Новгородская вольница - Николай Гейнце

XX. Ряженые в замке

Слова Чурчилы сбылись. Уже смеркалось, когда отважные русские дружинники, переряженные рыцарями, приблизились к замку Гельмст.

Близ замка господствовало необычайное оживление; около подъемного моста несколько рыцарских отрядов ожидало спуска.

– Люблю поля вражеские! – воскликнул Иван Пропалый. – Ну, братцы, чур, теперь слушать чутко, глядеть зорко… Если нас не узнают, то мы в одно ухо влезем, а в другое вылезем из замка, а если дело пойдет наоборот, зададут нам передрягу, хорошо, если убьют, а то засадят живых в холодильню.

Он указал рукой на проруби окрестных озер.

– Что делать?.. На то пошли! Сами вызвались, – послышались ответы.

– Авось, живые в руки не дадимся! – продолжал Иван. – Нас здесь одиннадцать, постоим часок стеной непробивною.

– Вестимо! Однако у них, собак, стены-то несокрушимы: ни меч, ни огонь не возьмет их! – заметил один из дружинников.

– И соседей собралось на подмогу им число не малое… Вишь, каким гоголем разъезжает один! Должно, их набольший! – заметил другой, указывая на одного плечистого рыцаря, который осматривал стены, галопируя около них на статном иноходце.

– Ну, с Богом! Мать Пресвятая Богородица и заступница наша святая София, помогите нам, многогрешным! – с благоговением произнес Иван Пропалый, въезжая в толпу ожидавших рейтаров.

– Здорово, ребята! – приветствовали последние новоприбывших. – Не видали ли вы русских? Говорят, будто они бежали из нашей земли. Знать, солоно, или вьюжно пришлось им. А впрочем, кто их знает, где они разбойничают.

– Как не видеть! – отвечал Иван. – Мы не мало гнались за ними и общипали у них кое-что из награбленной добычи.

При этих словах Пропалый вынул из-за рукавника серебряную опояску с крупными алмазами, которую он еще ранее отнял у одного рыцаря при нападении на его замок, показал ее своему собеседнику и спрятал снова.

– Хоть и темно, но я и впотьмах всегда увижу хорошую вещь, – произнес рейтар с блеснувшими от зависти глазами.

– А ты от кого же слышал, что русские бежали? – спросил Иван.

– Мы захватили их прежде, да не добились до сих пор никакого толка, а вчера сам пришел к нам какой-то Павел, бывший при их начальнике телохранителем, начальник-то его, видишь, чем-то обидел, ну, он и бежал к нам и взялся навести нас на русское гнездо. Объяснил по приметам, да по зарубкам деревьев, где оно находится. Наши смельчаки ездили разузнавать, правда ли это, и недавно возвратились и сказывали, что и впрямь там были русские. Они видели на том месте изломанное оружие, а от большого костра вился еще дымок, так что надо полагать, что они недавно покинули это место! – отвечал рейтар. – Видно, струсили, узнали, пройдохи, что мы на них поднялись, да и всполошились.

– А Павла этого, что же вы, чай, притянули за шею…

– Нет, за что же? Он в чести теперь у нас. Завтра, чуть свет, выступят отыскивать беглецов… Слышишь, какой говор в замке? Все уже в сборе. Ныне последнюю ночку проведем повеселее, да и в поход.

Раздался звук рога, возвещавший спуск моста. Цепи благополучно въехали со спущенными забралами в широко отворенные ворота замка Гельмст.

На дворе замка стоял несмолкаемый говор, рейтары ходили толпами: кто держал лошадиную узду и побрякивал ею, кто вел поить лошадь или уже упившегося своего товарища на успокоение.

Ржание коней, бряцание оружия, рассказы, окрики, споры, хохот и брань – все сливалось в странный своеобразный гул.

Иван Пропалый с товарищами поставили своих лошадей в общие стойла и, незаподозренные никем, пошли осматривать замок.

На задней его части, выдававшейся острым утесом в глубокий овраг, огибавший стену, из которой камни от действия времени часто отрывались и падали в глубину, находилось отверстие, из которого дружинники приметили вышедшего человека, окутанного с ног до головы широким плащом, несшего что-то под мышкой; за ним вскоре вышли еще несколько человек, которые вместе с первым прокрались, как тати, вдоль стены.

Иван ощупал это отверстие и нашел в нем железное замерзлое кольцо, вбитое в медную доску. Он насилу приподнял ее и ощупал чугунные ступени, ведшие вниз, хотел только что спуститься, но остановился, услыхав сзади голоса, и захлопнул доску.

