Династические войны Средневековья - Дмитрий Александрович Боровков

отмечает В.Я. Петрухин, тезоименитство отнюдь не обязывало блюсти традицию: так, полный тезка святого Глеба, рязанский князь Глеб Владимирович, ставший одним из инициаторов убийства своих братьев, заслужил в летописи имя «Каина» и «окаянного»[320].

Если обратить внимание на аналоги Борисоглебского культа, возникшие в Центральной Европе, становится очевидно, что в церковной истории славянских государств, христианизированных в X столетии, присутствует общая тенденция, выраженная в том, что культ святых, как правило, формировался из представителей местной аристократии. «Важнейшей причиной возникновения такого культа было стремление найти особое место своего государства и своего народа в христианском мире. В сонме святых из разных христианских стран, окружавших трон Христа, было психологически важно приобрести “своего” представителя перед богом. Само появление такого культа было свидетельством силы и крепости новой религии в стране перед лицом христианских соседей», – считают А.И. Рогов и Б.Н. Флоря[321]. В контексте этого становится понятной проблема причисления к лику святых Владимира Святославича, актуальная и для Илариона в «Слове о Законе и Благодати», и для Иакова-«мниха» в «Памяти и похвале князю Владимиру». Согласно наблюдениям Дж. Ревелли, осуществившей типологический анализ Святовацлавского и Борисоглебского культов, «и в богемской, и в киевской среде первые национальные святые были членами царствующей семьи»[322]. В то же время, если мы обратимся к Проложному житию св. Людмилы, «Легенде Гумпольда» или «Легенде Никольского», то увидим, что инициатива почитания святых представителей княжеского рода Пржемысловичей также исходила «снизу» и культ формировался благодаря чудесам исцелений, происходившим на месте их погребений. Поэтому вряд ли можно дать однозначный ответ на этот вопрос, учитывая то обстоятельство, что в средневековых литературных традициях, которые никак не были связаны друг с другом, почитание «праведного правителя», правителя-чудотворца, как правило, имело народные корни, а затем получало официальную санкцию церковной и светской власти. Например, в «Саге об Олаве Святом», норвежском конунге, погибшем в июле 1030 г. в битве при Стикластадире, исландский историк Снорри Стурлусон (1178–1241) утверждает, что слухи о многочисленных свидетельствах его святости стали появляться в первую же зиму после его погребения: «многие тогда стали взывать к нему в своих молитвах» и «одни получали исцеление от недуга, другие удачу в путешествии или что-нибудь еще, в чем они нуждались», а затем уже этой молве поверили могущественный бонд Эйнар Брюхотряс и епископ Гримкель, которые организовали перезахоронение останков Олава в Церкви Клеменса, после чего он был объявлен святым (1031)[323]. Сходным образом началось и почитание другого норвежского конунга – Эйстейна, убитого по приказанию своего брата Инги, которое, однако, не получило широкого распространения.

ПВЛ и памятники Борисоглебского цикла фиксируют повышенный интерес представителей правящей династии к культу князей-мучеников в начале 70-х гг. XI столетия, когда возводится новая церковь в Вышгороде, куда переносятся их останки. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства источников позволяют предполагать, что этот интерес был не только религиозным, но и политическим, тесно связанным с проблемой междукняжеских отношений, которые складывались в условиях политического полицентризма, восстановленного Ярославом Мудрым.

В ПВЛ под 1054 г. при описании кончины князя приводится текст, служащий историкам основанием для суждений о так называемом «ряде» Ярослава. Как сообщает летописец: «Еще при жизни дал он наставление сыновьям своим, сказав им: “Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду – Переяславль, а Игорю – Владимир, а Вячеславу – Смоленск”. И так разделил между ними города, запретив им переступать пределы других братьев и изгонять их, и сказал Изяславу: “Если кто захочет обидеть брата своего, ты помогай тому, кого обижают”. И так наставлял сыновей своих жить в любви. Сам уже он был болен тогда и, приехав в Вышгород, сильно расхворался. Изяслав тогда был…[324], а Святослав во Владимире. Всеволод же был тогда при отце, ибо любил его отец больше всех братьев и держал его всегда при себе. И приспел конец жизни Ярослава, и отдал душу свою Богу в первую субботу поста святого Федора. Всеволод же обрядил тело отца своего, возложив на сани, повез его в Киев, а попы пели положенные песнопения. Плакали по нем люди; и, принеся, положили его в гроб мраморный в церкви Святой Софии. И плакали по нем Всеволод и весь народ. Жил же он всех лет 76»[325].

Сомнения в достоверности Ярославова «ряда» высказал еще С.М. Соловьёв, в докторской диссертации «Об отношениях между русскими князьями Рюрикова дома» (1847) связавший его появление с политической обстановкой конца XI в.[326] Со времени появления «Разысканий о древнейших русских летописных сводах» А.А. Шахматова (1908) этот текст считался результатом работы составителя «Первого Печерского свода» Никона[327], ставшей реакцией на междукняжеский конфликт 1073 г., в результате которого Изяслав Ярославич был вынужден оставить киевское княжение и уйти в Польшу. Позже Л.В. Черепнин не без оснований попытался связать его появление в летописной традиции с составлением «Начального свода» в конце XI в.[328] В пользу этого предположения свидетельствует текстуальное и сюжетное сходство статьи 1054 г. со статьей 1093 г.,[329] рассказывающей о кончине Всеволода Ярославича: «Сей благоверный князь Всеволод был с детства боголюбив, любил правду, оделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам, особенно же любил черноризцев и давал им все, что они просили. Он и сам воздерживался от пьянства и похоти, за то и любим был отцом своим, так что говорил ему отец его: “Сын мой! Благо тебе, что слышу о твоей кротости, и радуюсь, что ты покоишь старость мою. Если Бог даст тебе получить стол мой после братьев своих по праву, а не насильем, то, когда Бог пошлет тебе смерть, ложись, где я лягу, у гроба моего, потому что люблю тебя больше братьев твоих”. И сбылось слово отца его, сказанное ему. Получил он после всех своих братьев стол отца своего, по смерти брата своего, и сел княжить в Киеве»[330]. Интересно, что в «Чтении» Нестора, где также упоминается о кончине Ярослава, организация его похорон в храме