя Лида повернулась, вдруг увидела Дашу и пожурила ее взглядом за то, что та все еще здесь и с раскрытым ртом следит за происходящим. 

— Даша! Оставь нас одних, будь добра. Все же нехорошо подслушивать разговоры взрослых.

И хоть Даше было обидно, что ее посчитали ребенком, но еще раз ослушаться тетю Лиду девушка не посмела. Она уже достаточно устроила сегодня сцен. Даже если она была права, все равно не к лицу барышне из приличной семьи закатывать истерики. В конце концов, она же не Милочка Завадская, которая по поводу и без повода «теряет чувства»… О боже! За всеми переполохами и событиями Даша напрочь забыла о звонке подруге, и теперь наверняка Милочка рыдает от того, что ее так жестоко, так подло предали…

Даша вылетела в прихожую, сорвала с аппарата трубку…

— Что? Гости у вас, товарищи соседи? Или опять ваш буржуйский недобитыш гадит? — Бессонов словно специально поджидал соседку. Даша даже не успела назвать телефонистке номер Завадских, а Бессонов уже торчал рядом и словно нависал над Дашей всей своей тяжестью. — Гнилой он, ваш Митя. Такие и на мать с отцом донос напишут, дорого не возьмут. Держитесь от него подальше, Дарья Дмитриевна.

— Что? Нет… Это не он… Не Митя. Это я… мышь увидала! Вот! — нашлась Даша. И подумала, что надо срочно спровадить Бессонова к себе, а самой предупредить тетю Лиду и англичанина (в том, что в гостиной находился англичанин и шпион Антанты, Даша уже не сомневалась). Как только у нее из головы вылетело, что комиссар тоже здесь? «Господи, — молилась Даша про себя, — пожалуйста, сделай так, чтобы они сейчас не вышли в прихожую». Ну, кого?.. Кого, спрашивается, обманет этот маскарад… Эта шапка, которая англичанину идет так, как Даше валенки… Ай! Даша вспомнила, что ужасно, стыдно одета, и вспыхнула.