Притаившись вместе с товарищами в расщелине стены, они стали наблюдать…

Черные тени возвращались, что-то бережно неся на руках, передний поднял доску, и все они вместе с ношей на глазах дружинников спустились вниз и захлопнули за собой творило.

«Что за дьявольщина?» – подумали с недоумением дружинники.

– Это дело надо разузнать, тут что-то неладно, – решил Пропалый.

В обширной приемной комнате или рыцарской зале фон Ферзена происходило, между тем, многочисленное собрание.

Стены комнаты были увешаны дорогими козылбатскими коврами, на них висели огромные рыцарские доспехи в полном наборе, производившие на первый взгляд впечатление повешенных рыцарей.

В одном углу стоял стол, покрытый медвежьей шкурой, на которой лежал большой гроссмейстерский жезл, обвитый широкой золотой тесьмой.

В другом углу навалены были горой шлемы, а в противоположном от него углу пылал огромный камин, один освещавший обширную комнату и сидевших за большим стоявшим посередине столом рыцарей.

Стол был весь уставлен вином и грубой закуской, соленой рыбой, копчеными окороками свинины и черствым хлебом.

Попойка была в полном разгаре и шла уже к концу, что было заметно по опустевшим флягам и блюдам, а также по раскрасневшимся лицам рыцарей.

Фон Ферзен сидел среди своих гостей и союзников, молча, с опущенной вниз головой; невдалеке от него находился тоже не принимавший участия в пиршестве, печальный Бернгард.

– Ну, славно попировали, так что не осталось теперь чем мух накормить! – сказал один рыцарь и встал из-за стола.

За ним последовали и другие.

– Да что это гроссмейстер повесил голову, как дохлая лошадь? Неужели он так сильно запуган кольчужниками, что и нас, своих защитников, ни во что не ставит, – спросил один рыцарь другого.

– Нет, видишь, он тоскует о пропаже дочери, которая, как рассказывает Доннершварц, бежала с его приемышем-русским на его отчизну.

Спрашивающий рыцарь замолчал, как бы делая вид, что это его не касается, а третий, вмешавшись в разговор, заметил:

– Только-то? А я думал, что уже не ограбили ли его русские?

– Муншенк! – послышался пьяный голос из-за стола. – Подайте мне еще выпить за долголетнее существование храбрых меченосцев во все грядущие века.

На этот призыв откликнулись многие. На столе появились принесенные слугами новые фляги и даже бочонки: пьянство началось с новой силой, и вскоре многие из храбрых меченосцев позорно валялись под столом.

Другие, более крепкие, шатаясь из стороны в сторону, бродили по зале, изрыгая проклятия на русских и угрожая им неминуемой гибелью от славных рыцарских мечей.

Убитые горем фон Ферзен и Бернгард не могли удержаться, чтобы порою не бросить презрительных взглядов на этих, окружавших их, бесстрашных победителей фляг и бочонков.

XXI. За славу, за Эмму!

В столовую вошел Доннершварц и, окинув своими посоловелыми глазами присутствующих, подошел к фон Ферзену.

– Я всем распорядился, – заговорил он сильным басом. – Не бойтесь, мы настигнем их завтра и вдоволь насытим наши мечи русской кровью. О, только попадись мне Гритлих, я истопчу его конем и живого вобью в землю. Дайте руку вашу, Ферзен! Эмма будет моей, или же пусть сам черт сгребет меня в свои лапы.

При этих словах Бернгард вздрогнул и, вскочив с места, схватился было за меч, чтобы наказать хвастуна, но, как бы одумавшись, презрительно смерил его с головы до ног и сел снова.

Фон Ферзен, как бы пробужденный надеждой на отмщение, воскликнул, сверкая глазами:

– О, только попадись он мне: я сам собственными руками разорву его на части. Друзья, верные союзники мои, – обратился он к присутствующим, – я разделяю между вами все свои владения и богатства, добудьте мне Эмму, мою дочь, или проклятого Гритлиха… О, если бы обоих вместе! Я даже не знаю, что лучше!.. Эмму я люблю всем сердцем и без нее не утешусь… но его… его мне хочется посмотреть умирающим в предсмертных корчах, когда я сам буду по капле выпускать его подлую кровь… О, какое наслаждение! Эмму, повторяю, получит храбрейший! Отомстите же за славу, за Эмму, за меня…

– За славу, за Эмму, за гроссмейстера! – раздались крики, и все повскакали со своих мест, неистово махая обнаженными мечами.

Доннершварц со злобной, язвительной улыбкой посмотрел на Бернгарда. Последний вспыхнул, подошел к фон Ферзену и сказал, обращаясь ко всем: