Рождество под кипарисами - Слимани Лейла

С их прибытием дом оживился, наполнился смехом и удивленными возгласами. Все расхваливали наряд Коринны – приталенное платье с пышной юбкой выше щиколоток и глубоким декольте, гипнотизировавшим мужчин. Даже вдова Мерсье, которая вывихнула щиколотку и сидела у окна в гостиной, сделала комплимент ее элегантности. В тот вечер Драган исполнял обязанности рождественского деда. Он попросил Тамо и Амина помочь ему разобрать багажник автомобиля, они вернулись в гостиную, нагруженные горой пакетов и свертков, и Матильда бросилась им навстречу. Аиша посмотрела на мать, опустившуюся на пол, и подумала: «Она тоже ребенок».

– Спасибо! Спасибо! – повторяла Матильда, сперва увидев венгерский токай, который Драган ухитрился где-то раздобыть, а теперь откупорил, стоя посреди гостиной.

– Оно напомнит вам эльзасские вина позднего сбора, вот увидите! – произнес он, налил в бокал золотистый напиток и церемонно вдохнул его аромат. – А теперь откройте вот эту коробку!

Матильда разорвала шпагат и обнаружила в коробке богатую коллекцию медикаментов, перевязочных материалов и книг по медицине. Она взяла одну из них и прижала к груди.

– Она на французском языке! – воскликнул Драган и поднял бокал за здоровье детей и радость быть вместе с друзьями.

Перед ужином Тамара согласилась спеть для гостей. В молодости она снискала некоторую известность как певица, выступала в Праге, Вене и в Германии, на берегу озера, название которого забыла. Она встала у большого окна. Прижала одну руку к животу, другую простерла вперед, вытянув пальцы по направлению к горизонту. Из ее тощей, чахлой груди полился мощный голос, и на шее, кажется, ярче засверкали драгоценные камни. Эта бесконечно печальная мелодия напоминала жалобную песнь сирены или странного, неизвестного существа, против воли попавшего на землю и отчаянными криками зовущего своих. Тамо, никогда не слышавшая ничего подобного, прибежала в гостиную. Она была одета в черно-белый костюм субретки с топорщившейся наколкой на голове, которую ее заставила нацепить Матильда. От нее пахло потом, и она испачкала красивый белый передник, вытирая об него пальцы, хотя Матильда не раз строго предупреждала, что это ей не тряпка. Служанка вперила в певицу ошалелый взгляд, и только она собралась захохотать или во весь голос отпустить какое-нибудь замечание, как Матильда кинулась к ней и вытолкала обратно в кухню. Аиша прижалась к отцу. В этой песне была удивительная красота и даже некая магия, но эмоции Амина были скрыты, словно приглушены острым ощущением неловкости. Эта сцена вызвала в нем чувство стыда, и он не знал почему.

После ужина мужчины вышли на крыльцо покурить. Ночь была светлая, и на фоне фиолетового неба выделялись непристойно торчавшие силуэты кипарисов. Амин немного захмелел и, стоя на крыльце перед домом в компании гостей, почувствовал себя счастливым. Он подумал: «Я мужчина, отец. У меня есть кое-какая собственность». Его разум стал плутать среди странных мимолетных фантазий. Сквозь оконное стекло он увидел зеркало в гостиной, а в нем – отражение своей жены и детей. Он посмотрел в сторону сада и внезапно испытал такое глубокое, такое горячее чувство дружбы к стоявшим с ним рядом мужчинам, что у него возникло нелепое желание прижать их к груди, показать им свою привязанность. Драган рассчитывал будущей весной собрать первый урожай апельсинов, он сообщил, что, кажется, нашел перекупщика и они в двух шагах от заключения контракта. Одурманенный алкоголем, Амин не мог собраться с мыслями, которые разлетались, как пушинки одуванчиков на ветру. Он не заметил, что Мурад тоже пьян и с трудом держится на ногах. Он вцепился в Омара и заговорил с ним по-арабски.

– Он слабак, – заявил Мурад, покосившись на Драгана и хихикнув, при этом между оставшимися зубами у него брызнула слюна. Мурад завидовал элегантности венгра и тому, что Амин уделяет ему столько внимания, он чувствовал себя смешным в поношенной рубашке и пиджаке, который выдала ему Матильда не столько из великодушия, сколько из опасения, что он опозорит ее перед иностранными гостями.

Омар терпеть не мог бывшего солдата. Он вытер слюну, попавшую ему на шею, и закатил глаза, когда Мурад завел свой нескончаемый монолог о войне. Все понурились. Ни еврей, ни мусульманин и никто из тех, кто пережил эти годы стыда и предательства, не хотели портить вечер упоминанием о войне. Мурад с мутным взором заговорил о войне в Индокитае.

– Подлые коммунисты! – взревел он, и Драган посмотрел в сторону дома, ища сочувственный взгляд хоть одной из женщин.

Омар внезапно отодвинулся от Мурада, тот потерял равновесие и шлепнулся на землю.

– Дьенбьенфу! Дьенбьенфу![24] – повторял Омар с перекошенным от ярости лицом, подскакивая, словно бес. Потом наклонился, ухватил Мурада за воротник и плюнул ему в лицо. – Продажная шкура! Несчастный вояка, на тебе французы ездят верхом! Ты предал ислам, ты предал свою страну.

Драган присел на корточки, чтобы осмотреть ссадину, которую Мурад получил при падении. Амин, протрезвев, подошел к брату, собираясь его отчитать, но прежде чем он успел заговорить, Омар уставился на него своим близоруким взглядом, который его парализовал.

– Я ухожу. Не знаю, что я делаю в доме вырожденцев, прославляющих бога, который мне не бог. Тебе должно быть стыдно перед твоими детьми и работниками. Тебе должно быть стыдно за то, что ты презираешь свой народ. Не мешало бы тебе быть поосторожнее. Предателям придется несладко, когда мы вернем себе свою страну.

Омар повернулся спиной и ушел, его тонкая высокая фигура мало-помалу растворилась в темноте, как будто ночь поглотила его.

Женщины услышали крики и всполошились, увидев лежащего на земле Мурада. Коринна побежала к ним, и при виде ее Амин, несмотря на гнев, несмотря на душевную боль, не удержался от смеха. Грудь Коринны была так внушительна, что бежала она очень странно, подпрыгивая как коза, выпрямив спину и выставив вперед подбородок. Драган хлопнул по спине хозяина дома и сказал по-венгерски несколько слов, означавших примерно следующее: «Не стоит портить праздник. Давай выпьем!»

Часть VII

Омар не появлялся. Прошла неделя, прошел месяц, но Омар по-прежнему не давал о себе знать.

Однажды утром Ясмин нашла под входной дверью две корзины, полные еды. Они были такими тяжелыми, что ей пришлось тащить их волоком до самой кухни. Она позвала Муилалу.

– Тут две курицы, яйца, бобы. Только взгляните, какие помидоры! И мешочек шафрана! – кричала она.

Муилала набросилась на свою старую рабыню и ударила ее:

– Убери все это, слышишь? Убери сейчас же!

По ее увядшему лицу текли слезы, она дрожала. Муилала знала, что националисты раздавали семьям узников и погибших корзины с едой и иногда деньги.

– Идиотка! Дура набитая! Ты что, не понимаешь? С моим сыном что-то случилось!

Когда ее пришел навестить Амин, мать сидела во внутреннем дворике, и он впервые в жизни увидел ее с непокрытой головой: длинные жесткие пряди седых волос покрывали ее спину. Она встала, рассерженная, и посмотрела на него с ненавистью.

– Где он? Он уже месяц не приходит домой! Да защитит его Пророк! Амин, ничего от меня не скрывай. Если ты что-то знаешь, если с ним случилось несчастье, лучше скажи, умоляю тебя.

Муилала несколько дней не спала, ее лицо осунулось, она похудела.

– Я ничего от тебя не скрываю. Почему ты обвиняешь меня? Омар уже не первый месяц состоит в банде безумцев, это он, а не я, подвергает опасности всю нашу семью. В чем ты меня упрекаешь?

Муилала расплакалась. Впервые между ней и Амином возникла такая ссора.

– Найди его, ya ouldi[25], найди своего брата. Приведи его домой.

Амин обхватил голову матери, взял ее руки в свои и погладил, пообещав:

– Все будет хорошо. Я его приведу. Уверен, этому есть разумное объяснение.