Ариасвати - Николай Соколов

Как очарованный, переходил Андрей Иванович от статуи к статуе, от картины к картине, открывая все новые черты, новые подробности, ускользавшие от него во время прежних осмотров. Теперь он мог уже уловить общий смысл целого, терявшийся прежде при отдельном изучении подробностей: он мог теперь отойти на несколько шагов, чтобы окинуть одним взглядом сложный сюжет барельефа, что прежде, при тусклом освещении факела, было невозможно.

Храм горел яркими огнями, потоки света лились со свода, словно яркие лучи солнца пронизали скалу, как хрустальную кровлю сказочного дворца. Андрей Иванович все шел и шел вперед, сворачивая в боковые залы и не сводя очарованных взоров с открывающихся картин. Он совершенно забыл о возможности заплутаться… Да притом — заплутаться при ярком свете дня! Это было бы слишком забавно… Вдруг, проходя мимо одной колонны, он случайно заметил в небольшом медальоне пьедестала руку с вытянутым указательным пальцем. Андрей Иванович воротился к колонне, мимо которой прошел несколько мгновений раньше этого открытия: там тоже находился этот медальон с рукой, указывающей направление, Андрей Иванович перешел на другую сторону зала — и там на пьедесталах колонн находились такие же руки с вытянутыми указательными пальцами.

Какая тайна еще скрывается там, куда указывают эти руки? Быть может, там находится святая святых, алтарь, где хранится святыня храма, то таинственное зерно, которому он служит такой роскошной оболочкой?

Андрей Иванович пошел вдоль колонн, следуя указываемому направлению. Скоро на пути ему встретилась одна из тех широких арок, которые обозначали вход в боковые отделения храма, находившиеся под прямым углом по обе стороны среднего зала. Представлялся вопрос, куда идти: вперед, направо, налево? Андрей Иванович перешел на другую сторону арки, но на медальоне колонны рука была обращена уже к нему навстречу. Он осмотрел другие стороны пьедестала этой колонны, но на них не было никаких медальонов. Тогда он перешел на другую сторону зала к арке, служившей входом в противоположное отделение храма, и здесь на пьедесталах обеих колонн, поддерживавших узорчатый свод арки, снова нашел те же руки, но теперь они указывали уже в глубину отделения. Андрей Иванович пошел по указываемому направлению. Он подвигался быстрыми шагами, механически считая колонны. Пройдя таким образом двадцать одну колонну, он увидел наконец в глубине полукруглой ниши, роскошно украшенной резными колоннами и арками, небольшую металлическую дверь чеканной работы с эмалью. Изображение, находившееся на этой двери, было уже хорошо знакомо Андрею Ивановичу: он видел его в первый раз на правом барельефе в портике лесного храма и здесь оно повторялось буквально. Точно так же на золотом высоком кресле, в виде трона, сидела молодая красавица, в такой же безжизненной позе, с запрокинутой головой, закрытыми глазами и бессильно опущенными руками, так же жрец, со своим сломанным жезлом, в немом отчаянии стоял пред нею на коленях, а вокруг этих двух главных фигур виднелась толпа плачущих женщин. Разница была только в том, что разноцветная эмаль с золотом, употребленная для этой работы, придавала ей вид изящной картины, писанной масляными красками.

Но при этом бросалась в глаза особенно одна подробность: все фигуры на этой картине, кроме одного жреца, были представлены с золотистыми волосами, толстые, золотые косы сидящей девушки, рассыпавшись по ее плечам, свешивались до самого пола, цвет ее закрытых глаз, конечно, нельзя было определить, но у всех остальных женщин были голубые глаза… — Bionda chioma, occhio azzurro, e nero ciglio[9], как видно, искони веков были идеалом женской красоты. Данте, Петрарка, Бокаччио, Полициан, Ариост, Тасс и все поэты древнего и нового времени воспевали единогласно белокурые волосы, голубые глаза и черные брови своих красавиц…

Прежде всего было очевидно, что это было белокурое племя, не имевшее в себе ничего семитического или восточного. Правда, у жреца борода и пряди волос, выбивавшиеся из-под остролистного венка на висках и затылке, были темны и курчавы, но он был один слишком на двадцать белокурых фигур.

Что же скрывается там, за дверью?

В рамке двери, богато украшенной чеканными узорами, Андрей Иванович скоро отыскал небольшую скобу. Поворачивая ее в разные стороны и нажимая то туда, то сюда, Андрей Иванович наконец попал на "секрет": пружина щелкнула, прозвенела, и дверь тихо отворилась.

Проникнутый священным трепетом, Андрей Иванович вошел в открытую дверь и остановился в безмолвном изумлении и восторге: перед ним, среди обширной, круглой залы, на золотом кресле, вроде трона, сидела та самая девственная красавица, богиня или царица острова, изображение которой он видел в первый раз в лесном храме и которое преследовало его здесь почти на каждом шагу, на каждой картине, на каждом барельефе… В нескольких шагах от этого возвышенного трона стояло что-то вроде гробницы, и на ней находилось изваяние, знакомое уже Андрею Ивановичу: это была статуя коленопреклоненного жреца с изломанным жезлом у ног… Но Андрей Иванович только мельком взглянул на эту гробницу и затем сосредоточил все свое внимание на прелестной фигуре царственной девы.

Она сидела в той самой позе, как Андрей Иванович не раз уже видел ее на картинах, золотистые волны ее белокурых волос, сдерживаемые на бледном матовом лбу сверкающим золотым обручем, блестящим каскадом рассыпались с ее слегка закинутой головы по спине и плечам и спускались почти до самого подножия кресла; тонкие, прелестно очерченные брови и длинные, темные ресницы ее закрытых глаз еще сильнее оттеняли бледность ее лица, дышавшего, несмотря на эту бледность, чудной, божественною красотою, ее бледные руки с изящными тонкими пальцами безжизненно опускались по сторонам ее туловища и, казалось, тонули в пышных складках ее лазурно-золотистой одежды. Казалось, она спала, но этот сон был так глубок, что переходил в тот таинственный, неразгаданный сон, который зовут сном смерти…

Как очарованный, стоял Андрей Иванович перед этим чудным видением, едва переводя дыхание от охватившего его благоговейного восторга; сердце его трепетало, как птица, запертая в клетку, и, казалось, замирало в какой-то болезненно-сладкой истоме; мысли вихрем кружились в его голове и он не мог собрать их, не мог сосредоточить их на одном предмете. Трепеща всем телом, продолжал он стоять, не сводя широко раскрытых глаз с волшебного, очаровательного видения, открывшегося перед ним так неожиданно, и не мог дать себе отчета, кого он видит перед собой: сама ли это таинственная богиня острова или это — только ее высокохудожественное изображение?..