Выбор Геродота - Сергей Сергеевич Суханов

афинских метеков родом из Коринфа составляли немалую часть ближнего окружения Кимона — гетерии — как его политические соратники. Многие из них сохранили прочные родственные связи с гражданами Коринфа. А гражданин — кто? Правильно — избиратель.

Кроме того, Коринф поддерживал тесные отношения со Спартой, а всем было известно, что Кимон — лаконофил и проксен Спарты в Афинах. Фактически негласный союзник спартиатов.

Вызвав из караульного помещения пемпадарха гоплитов, которые отдыхали после вахты, Кобон поставил задачу: привести к нему домой двоих галикарнасцев, остановившихся в "Гусе".

Вскоре Паниасид с Геродотом, зря надеявшиеся переждать в тени и тишине пандокеона полуденную жару, брели под присмотром пяти ополченцев к мегарону чиновника.

Двое гоплитов шли впереди, трое сзади. Паниасид изредка оборачивался, потому что спиной чувствовал на себе недружелюбные взгляды конвоиров. Наверняка среди них были участники сражений в Саламинском проливе или под Платеями.

Он попробовал выяснить у пемпадарха, куда их ведут. Гоплит сквозь зубы ответил, что к агораному, а вот зачем — галикарнасцы узнают на месте, он просто выполняет приказ.

Кобон принял гостей там же, где и Софокла, — в андроне.

Галикарнасцам было предложено хорошее хиосское вино, а в качестве легкой закуски фрукты, орехи и мед.

Дядя с племянником удивленно смотрели на блюдо с горкой чистейшего снега — просто бери горсть и бросай в канфар.

Паниасид недоумевал: что нужно высокопоставленному магистрату от простых путешественников? Да и способ приглашения не мог не настораживать — безобидных путников доставили под конвоем, как военнопленных или преступников. Тогда почему их угощают, словно гостей?

Геродот настороженно смотрел на агоранома, он тоже не понимал, зачем их сюда привели. Дом богатый, отделан мозаикой, на стенах фрески. Нельзя сказать, что обстановка роскошная, но резная лакированная мебель и домашняя прислуга подтверждают то, что деньги у хозяина водятся.

Внешностью Кобон походил на видавшего виды вольноотпущенника, который наконец достиг свободы и достатка: полноватый, с залысинами, усталый взгляд…

Мешки под глазами говорят об излишествах, но это нормально для чиновника такого ранга — должность обязывает агоранома участвовать в симпосиях, устраиваемых архонтами.

Кобон представился.

— Нас в чем-то обвиняют? — Паниасид не привык юлить, поэтому спросил без обиняков. — Мы не преступники.

— Вы мои гости.

— Так гостей не приглашают, — огрызнулся галикарнасец, — и не ведут под конвоем на глазах у всего города.

Агораном усмехнулся:

— Люблю, когда собеседник приступает к беседе с солдатской прямотой, а вопросы задает в лоб. Ты ведь солдат? — Он решил вызвать галикарнасца на откровенность.

Паниасид на секунду смутился.

Потом, решительно глядя в глаза Кобону, ответил:

— Да, солдат. Но только бывший. Тебя интересует, на чьей стороне я воевал? В армии Ксеркса. Если ты знаешь, что я из Галикарнаса, то должен понимать: у меня не было выбора.

Кобон оценивающе смотрел на гостя.

Паниасид принял правила игры: если агораном ждет от него откровенности, то получит ее?

— Я — подданный Персии. Ты хочешь обвинить меня в измене? Только уточни: кому я изменил? Спарте, от которой Аристагор и восставшие против Дария ионийцы тщетно ждали помощи? Или Афинам, которые прислали в Милет жалкую эскадру из пятнадцати кораблей? Мятеж был потоплен в крови именно потому, что Эллада отвернулась от своих братьев.

Паниасид уже не скрывал раздражения, в конце концов, он чужестранец. Прав у него, разумеется, меньше, чем у граждан Коринфа, но никто не смеет осуждать его за верность своей родине. Пусть даже эта родина сейчас находится на вражеской территории.

Галикарнасец демонстративно плеснул в пустой канфар вина. Залпом выпил.

Хозяин не перебивал, тогда Паниасид взял себя в руки, заговорил мягче:

— Лигдамид нам не доверяет. Волчьеногие[34] хватают горожан за малейшее подозрение в измене. Тюрьмы полны невинными людьми. Кресты и виселицы не простаивают. Когда Ксеркс объявил призыв, пошли все. Кроме тех, кто сбежал в горы. Но персы отловили дезертиров и продали в рабство, а их семьи казнили…

Галикарнасец не хотел продолжать — с какой стати он должен распинаться перед этим раздутым от чувства собственной значимости коринфянином.

Поколебавшись, все-таки объяснил:

— Если уж быть точным, то воевал я не с эллинами, а с фракийцами, потому что Ксеркс двинулся на Элладу через Геллеспонт. Под Абдерами получил ранение, долго валялся в обозе. Мой хазарабам получил свежее пополнение из Македонии, а раненых дорийцев и карийцев отправили по домам. Так что в походе на Афины я не участвовал…

Кобон пожевал губами. Что ж, похоже, галикарнасец действительно воевал по принуждению. Основное про дядю он выяснил, пора переходить к племяннику.

— Говорят, у тебя хорошая память, — обратился он к Геродоту.

— Кто говорит? — удивился тот.

— Неважно, — уклончиво ответил Кобон. — Ты окажешь мне услугу?

Геродот обескураженно кивнул.

Агораном протянул юноше навощенную табличку с текстом:

— Прочитай и повтори вслух.

Геродот взглянул на текст.

Отложив табличку в сторону, улыбнулся:

— Мне не нужно читать, я помню "Одиссею" наизусть. Это отрывок из девятнадцатой песни, в котором рабыня по имени Эвриклея, по приказу Пенелопы омывшая страннику ноги, узнает в нем Одиссея.

Он начал декламировать:

…Одиссей же сел к очагу; но лицом обернулся он к тени, понеже

Думал, что, за ногу взявши его, Эвриклея знакомый

Может увидеть рубец, и тогда вся откроется разом

Тайна. Но только она подошла к господину, рубец ей

Бросился прямо в глаза[35]…

— Ладно, ладно, — шутливо запротестовал Кобон. — Верю!

Агораном мысленно потирал руки. Действительно, юнец обладает незаурядными способностями. Осталось убедить галикарнасцев в том, что он им друг. А от доверительных отношений до вербовки — один шаг.

Он внимательно посмотрел Геродоту в глаза.

— Ты тоже персидский подданный. Вот и скажи мне, только честно: пошел бы за Ксеркса воевать? Не бойся: что бы ты ни ответил, последствий не будет. Клянусь олимпийскими богами…

Геродот беспомощно посмотрел на дядю. Тот сидел насупившись, глядя в одну точку.

Тогда он взял себя в руки:

— Нечего мне бояться… Пойду, если призовут. Только не по своей воле, потому что кровь в охотку проливают за свободу. А мы под Ксерксом свободы не видим. Нет у меня среди персов героев. — Его глаза загорелись. — Зато среди эллинов достаточно: Мильтиад, Фемистокл, Павсаний, Аристид… Будь я афинянином, с радостью взял бы оружие в руки.

— Хороший ответ. — Кобон казался довольным. Он понизил голос: — Правда, не все так однозначно. Фемистокл, в конце концов, сбежал к персам в Сарды, хотя предателем его не назовешь. Я даже не знаю, кто для могущества Афин сделал столько же, сколько он… Павсаний —