Его большой день - Рудо Мориц

Однажды его назначили часовым под утро. Мела пурга. Ветер с диким воем вздымал падающий снег. Он взметал снежные комья, швырял их и сваливал в перины-сугробы. И как раз перед входом в землянку снегу намело по самые уши. Чтобы выйти, пришлось прорыть в сугробе туннель.

Йожо с трудом выбрался наружу. Хотя на нем была отцовская шинель, мороз пробрал его до костей.

Йожо стал ходить взад-вперед. Но в глубоком снегу переставлять ноги было трудно, а правый ботинок почему-то жал.

«Пустяки. Наверное, я плохо намотал портянку», — подумал он. Потом спустился вниз по склону к старой пихте. У толстого ствола ветер намел снежный вал, за который можно было укрыться от ветра. А мороз свирепел. Йожо прислонился к стволу, так что только голова торчала из-за сугроба. При этом он все время внимательно смотрел по сторонам, но забывая, что как часовой несет большую ответственность. В такие минуты он чувствовал себя взрослым.

В ненастье часовых сменяли каждый час.

Но и час тянулся долго. Минуты ползли очень медленно.

Мальчик притаился под пихтой за сугробом, держа обеими руками автомат. Пар изо рта застилал ему глаза, оседал на отворотах поднятого воротника, превращаясь в белую изморозь. Ворс на сукне покрылся тонкой наледью.

Йожо думал только об одном: «Ты на часах! Смотри в оба!»

Сначала эта мысль владела им целиком: «Смотри в оба, смотри в оба!» Но отцовская шинель хорошо грела, и внимание его стало ослабевать. Ему хотелось дремать, и слова «смотри в оба!» все слабее звучали в его сознании. Пришлось ущипнуть себя за руку. «Что же это со мной, черт возьми?!» Он очнулся, протер снегом глаза и посмотрел вокруг. Но как ни старался всматриваться в пургу, никак не мог ничего увидеть сквозь ее густую подвижную пелену.

Так он терпел до тех пор, пока от бункеров не донесся слабый зов:

— Йожо!.. Йожо!..

Он знал, что это смена караула.

Поднявшись, мальчик почувствовал, что правая йога одеревенела. Как будто это была не его нога. Йожо подумал: «Наверное, я слишком долго просидел на корточках».

Только по пути в командирскую землянку он сообразил, что, вероятно, отморозил йогу. В лагере случалось, что кто-нибудь приходил с побелевшим ухом, а кто-то с отмороженными пальцами. Он это знал и испугался.

Когда он пришел в землянку, ему дали кружку черничного чаю.

— Ну что, промерз? На, выпей!

Кружка чаю с двумя вареными картофелинами — вот и весь скромный завтрак. Йожо был голоден как волк. Он хотел есть, но все время думал о ноге, быстро разулся, размотал портянку. Нога от пальцев до лодыжки была белой.

— У Вртиака есть мазь! — закричал Никита и сразу выбежал, чтобы привести от «соседей» врача.

Вртиак быстро выпел Йожо на воздух и начал растирать отмороженную ногу снегом. Он так ее тер, что капельки пота выступили у него на лбу. И при этом ворчал:

— Тьфу! Ты что, не почувствовал?

— Мне казалось, что ботинок жмет, но… — признался мальчик, стискивая зубы, потому что к ноге начала приливать кровь и он почувствовал жгучую, дергающую боль.

— Послушай, ты… — врач никак не мог вспомнить его имя, — ты ведь заметил, что жмет… А там, где ботинок слишком прилегает, там нога замерзает быстрее.

Нога болела все больше и больше. Она распухла, и кожа на ней вздулась.

— Придется полежать, братец, — сказал Вртиак, натирая отмороженное место коричневой мазью.

Сначала Йожо мучили боль и лихорадка, нога казалась тяжелой, как из свинца. Потом отмороженное место начало гноиться. Доктор каждый день его осматривал и перевязывал чистыми тряпками.

Мальчик не мог выходить из землянки и очень от этого страдал.

— Иди сюда, Йозеф! — подзывал мальчика Никита, видя, что тот понуро сидит в углу на нарах. Надо немного развлечь мальчишку, чтобы он не думал только о больной ноге.

Йожо начал интересоваться передатчиком. Кроме того, его обязанностью стало поддерживать огонь. И он не забывал подбрасывать в очаг хворост. Ни разу не случалось, чтобы очаг остыл.

Никита тем временем научил мальчика азбуке Морзе. И он стал проникать в секреты профессии радиста. Йожо повторял за Никитой «ти-та-та… ти-ти-ти… та-та-та».

Потом получил наушники и пытался ловить передачи, различать знаки. Записывал их на бумаге грубо оструганным карандашом. Сначала у него почти ничего не получалось, из слова он улавливал один или два знака. Но чем упорнее занимался, тем больше совершенствовался.

