Философия искусства - Ипполит Тэн

Тот же ум и то же здравомыслие основывают и поддерживают у них разнообразные виды общественных отношений, и прежде всего брачный союз. Вы знаете, что он не слишком уважается у латинских народов: в Италии, в Испании, во Франции главным сюжетом театра и романа всегда было нарушение супружеской верности; литература по меньшей мере берет героем своим страсть, сосредоточивает на ней все симпатии и предоставляет ей всевозможные права. Напротив, в Англии роман — картина любви честной, добросовестной и восхваление брака; пустое волокитство считается в Германии недостойным делом даже между студентами. В латинских землях оно извиняется, допускается, а подчас вызывает и одобрение. Зависимость брачной жизни и однообразие семейного очага кажутся тяжкими. Обаяние чувств там слишком сильно, воображение прихотливо через меру; ум создает себе какую-то грезу небывалых наслаждений и восторгов или, по крайней мере, целый роман, полный живой и разнообразной чувственности; затем, при первом же удобном случае, едва сдерживаемый поток выходит из берегов, разрушая на пути всякий оплот долга и закона. Взгляните на Испанию, Италию, Францию в XVI столетии; прочтите повести Банделло, комедии Лопе де Вега, рассказы Брантома и в то же время прислушайтесь к замечаниям очевидца этой поры, Гвиччардини, о нравах нидерландцев: ’’Они ужасаются перед супружеской неверностью... Их жены ведут себя очень хорошо, хотя им предоставлена полная свобода”. Они одни ходят в гости и даже отправляются путешествовать, не возбуждая о себе злых толков; они сами себя охраняют, не нуждаясь ни в чьем надзоре со стороны. К тому же они истинные хозяйки и любят свой домашний быт. Еще недавно один богатый голландский дворянин рассказывал мне про молодых своих родственниц, которые не пожелали взглянуть на всемирную выставку и оставались дома, в то время как мужья и братья их ездили в Париж. Столь спокойная и сидячая натура немало содействует семейному счастью; вдали от приманок любопытства й от разгара вожделений влияние чистых идей, разумеется, сильнее; если прискучивает всегда оставаться с одним и тем же лицом, то воспоминание о данном обете, чувство долга и самоуважение легко одерживают верх над соблазнами, которые торжествуют в других странах, потому что они сильнее там. То же можно сказать и о других общественных союзах, в особенности о свободной ассоциации. Осуществление ее очень нелегко: чтобы механизм действовал правильно и без зацепки, необходим состав людей, обладающих спокойными нервами и проникнутых одною идеей общей цели. На митинге надо непременно быть терпеливым, хладнокровно выслушав противоречия и даже оскорбления, дожидаться очереди для ответа, возражать сдержанно, по двадцать раз кряду выслушивать одно и то же рассуждение, обставленное цифрами и -положительными документами. Не следует бросать газеты, как скоро политика перестанет быть интересною, заниматься ею из одного лишь удовольствия вести прения и разглагольствовать, восставать против начальников и вожаков, чуть только они нам не по нраву; так оно водится в Испании, да и в других краях; вы знаете ведь одну страну, где правительство низвергли только потому, что оно было недовольно деятельно и что народу ’’стало скучно”. У германских племен люди вступают в союзы не для того, чтобы говорить, а для того, чтобы действовать; политика — такое дело, которое непременно надо вести хорошо, к ней дельно и относятся, слова тут — только средство, не более; последствия, хотя бы и отдаленные, — вот цель. Германцы вполне подчиняются этой цели и относятся весьма уважительно к лицам, ее представляющим. Единственная в своем роде вещь! — здесь управляемые чтут управляющих; если же последние дурны, им сопротивляются, но всегда только законным путем и терпеливо; если плохи учреждения, их мало-помалу исправляют, но никогда не ломают сразу, вдруг. Германские края — отечество свободного и парламентарного управления; вы видите его теперь в Швеции, Норвегии (Дании), Англии, Бельгии, Голландии, в Пруссии, даже в Австрии; поселенцы, обрабатывающие материк Австралии и запад Америки, пересаживают туда с собою и учреждения; и как ни грубы эти пришельцы, свободные порядки сразу у них принимаются и держатся без всякого труда; вы встретите их в первобытнейшую пору Бельгии и Голландии: старые нидерландские города все были республики и отстаивали себя в этом виде в течение всех средних веков, наперекор феодальным своим владыкам. Свободная ассоциация вводится и поддерживается там сразу и очень легко, мелкая точно так же, как и крупная, и мелкая притом в точных пределах крупной. В XVI столетии мы находим в каждом городе, в каждом даже местечке общества или артели стрелков, общества или артели риторов; всего их насчитывают более двухсот. Да и теперь еще в Бельгии процветает множество подобных ассоциаций: общества стрельбы из лука, общества пения, общества для развода голубей, певчих птиц и т. п. В Голландии частные лица добровольно вступают между собой в союзы для заведования всеми делами общественной благотворительности. Действовать сообща так, чтобы при этом ни один не теснил другого, — вот способность чисто уже германская; это тот же самый талант, который так сильно помогает им овладевать вещественными средствами, материей, — уменье терпеливо и рассудительно приноровляться к законам физической и человеческой природы и извлекать из них для себя пользу, вместо того чтобы очертя голову идти им наперекор.

