Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка - Шаинян Карина Сергеевна

Я отшатнулся, как от удара в пах. Таня улыбалась, но глаза смотрели внимательно и зло.

– Значит, правда… Ничего, ничего, не думай сейчас…

Вдруг она оказалась очень близко. Ее кожа пахла горькой травой. Казалось, Таня пропитана болотным туманом, завораживающим и ядовитым, но ее рот был мягким и прохладным. Она обхватила мою голову; пальцы нежно пробежались по затылку, по спине. Боже, ну зачем ей джинсы под рясой, успел подумать я – горячая, гладкая, влажная кожа, и волосы пахнут свободным и сильным животным, и вот уже Таня билась в моих руках, выкрикивая что-то, повернув голову к болоту, и я отвечал ей, как мог…

Когда я пришел в себя, Таня стояла, прислонившись к стене и опустив глаза. Я подошел и попытался обнять ее, но она резко отстранилась. Медленно встряхнула джинсы и повесила их на плечо. Ее лицо, злое и разочарованное, стало совсем некрасивым, и я почувствовал раздражение и стыд.

– Ты кричала…

Таня поморщилась

– Я говорила ему: «Смотри – твоя невеста отдается убийце, а ты все спишь!»,

Она плюнула в воду, отвернулась и сердито пожала плечами. За ее спиной медленно колыхалась трясина.

Камири, ноябрь, 2010 год

Обратной дороги в Ятаки я не запомнил. Я даже не мог точно сказать, уехал ли оттуда по собственной воле или был изгнан. Работа, для которой меня позвали, так и не была закончена: библиотека осталась хаотичным складом бумаги, в которой кроется бог знает что. Впрочем, теперь я думаю, что библиотека была лишь предлогом, чтобы заманить меня в монастырь. Я уверен, что стал участником какого-то жуткого ритуала, винтиком в чьих-то недобрых планах. Это пугает меня, но то, что удар нанесла именно Таня, которой я готов был довериться, приводит в ужас.

В Ятаки я взял чью-то лодку и уплыл в Камири, чтобы сесть в ближайший автобус, идущий прочь из сельвы. Меня преследует чувство неясной угрозы, и кажется, что чем дальше я окажусь от этих мест, тем меньше будет опасность. Однако дорогу на Санта-Круз размыло. Ожидая, пока ее отремонтируют, я прибился к компании отдыхающих между вахтами рабочих с буровой и два дня хлестал с ними неразбавленный виски.

Этих людей интересуют только деньги, секс и нефть. Они просты и понятны. Я с удовольствием слушал их разговоры, а когда пить стало невмоготу – заперся в номере с круглосуточно включенным телевизором. То, что льется на меня с экрана, почти не отличается от разговоров в баре: все те же секс, деньги и нефть, чуть приправленные истеричным наркотическим возбуждением и бряцаньем оружия. Странным образом это успокаивает меня. Бормотание телевизора создает бетонный фундамент, на котором стоит знакомая мне реальность.

Похмелье обернулось лихорадкой, видимо, несмотря на все прививки и таблетки, я все же подхватил на болотах какую-то дрянь. Жар сменяется ознобом, и в бреду я то пытаюсь остановить машину на ледяной дороге, то сжимаю в объятиях горячее, ускользающее тело Тани. В минуты просветления меня охватывает тошнотворная слабость, и комната будто наполняется болотным туманом. В эти моменты мне становится понятно, что я – всего лишь игрушка в чьих-то беспечных руках, инструмент судьбы, не справившийся со своей ролью. Мне мучительно хочется найти развеселых вахтовиков и предупредить, что кто-то пытается натравить древнего бога на все, что они так любят – в конце концов, они развлекали меня два дня, и я должен был их отблагодарить. Но в следующую секунду я понимаю, что снова брежу, и в горячке мне то кажется, что я погружаюсь в теплую густую воду Парапети, то что замерзаю, изломанный страшным ударом, на темной заснеженной обочине.

У меня нет сил дойти до врача или хотя бы выбраться из номера, но я надеюсь, что скоро кто-нибудь заглянет в комнату, и мои мучения наконец-то закончатся. Надеясь удержать ускользающее сознание, пытаюсь записать все, что на самом деле произошло со мной в последние дни, но руки не слушаются, и слова превращаются в уродливые каракули.

Туман становится все гуще, он пахнет гнилью и огромным животным. Кажется, кто-то открыл дверь.

