Ты так любишь эти фильмы - Фигль-Мигль

— Вам, Елена Юрьевна, даже хуже будет из-за вашей лояльности.

— Но я всего лишь сказала, что власть — и преступная, и не преступная — не отвечает вообще за всё!

— Не преступная — не отвечает. А преступная — ещё как!

Этот гиньоль прекращает только появление директора. Он входит и добивает педсостав вышколенной решительностью взгляда. Йес, йес, йес. В другой раз на это приникни плечо, потерянная овца. Сегодня, ради твоего же блага, тебя погонят хворостиной.

— Итак, коллеги. Вы уже знаете. На всякий случай прошу вас не покидать пока школу. Все необходимые перестановки обсудим завтра с утра на педсовете. Напоминаю, Пётр Евгеньевич, «с утра» означает «перед уроками». А сейчас, думаю, самое время вспомнить о детях. Приглядите за своими классами. Если возникнут вопросы, с вами будут разговаривать в индивидуальном порядке. Денис. Пойдёмте ко мне.

На покойном (привет тебе, великий и могучий) диване директорского кабинета я расслабился и постарался наконец взглянуть в несулящее будущее. Намёк на индивидуальные разговоры меня подтолкнул.

— В учительской звучало популярное слово «посадят», — сказал я. — Вы считаете, это убийство?

— Не будьте смешным. Это несчастный случай. Просто специфика нашего коллектива заставляет людей рассуждать так: «Безусловно, Анна Павловна могла упасть, поскользнувшись. А могли её и толкнуть. С людьми, которые шпионят, такое случается».

Это были новые подробности из тётианиной жизни, но я промолчал. Хотя и следовало возразить. Как честному человеку и, не последнее, племяннику, сказать, что шпионить, вынюхивать, совать свой нос — не стиль Анны Павловны. Это происходило само собой, в пассивном залоге: обнаруживалось, становилось явным, выплывало на свет божий.

— У школы будут проблемы?

— С поиском нового завуча — определённо, — говорит директор. Он сидит без пиджака за своим столом и безучастно разглядывает собственные запонки. — В этой связи я куда сильнее убит горем, чем, например, вы. Найти среди года хорошего завуча — я уже не говорю, уровня Анны Павловны — невозможно.

— Нельзя быть убитым сильнее или слабее.

— Да. А подразумеваемых вами проблем с законом, уверяю, не будет. Превращать несчастные случаи в криминальные берутся только самые дешёвые и опустившиеся сценаристы. У сил правопорядка другие задачи в этой жизни.

— И другие капустники. А я подразумевал проблемы с законом?

Директор смотрит очень корректно.

— Вы ведь Анну Павловну терпеть не могли, — невозмутимо говорит он. — Это, разумеется, не моё дело, но должен сказать, что у любого действия — если это поступок, а не случайность, — есть мотивация. А вот у несчастных случаев мотивации не бывает, в этом их непреходящее очарование.

Симпатия, которую он у меня вызывал, сильно скукожилась, но не исчезла бесследно. Я решил не задираться.

— Так что будет со школой?

— Со школой всё будет в порядке. Собственно, что-либо произойти с ней может только вследствие прямого попадания авиационной бомбы.

— Обитель зла.

— Я знаю одного губернатора, — сказал директор после паузы. — Успокойтесь, не в нашем городе. Много лет знаю. Его как минимум раз в год выводят из служебного кабинета в наручниках. Прокуратура, журналисты, фанфары, можете себе представить. Только проходит пара недель, месяц, и он вновь сидит в своём кресле. Мне кажется, и он, и его люди, и, конечно, население даже скучают, когда следующего ареста нет слишком долго. Это у них что-то вроде местночтимого Нового года. Вы слышали о местночтимых святых? Почему тогда и особо ярким местным злодеям не удостоиться своеобразного почитания?

— Значит, ваш губернатор — злодей?

— Он губернатор, это и есть его характеристика. Он сам не ведает, злодей он или мученик. Как посмотреть: среди злодеев встречаются мученики, а среди мучеников — злодеи. В конце концов, он может оказаться и тем, и другим, разве нет?

— Нет. И меня, если честно, утомляют разговоры о многообразии зла. То есть оно, конечно, многообразно, но не настолько, чтобы становиться собственной противоположностью.

— А как насчёт того, что оно часто выглядит собственной противоположностью? И, следовательно, его противоположность точно так же может выглядеть злом?

— У противоположности зла есть собственное имя, — заметил я. — Почему вы избегаете его произносить?

— Вы, как я погляжу, тоже. — Он потянулся к своим бумагам. — Да, Денис. Я бы хотел, чтобы вы продолжили у нас работать.

— Вы так уверены, что на роль авиационной бомбы я не гожусь? С удовольствием продолжу. Только зарплату повысьте.

Мизансцена достойно завершилась появлением в кабинете ментов. Пока я гадал, кто и зачем их вызвал, они с ходу уселись писать бумаги и отвлеклись от этого занятия лишь ради пары простых вопросов и требования расписаться. Ментам всё было ясно. Им и всегда всё ясно, а на этот раз к ясности добавилась идиллическая лёгкость на душе: не так часто в жизни мента совпадают требования закона, чаяния граждан и голос совести.

А я думал о том, например, что Шаховская уже ждала меня на лестнице. Что Елена Юрьевна была ни жива ни мертва и смотрела на меня так, словно я в любую минуту мог лично ей кинуть предъяву, и появление директора только усилило её тревогу. Что и сам директор, если на то пошло, слишком сильно напрягся и втянул меня в сюрреалистический мутный разговор; разговор, полный теми намёками, которые сами никогда бы не пришли на ум. Сломанная при неудачном падении шея — это ведь не пулевое отверстие. Потому что про пулевое отверстие очень сложно доказать, что оно появилось как результат парадоксального стечения обстоятельств. А про сломанную шею поди докажи, что её сломали нарочно.

Всё, что от вас требуется, — это вызвать «скорую», а милицию при виде трупа они вызывают уже сами. Сделав звонок, вы выставляете подле бездыханного тела пост в образе почти столь же бездыханного от испуга охранника и на ватных ногах идёте в учительскую, чтобы если не пресечь истерику, то хотя бы её возглавить.

Коллектив, судя по крикам, что я успел подслушать, не терял времени даром, и в добавление к ватным ногам я ощутил какую-то вату в горле; горлу предстояло издавать звуки, но оно не было уверено.

Укрощением коллектива, пастушеством в чистом виде, всегда занималась Анна Павловна, я же высовывался из своего кабинета только для того, чтобы — ну, грозно высунуться. Мною Анна Павловна демонстрировала, что у неё есть кнут; какие она предъявляла народу пряники, я не интересовался. Ещё вопрос, не утратило ли пугалище свою силу со смертью колдуньи.

Поэтому я произнёс командную речь без пауз, не дал никому опомниться и ушёл, уведя с собой племянника.

Выглядел он паршиво, но злобно, и с места в карьер обвинил меня в убийстве.

— Успокойтесь, Денис, — сказал я. — Это был несчастный случай.

— Ваш коллектив другого мнения.

— Моему коллективу не достанет ни смелости, ни мозгов, чтобы иметь какое бы то ни было мнение. То, что вы приняли за мнение, — всего лишь инфантильная фантазия, полумечта, полунадежда. Знаете, такие… целеустремлённые… люди, как Анна Павловна, многим навевают… достаточно кровожадные мечты.

— И всё равно, — сказал он, — у вас будут проблемы.

— С поиском нового завуча — определённо.

— Мне показалось, — говорит племянник, — что вы не очень ладили.

Он сидит в кресле по ту сторону стола, разглядывает свои руки, изредка вскидывает глаза — и тогда они вспыхивают таимым укором, подозрением. Симпатия, которую он у меня вызывал, теперь оттеняется новым чувством, но не исчезает бесследно.

— Когда директор и завуч не очень ладят, — поясняю я миролюбиво, — учебному процессу это только на пользу. Ведь и вы не ладили, верно? В семье такие вещи — гарантия того, что семья вообще существует.

— Обитель зла.

— Возможно. Но я всегда делаю ударение на слове «обитель».

— А я не боюсь бесприютности.

Молча, улыбкой я дал ему понять, что думаю о таком утверждении. Взгляд, которым он мне ответил, расшифровать было невозможно: огрызался он, признавал или увиливал — неразличимо; и только в эту минуту я осознал, кого лишился. Ушёл единственный человек, который видел меня насквозь — и я её видел насквозь, и обоим это не мешало вслух лгать и кривляться. Когда схлынет пена дня, останется страшная пустота, и в ней — ни следа, ни камня.

Пришли и ушли менты; я вышел их проводить, а вернувшись, обнаружил в кабинете Елену Юрьевну. Елена Юрьевна начала с того, что бросилась мне на шею. Она по-настоящему плакала и цеплялась за меня, всхлипывая и бормоча. Дедовский способ осушать слёзы поцелуями, хотя и привёл к побочным затруднениям, в целом себя оправдал.

— Из милиции ушли? Уже?

— А что они должны были здесь делать? Показания выколачивать?