Теперь, если от внешней деятельности мы перейдем к умозрительной, к образу понимания и представления себе ими окружающего мира, то увидим и тут печать той же прирожденной обдуманности и то же отсутствие чувственных увлечений. Латинские народы обладают необыкновенно живым вкусом к внешней обстановке, к декоративной стороне вещей, к стройному распорядку — короче, к форме. Напротив, германские народы более дорожат сущностью вещей, самой истиной, т. е. основным содержанием. Племенной инстинкт внушает нам не гнаться за наружным блеском, а всегда стараться приподнять завесу, схватить именно то, что за нею скрыто, как бы ни было оно горько и отвратительно, не исключая и не смягчая в нем ни одной черты, хотя бы даже пошлой и противной. Между многими порожденными этим инстинктом явлениями два в особенности выставляют его в полном свете, так как противоположность формы с сущностью нигде именно так не видна, как в них: я говорю о литературе и верованиях. Литературы латинских народов все сплошь классические и находятся в более или менее близкой связи с поэзией греков, с римским красноречием, с элементами итальянского возрождения и века Людовика XVI; они стараются очистить и облагородить свой сюжет, всячески его изукрасить, отсечь от него все лишнее, привести его в стройный порядок и соразмерность. Последним их созданием является театр Расина — этого живописца царственных приемов и придворных приличий, образованных светских людей, этого мастера ораторского слога, обдуманной композиции, литературного изящества. Напротив, литературные произведения германцев прямо романтические, и первый корень их мы находим в Эдде и древнесеверных былинах, или сагах; величайшим их созданием является театр Шекспира, т. е. нагое и полное изображение действительной жизни со всеми ужасными, гнусными и плоскими подробностями, со всеми высокими и грубыми инстинктами, со всеми крайностями человеческой природы, живописуемой слогом то простым до тривиальности, то поэтическим до лиризма, не зависящим ни от каких правил, бессвязным, преувеличенным, но необыкновенно могучим на передачу любой душе той еще горячей и животрепетной страсти, которая выливается тут из сердечной глубины. Возьмите также религию и рассмотрите ее в ту решительную минуту, когда европейские народы были призваны избрать для себя то либо другое верование, рассмотрите ее в XVI веке: кто читал подлинные документы, тот знает очень хорошо, в чем, собственно, заключалось тогда дело, какие сокровенные причины руководили одними в предпочтении старой колеи и другими в избрании новой. Латинские народы все до одного остались католиками: они не захотели выйти из своих умственных, духовных привычек, были верны преданию и подвластны авторитету; до того их увлекали обаяние внешней обстановки, пышность богослужения, стройный порядок духовной иерархии, величавая идея католического вековечного единства; они придали особенную важность обрядам, тем наружным и видимым для всех действиям, в каких проявляется набожность. Напротив, почти все германские народы сделались протестантами. Если Бельгия, наклонная к реформе, тем не менее отстала от нее, то это благодаря лишь силе, победам Фарнезе, смерти и бегству многйх протестантских семейств и тому особенному нравственному перелому, какой вы увидите в истории Рубенса. Прочие германские народы внешний культ подчинили внутреннему; спасение свое они видели в обращении сердца путем растроганных в нем религиозных чувств; официальный авторитет церкви преклонился у них перед личным убеждением каждой особи; в силу такого преобладания внутреннего содержания над формою последняя заняла второстепенное уже место, внешнее богослужение и обряд отодвинулись на задний план. Мы сейчас увидим, что в искусстве та же противоположность инстинктов произвела во вкусе и стиле соответственный этому контраст. Пока нам достаточно уловить основные черты, отличающие оба племени одно от другого. Если второе, в сравнении с первым, представляет форму менее скульптурную, более грубые наклонности и не столь подвижный темперамент, зато, благодаря спокойствию своих нервов и холодности своей крови, оно скорее поддается внушениям разума; его мысль, менее совращаемая с прямой дороги соблазном чувственного наслаждения, порывами неудержной импровизации, очарованием внешней красоты, лучше умеет приноровиться в действительности, как для того, чтобы понять ее, так и для того, чтобы направлять согласно своим целям.