Никита только улыбался и повторял:

— Добре, Йозеф, добре!

Когда Йожо напрактиковался в «ловле» морзянки, Никита начал учить его обращаться с телеграфным ключом.

— Мягко, кончиками пальцев отбивай знаки, — объяснял он ему.

Пока Йожо корпел над передатчиком, Никита напевал. Вообще он был самым веселым жителем командирской землянки.

Чаще всего он пел о Чапаеве:

Гулял по Уралу Чапаев-герой,он соколом рвался с полками на бой.Вперед вы, товарищи, не смейте отступать:чапаевцы смело привыкли умирать.Блеснули штыки, мы все грянули «ура» —и, бросив окопы, бежали юнкера.

— Хорошая песня, — похвалил Йожо. Песня в самом деле ему понравилась. Он перестал выстукивать морзянку и прислушался к мелодии.

— Нравится тебе?.. Чапаев был настоящий герой.

— Научи и нас ее петь, — попросил Йожо.

Мальчишки выучили песню и пели ее, увлекая всех жителей землянки.

Отмороженная нога заживала очень медленно и сильно болела. Потом вокруг раны напало чесаться.

— Чешется — значит, заживает, — говорил Вртиак. — Это хороший признак.

А тем временем Йожо изучил все устройство передатчика, и Никита разрешил ему самостоятельно передавать и принимать сообщения.

Но чем больше интересовался Йожо передатчиком, тем чаще Габо смотрел на него исподлобья.

Он завидовал своему другу, удостоенному такой чести. И ему тоже хотелось бы «поиграть» с морзянкой, но Никита никогда ему не предлагал.

Когда они сидели однажды вместе в углу на парах, у Габо вырвалось:

— Все тебе удается… Даже отмороженная нога и та принесла тебе счастье.

Йожо удивленно посмотрел сначала на приятеля, потом на ногу, обмотанную большим ярким куском фланелевой рубахи. Ну и счастье!

— С чего ты взял?

— Еще спрашиваешь!.. Никита тебе все объяснял, а меня никогда не звал.

— А меня он разве звал? — засмеялся Йожо. — Я сам стал присматриваться.

— Но на меня он даже внимания не обращает, — преувеличивал Габриель, упорно выковыривая какой-то палочкой мох из щелей на стене сруба.

— Не болтай! Вот увидишь, как он будет смеяться, когда я ему расскажу об этом. Смех, да и только!

И Никита действительно весело рассмеялся:

— Ну и ну, вы что, рехнулись, ребята? Этого еще не хватало!

Габо покраснел до самых корней волос.

Он и стыдился и радовался.

— С Йозефом я занимался, потому что ему было скучно. Нога болела, ну, чтобы он отвлекся от боли, я и научил его морзянке. Даже дым он не так чувствовал, когда занимался. Вот и все…

— Но если Габо хочет… — стал просить Йожо за друга.

— Конечно!.. Если хочет, пожалуйста.

С тех пор и Габриель почувствовал себя счастливым, он уже не испытывал обиды, уже не считал, что его оттолкнули. И ему разрешили притрагиваться к радиолампе, которая волшебно светилась.

Зима постепенно сдавала свои позиции. Здесь, высоко в горах, снег под лучами солнца стал зернистым, как кристаллики сахара. В ложбинках под языками снега журчали веселые ручейки. Внизу, в долинах на глазах увеличивались и разрастались темные пятна оттаявшей земли.

Над извилистой лентой Вага по утрам держалась густая пелена тумана, который днем поднимался вверх и таял в воздухе.

Йожо стал снова ходить. Наконец кончились эти долгие, тоскливые дни.

Но отмороженную ногу надо было поберечь. Поэтому командир запретил ему принимать участие в вылазках и приставил к Никите помощником.

— Ноты он мне, что ли, перед носом держать будет? — смеялся Никита Владимирович.

— Нечего смеяться. Может быть, то, чему он возле тебя научится, потом ему в жизни пригодится, — сказал Шимак.

И Йожо сидел возле Никиты, наблюдая за каждым его движением. По малейшему изменению в его лице он мог догадаться о содержании принятого сообщения.

Однажды отряд спустился в долину, чтобы нанести очередной удар по вражеским частям.

Никита с Йожо сидели в землянке при открытых дверях. Солнышко на дворе боролось с исчезающим снегом.

Никита был в черных наушниках. Двумя пальцами левой руки он поворачивал черные ручки на аппарате. И вдруг пальцы замерли, словно окаменев. Лицо расплылось в улыбке, а губы под черными усами зашевелились.

— Пиши!.. Пиши, братец! — схватил он Йожо свободной рукой за локоть. И стал диктовать сообщение: — «Говорит Сергей… Говорит Сергей… Наступление от Микулаша началось. Подготовиться! Подготовиться!.. Говорит Сергей…»