Последняя жатва - Юрий Гончаров

Мысли уводили далеко, и Ларионов вернулся к Гудошникову. Всё так – свои, корыстные цели и не свои, расхожие слова… Но ведь нельзя и это сбросить со счетов, какой это стимул – личный интерес… Зато работать будет как черт, горы своротит!..

Мелкими глотками Ларионов выпил чай, поставил стакан на блюдечко. В нем уже сложилось решение, как ему поступить, как распутать завязанный Гудошниковым узел.

Ларионов сел за стол, придвинул телефонный аппарат, покрутил цифровой диск.

– Капустин слушает! – откликнулась трубка.

– Михаил Константинович? Привет! Вот хорошо, что застал. Ларионов говорит. Я вот с каким вопросом. «Колос» уже в колхозе? Сегодня пригонят? Вы как, утвердили уже официально, кому его поручите? Еще нет? Надо бы, конечно, в крепкие, надежные руки. «Колосы», «Нивы» должны себя на уборке показать, это ведь еще и демонстрация нашей современной техники, ее производительных возможностей… Я знаю, знаю, Махоткин, конечно, заслуживает, спору нет, но ведь он болел долго и сейчас еще не вполне здоров… Конечно, будет стараться, но как бы не надломился человек совсем, надо ведь и о человеке думать. И лет ему уже немало, и новая машина при освоении всегда больше труда и сил берет… На днях бюро у нас состоится, обсудим, как обстоит с обслуживающим персоналом уборочных механизмов, послушаем и вас, так что готовьтесь, продумайте детально, со всех сторон… У меня вот что мелькнуло, это в порядке предложения, конечно, вы там сами решайте, колхозной головкой, – не двинуть ли на новые машины лучшую молодежь из механизаторов? Доверие обязывает. Во-первых, ребятам расти надо, совершенствоваться, старики уходят, год-другой – и нынешняя молодежь наш основной костяк, наши основные кадры… Вот у вас Гудошников такой есть, Владимир. Парень как будто ничего, способный. В прошлом году рекордную выработку показал, вышел в лидеры на межрайонном соревновании пахарей. И сейчас, по нашим сведениям, полон желания ударно работать, обогнать всех на уборке. Как думаешь, если бы его на «Колос», а? Нет, нет, я не настаиваю, вы думайте там сами, вам ведь видней, своих людей вы лучше знаете… Да, да, обсудите с Василием Федоровичем, главным инженером… Ну, как там у вас дела, что новенького? Все в норме? Бригада художественной самодеятельности районного клуба в вашу сторону поехала, в пяти колхозах побывает. Завтра жди их в «Силе». Знаете уже? И обед заказали? Ну, молодцы. Надо их встретить приветливо. Аудиторию обеспечить. Пускай выступят на ферме перед доярками, в поле у свекловичниц, не только в селе…

Ларионов поговорил еще минуты три и попрощался с Капустиным.

Тут же, не кладя на телефон трубку, он позвонил в редакцию районной газеты Скакунову.

– Сергей Филиппович, привет еще раз. Догадываешься? Действительно, заходил ко мне этот парень, Гудошников. Сейчас я разговаривал с парторгом «Силы» Капустиным, взял у него самую свежую информацию. Парень не совсем в курсе, да и тороплив, видать, на обиду. Такую идею они как раз подрабатывают – на передовые участки в период уборки выдвинуть лучшую молодежь. «Колос» они Гудошникову поручают. Он уже прославился достижениями, жаждет новых рекордов. Что ж, к трудовой славе стремиться – это неплохо, и колхозу, и делу только на пользу. Тем более, что и других он своим примером хочет заразить. Он мне рассказывал, какое-то письмо свое он вам приносил, обращение, что ли. Ну, конечно, сам он писать не мастер, грамотешкой не богат, по нему видно. Но в принципе – ваше отношение, можно это как-то использовать? Дорого, что человек сам рвется. Значит, хочет работать, будет работать, пота не пожалеет. Может, дадим ему слово в газете? Ну, не призыв, не обращение, не будем из него делать героя, во главе движения ставить, не дорос он еще до такой роли. А просто – трудовое обязательство одного из молодых комбайнеров, получивших в руки новую современную технику, скрывающую в себе большие производительные возможности. Подать это обычно, особенно не подчеркивая, так, как в таких случаях делается: вот, мол, еще один из растущих мастеров, понимает сложность предстоящей уборки, свою ответственность перед колхозом, заинтересован, чтоб и товарищи его прониклись этим же чувством. А вот его планы, задумки, так сказать… Ага, и ты так собирался поступить? Ну, очень рад, значит, у нас с тобой единое мнение. Вот и договорились. Пока!