ГЛАВА 14

ДНЕВНИК УЧИТЕЛЯ

Камири, октябрь, 2010 год

Солнце беспощадно лилось на пыльную окраину. Окна в заведении синьоры Катарины на время сиесты плотно занавесили алым плюшем. Дом был погружен в душный сон, и только бурая свинья, ловкая и жилистая, рылась в мусорном баке на заднем дворе, позвякивая бутылками из-под шампанского. Под старым гранатовым деревом, увешанным бледными, костистыми, несъедобными плодами, над падалицей кружилось белесое облачко мотыльков. На веревке, протянутой между гранатом и фонарным столбом, висело кружевное белье. Два банановых куста с посеревшими листьями загораживали ветхую стену курятника.

Вдоль ограды брел старый Тулькан. Несмотря на жару, он был замотан в полосатое пончо; на тощих ногах болтались новые сапоги, голенища старых торчали из узла за спиной. Тулькан хмурился. Иногда, приостановившись, он начинал считать, загибая пальцы. Качал головой, сдвигал на затылок фетровый котелок и снова собирал темное морщинистое лицо в тревожно-озабоченную гримасу.

Тулькана мучили сомнения. Он не знал, правильно ли поступил, и боялся спросить. Боялся, что откроется давнее преступление. Боялся, что о его колебаниях узнают поклонники сумасшедшего кубинца – их много в поселке, слишком много. Одни скажут – не выдал, но хотел! Другие – мог выдать, но промолчал! Да будь проклят тот день, когда он увидел эти следы на заброшенной тропе, в обход ведущей на Ньянкауас. Обрубленные лианы, ребристые отпечатки тяжелых ботинок во влажной глине, отблеск гильзы в зеленом сумраке. Тулькан сразу понял, кто их оставил. Но никому ничего не сказал. А ведь на те деньги, что предлагали в награду за сведения об отряде, пару мулов можно было купить! А могло и вовсе повезти, как этому заморышу Онорато – грамота на ранчо! Целое ранчо, подумать только, а жена сорок лет поедом ест его из-за пары мулов. Правда, Онорато на том же ранчо и застрелили, но Тулькан умный, он не стал бы хвастаться…

Может, все-таки исповедаться, думал Тулькан. Пусть святой отец отпустит грехи и даст успокоение. Дело, конечно, давнее, команданте много лет как убит, его портрет малюют под трафарет на стенах и футболках, но мало ли. Был ли он прав? Нет ответа.

Из динамиков на церковной колокольне донесся перезвон. Тулькан суетливо поправил узел, не опоздать бы на автобус, но сделав несколько быстрых шагов, опять принялся бормотать и останавливаться.

Сомнения терзали Тулькана полвека, и конца им не было видно.

Через полчаса блужданий по стиснутым заборами закоулкам Сергей, взмыленный и злой, признал, что боливийский вариант испанского оказался ему не по зубам. Объяснения мальчишки на автобусной станции он понял через пень-колоду, понадеялся на удачу – и в результате вместо отеля оказался в какой-то дыре.

Сергей привалился к дереву у перекрестка, вытер лоб и допил остатки почти горячей воды. Направление Сергей потерял на полдороги. Последние минут десять он сворачивал наугад в надежде выйти хотя бы на какую-нибудь большую улицу, и теперь даже примерно не представлял, куда идти. Он попытался оглядеться, но кругом тянулись высокие беленые ограды, поверх которых поблескивало битое стекло. Их однообразие нарушали лишь кованые ворота да свешивающиеся из-за стен побеги бугенвиллеи. Ни прохожего, ни таблички с указателем, и даже полуденное солнце висит почти строго над головой, не позволяя сориентироваться хотя бы по сторонам света.

Сергей начинал уставать от прелестей путешествия по Боливии. Долгий, с пересадкой в Майами перелет до Ла-Паса пока был самым приятным моментом. Рейс в Санта-Круз тоже был неплох. Смущали разве что игрушечные размеры самолета и открытая пилотская кабина – как-то нервно было видеть, как оба летчика мирно дремлют, полностью положившись на автопилот. А вот путь в Камири оказался кошмарным – автобус шел в два раза дольше обещанного, то и дело останавливаясь у промоин и поджидая, пока равнодушные дорожные рабочие закидают их щебнем. Сергей вывалился из автобуса, не чуя ног и мечтая о кровати, и вот, пожалуйста – глупейшим образом заблудился в небольшом городке.