Мундиаль - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять облом. Вовка совсем приуныл. Уже собрался звонить в общежитие коменданту Семёнову, и говорить, что опять сорвалась акция, но тут его опять увидел Якушин, который шёл проводить тренировку.
– Фомин, а ты на сколько договорился по экскурсии?
– Я? Там… Ни на сколько. Федорец Василий Иванович сказал сам договорится…
– Так иди назад и скажи, чтобы на десять часов договаривался. В двенадцать проведём тогда тренировку, сейчас звонили с Ленинграда и сказали, что в двенадцать только у них стадион свободен.
– Хорошо, Михаил Иосифович, – просиял Вовка.
Это все меняет. Получается, что в двенадцать он будут свободен. Можно вполне сходить на разведку с Миронычем, а может и добыть клад. Плохо, что намеченные свидетели в это время будут заняты. Но у Вовки другие кандидатуры наметились. Сразу была идея плохая. Кто же отпустит основных футболистов в день игры шляться по городу? Так ещё и если с кладом получится, то без сомнения их заберут в милицию на разбор полётов. А такой крупный клад с тысячей предметов – это пару дней только на опись найденного. Не отпустят никого, пока всё не оформят и по сто раз пересчитают. Нужно искать других надёжных свидетелей. И Фомин уже знал, кого можно подключить.
Глава 16
Событие сорок шестое
Если вы нашли клад, то одну четверть от него законно забирайте себе, а остальное закопайте! Потом зайдете еще…
– А это картина самая знаменитая, без сомнения, в нашем музее. Это «Мадонна Литта». Кто-нибудь знает чьей она кисти? – экскурсоводу лет шестьдесят. М… Экскурсоводше? Бабушка такая строгая и тощая в больших роговых чёрных очках. Федор Челенков ответ на её вопрос знал. Не случайно вовсе. Просто запомнил с прошлой экскурсии из будущего. Нда, с прошлой и из будущего.
– Серова? – раздался голос откуда-то сзади.
– Репина?
– Айвазовского?
Народ начал вспоминать всех знакомых художников.
– Молодые люди? А я ведь вам говорила, что мы сейчас в 214 зале и здесь выставлены полотна художников, относящихся к итальянскому Возрождению. Не слушаете? – бабушка укоризненно поводила очками туда-сюда. Вовка, устыдившись за динамовцев ляпнул:
– Леонардо да Винчи.
– Верно, молодой человек. А знаете…
– А «Чёрный квадрат» у вас есть? – опять донеслось из народа. Вот уж не заподозрил бы Фомин в Васе Карцеве человека, интересующегося живописью.
– Эта картина входит в цикл супрематических работ Малевича, в которых художник исследовал базовые возможности цвета и композиции; является, по замыслу, частью триптиха, в составе которого также присутствуют «Чёрный круг» и «Чёрный крест». В Эрмитаже находится авторская копия, а оригинал хранится в «Русском музее».
– А нам покажут? – Карцев не отставал.
– Я, конечно, искусствовед… – бабушка сняла очки, достала из кармана вязаной серой кофты платочек и протёрла стёкла. – Но мне обидно, когда люди, стоя рядом с настоящим шедевром, интересуются мазней плагиатора.
– Неожиданно! – Фомин в первый раз такое услышал. Не удержался.
– И, тем не менее, это правда! – экскурсовод расправила плечи и ринулась в бой, защищая правду и настоящее искусство от мазни плагиатора.
– Первый «Черный квадрат» за двадцать пять лет до Малевича был написан одним необычным человеком, о жизни которого можно целую книгу написать. Прежде чем назвать его имя расскажу о том, как задолго до… Нет. Раз уж зашла у нас с вами речь о Малевиче, то закончим с ним. Более чем за четверть века до… общеизвестно и незаслуженно превозносящегося «Чёрного квадрата» Казимира Малевича, в 1882 году Альфонс Алле изобрёл свою «монохромную живопись». Его «Чёрный почти квадрат» написан 1882 году. Алле был щедрым и весёлым человеком, он взял и уступил на первой выставке первенство своему приятелю того времени, тоже писателю-юмористу Полю Бийо. Потом, конечно, история всё расставила на свои места. И Казимир Малевич знал о «Черном квадрате». Так что его картина – это чистой воды плагиат, о котором даже не стоит и говорить в приличных кругах. А теперь вернёмся к Альфонсу Алле, – старушка гордо осмотрела динамовцев. Гордилась видимо этим товарищем, словно родственником. – Этот великий человек своим «Похоронным маршем на смерть Великого Глухого» на пятьдесят пять лет опередил эпатажную минималистическую музыкальную пьесу «4′33″» Джона Кейджа, представляющую собой четыре с половиной «минуты молчания».
– То есть, – Якушин, стоящий в первых рядах экскурсантов, дёрнул себя за нос, – там нет музыки, и музыканты просто четыре с половиной минуты сидят и ничего не играют.
– Ага! Оценили, уважаемый, божественный юмор этого человека! – возликовала эрмитажная бабушка. – «Чёрный квадрат» и «Похоронный марш на смерть Великого Глухого» – это юмор. Это шутка гения. А во что превратил это Малевич? В зарабатывание денег! Нет, молодые люди, мы не пойдём смотреть мазню плагиатора. Мы останемся в залах Возрождения и будем любоваться полотнами истинных художников. Мастеров. Заметьте, не воров, а мастеров – гениев.
Бабушка Фомину понравилась. Явно блокаду здесь же в Ленинграде провела, спасая шедевры. Даже плагиатора Малевича спасла, хоть и не негативно, как к самому авангардисту, относилась, так и к его мазне.
На улице, чуть в стороне от входа, стоял комендант общежития Семёнов Тимофей Миронович. Вовка незаметно отстал от команды и протиснувшись через очередь, что стояла у входа в Эрмитаж, подошёл к бывшему комиссару. Тот осматривал местами осыпавшуюся штукатурку стен Зимнего дворца и Вовку не видел.
– У вас продаётся славянский шкаф?
– Дебил малолетний. Напугал старика. Шкаф у тебя продаётся, – Мироныч глянул Вовке за спину. – Один? Хвоста не привёл?
– Будем отстреливаться. Я дам вам парабеллум…
– Пошли. Ты знаешь, как добраться. Вовка знал, успел у Пети Иванова успел подробно дорогу выспросить разными видами транспорта.
– Можно пешком по Дворцовой набережной дойти. Заодно город посмотрим или можно по Невскому добраться до Литейного и там повернуть к набережной. Тоже город посмотрим.
– А как быстрее? – повертел головой Семёнов.
– По набережной.
– Пошли, чего время терять. Ты инструмент взял?
– Вот, – Фомин покрутил спортивной сумкой, в которой лежало что-то явно тяжёлое. – Кувалду на