19

Жалея новый, необкатанный мотор, Петр Васильевич вел комбайн в Бобылевку медленно, на самой малой скорости. Мотор работал четко, ритмично, без всяких помех и перебоев, но опытному слуху Петра Васильевича в тугом его звуке была заметна излишняя жесткость, и он чувствовал внутреннюю натугу его еще не притертых частей: поршневых колец, подшипников, шестерен, передающих движение ходовому механизму. Невольно Петр Васильевич все время прислушивался к мотору, поглядывал на стрелки, показывающие температуру воды, давление масла. В дальнейшей судьбе комбайна эти первые часы, первые километры, отпечатанные на пыльном грейдере елочным следом его шин, – самые важные. Начал комбайнер обкатку правильно – и хватит у комбайна здоровья, выносливости на долгую жизнь. А можно и непоправимо его надорвать, даже еще до выезда в поле. И уж сколько потом ни старайся, сколько ни регулируй, а толку не добьешься, так и останется комбайн подранком с изначала, не проживет он своего нормального, положенного срока, будет своему хозяину только наказанием за небрежность и нечуткость, мукой во время полевых работ.

Уступив Митроше водительское место, Петр Васильевич выбирался из кабины на узкую площадку – постоять возле пышущего жаром дизеля, близко вслушаться в его мощный трескучий рев. Приборы – приборами, а свой глаз, слух, отточенное за долгие годы чутье скажут такое, чего не уловить никаким приборам.

Комбайн калило отвесное солнце, железные поручни жгли руки. Дизель мелко дрожал, еще чистенький, незапыленный, не измазанный в солярку и масло, в нем виделась, угадывалась радость работы, для которой он создан, рожден. Он охотно подхватил бы повышенную подачу топлива и взревел бы еще мощней, громче. Но день был все же слишком жарок, Петр Васильевич боялся перегреть двигатель, и, достигнув зеленой балки с ручьем, он остановил комбайн, заглушил мотор; пусть передохнет, торопиться некуда. Да и они с Митрошей пожуют. Из райцентра выехали не пообедавши, – не хотелось терять на столовую время.

Сошли к воде, ополоснули руки, лица. Тишина балки, лепет водяных струй нежили слух.

Митроша развернул газетный сверток. Перед самым выездом, зная, что нескорая езда продлится почти до вечера, а может, еще и постоять придется с какой-нибудь починкой, он смотался в коопторговский магазин, купил ветчины, банку кабачковой икры, круглый хлеб, баранок.

Митроша разложил все это на газете, накромсал складным ножом ветчину, хлеб, затем несмело, в некоторой нерешительности, присоединил к закуске бутылку черносмородиновой наливки.

Сговариваясь о покупках, бутылку не упоминали, это была уже личная инициатива Митроши, его творчество.

– Это ты зря… Потерпел бы уж до дома… – укоризненно произнес Петр Васильевич.

– Так это ж вроде ситра, какая в ней крепость? – с невинным видом сказал Митроша. – Выпил, дыхнул – и нету ничего, все испарилось. Машину-то надо обмыть? А то незаконно получается. Не будет она у нас исправно служить.

Митроша расправил помятые бумажные стаканчики, похоже, просто где-то подобранные, вероятно, возле мороженщицы, зубами сорвал с бутылки мягкую фольговую пробку. На запах черносмородиновой слетелись желтые осы, гнездящиеся в береговом обрыве, несколько штук тут же упало в стаканчики, в налитое вино. Митроша, вылавливая, поддевал их пальцем, а с пальца бросал в сторону, в ручей.

Не беря налитого стаканчика, Петр Васильевич потянулся к ветчине, хлебу, намазал ломоть кабачковой икрой.

– Василич, хучь малость, а прихлебни! – просительно сказал Митроша. – Все ж таки это… Новая, можно сказать, для нас жизнь начинается…

– Многовато за плечами годков – для новой-то жизни!

– Не то уж мы с тобой старики!

– А кто же мы?

Митроша не возразил, а, помолчав, выпив свой стаканчик, сказал даже совсем согласно с Петром Васильевичем:

– Да вообще-то – да… Эх, жизнь, – пролетела… Одно только и осталось – на пенсию. Сказать честно, позволял бы закон, – завтра же отчалил. Хватит, намаялся. Уже и силы нету изо дня в день до свету подыматься, беремя свое тянуть… А пенсию хучь какую-нибудь платили – и ладно. Детей на ноги поставил, сами живут, по своему направлению. Домишко есть, огород есть, картошку на зиму запасем, – чего еще нам с бабой нужно? Больших денег не наработал, так теперь, в такие-то свои годы, и подавно не забогатеешь… Дожить свое остатнее – да и конец, на вечный отдых…

Слова были о грустном, но Митроша говорил их без грусти и сожаления, Петр Васильевич даже подумал: завидный Митроша все ж таки человек, смерти и то легко ждет… Ведь так и умирать будет – запросто, буднично, не упираясь, а вроде бы исполняя должное: пришел срок, что ж поделаешь!