Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - Коллектив авторов

Результаты сеймиков для короля и его сторонников оказались значительно менее благоприятными, чем ожидали Станислав Август и Штакельберг, хотя они отнюдь не сразу осознали это. Однако в конце августа Штакельберг в донесениях в Петербург уже выражал сомнения относительно принятия на сейме идеи союза с Россией. Посол начал также опасаться конфедерации сейма, которую раньше считал необходимым средством. Штакельберг вынудил короля провозгласить конфедерацию только после открытия сейма, который должен был начать свою работу 6 октября. Посол, видя свою миссию в удержании спокойствия в Польше, уступал в этом требованиям оппозиции, чтобы взамен не допустить включения в акт конфедерации положения о нейтралитете Речи Посполитой в русско-турецкой войне[454].

Поскольку Екатерина II в 1787 г. не одобрила планов оппозиции, ее фактический предводитель И. Потоцкий предпринял попытку добиться реализации своей программы с помощью Пруссии. Переговоры с Пруссией не имели успеха до начала сентября 1788 г., когда Фридрих Вильгельм II узнал от своего посла в Варшаве Л. Бухгольца о намерении России заключить на будущем сейме союз с Польшей[455].

Прусский король принял это известие крайне негативно. Пруссия давно намеревалась захватить Гданьск, Торунь и пограничные польские воеводства. В российско-польском союзе Фридрих Вильгельм II усматривал опасность для своих планов. Россия в качестве союзника Польши не допустила бы ее нового раздела. Прусский посол в Петербурге барон Д. Келлер выступил от имени своего двора с протестом против возможного союза. Одновременно о недовольстве прусского короля проектом российско-польского альянса Бухгольц уведомил Штакельберга[456].

Обострение внешнеполитической обстановки (летом 1788 г. войну России объявила Швеция) вынудило Екатерину II отказаться от намерений оформить союзнические отношения с Польшей. 28 сентября 1788 г. курьер из Петербурга привез Штакельбергу повеление о временном отказе от проекта союза с Польшей. Однако этот маневр не успокоил прусского короля. Он решил через своего представителя в Польше Бухгольца выступить после открытия сейма с официальной нотой. В середине сентября после получения инструкций от своего двора прусский посол начал сотрудничать с представителями оппозиции. Текст будущей декларации и сроки ее подачи были согласованы Бухгольцем с гетманом литовским М. Огиньским и новым маршалком сейма С. Малаховским[457].

Принятая по настоянию из Петербурга тактика уступок Станислава Августа обескуражила его сторонников и, напротив, вдохновила оппозицию, вызвав еще бо́льшую ее активность. В значительной степени проявлению этой активности способствовала прусская декларация от 12 октября, которая на следующий день была прочитана на сейме[458].

В ней король прусский заявлял, что польско-российский союз направлен как против Турции, так и против Пруссии, которой необоснованно приписываются захватнические намерения по отношению к Польше. Задуманный союз России и Речи Посполитой, по словам Фридриха Вильгельма II, освобождал его от всяких обязательств. Обращая внимание поляков на то, что альянс с Россией мог принести им только вред, Пруссия обещала Польше свою помощь в случае отказа от идеи союза с Россией, а в случае его заключения призывала всех патриотов к организации пропрусской конфедерации. Прусская декларация была встречена депутатами с энтузиазмом. После ее прочтения около полусотни из них во главе с князем стольником Ю. Чарторыским нанесли визит Бухгольцу, чтобы выразить свою благодарность королю прусскому[459].

Со времени начала сейма центральной проблемой стал вопрос о том, будет ли сохранен Военный департамент Постоянного совета. Во-первых, король, как и оппозиция, хотели обеспечить за собой сохранение командования войсками республики. Во-вторых, от того, будет ли существовать Департамент, входящий в состав Постоянного совета, зависела судьба этого последнего учреждения. На сессии 20 октября было принято постановление о формировании стотысячной армии. Это абсурдное решение было, во-первых, неисполнимо, поскольку слабая Речь Посполитая ни по своему экономическому потенциалу, ни по своим организационным и мобилизационным возможностям была не в состоянии не только содержать такую многочисленную армию, но даже ее создать, и во-вторых, оно было опасно по соображениям внешнеполитическим, поскольку могло бы дать повод соседним державам на ответные репрессивные действия. Можно допустить, что это решение было умышленно проведено оппозиционными депутатами. Нужно было уверить сейм, что такой многочисленной армией не может управлять Военный департамент, который не обладал доверием общества[460]. После принятия постановления о стотысячной армии началась борьба вокруг Военного департамента. Установление независимой Военной комиссии было также в интересах прусского двора, который стремился к ослаблению власти короля в Речи Посполитой. По мнению Фридриха Вильгельма II и его министров, отдать управление над войском Комиссии означало бы, что увеличения армии не произойдет никогда. В помощь Бухгольцу в Варшаву был отправлен более искусный дипломат Дж. Люккезини, который потом должен был направиться в Петербург[461].

В речах представителей оппозиции на сейме подчеркивалось, что Департамент исполняет свои обязанности не лучшим образом, плохо контролирует войско, умножает ненужные издержки, злоупотребляет войсковой казной[462]. Главной же причиной, делающей невозможным сохранение власти над армией в руках Военного департамента, по мнению оппозиции, было то, что он целиком зависел от Постоянного совета. Наряду с упреком в злоупотреблениях Совета послы сейма, прежде всего, обращали внимание на то, что Совет, навязанный Россией, является инструментом ее политики в Польше. Следовательно, доверить власть над армией Военному департаменту – то же самое, что увеличить влияние России в Речи Посполитой.

В своих выступлениях депутаты от оппозиции вспоминали о вмешательстве российских послов в работу сеймов в 1767–1768,

1773–1775, 1776 гг. и аресте сенаторов и послов (епископа краковского К. Солтыка и др.), о постоянном пребывании на территории Польши российских войск. Во время прохода через территорию Речи Посполитой российских частей в связи с русско-турецкой войной не раз реквизировались подводы для воинских перевозок и силой забирались в русскую армию польские крестьяне[463].

Послы также обвиняли короля, что в своей политике он следовал российской ориентации, был излишне уступчив в ответ на требования Петербурга. С. Кублицкий, доверенное лицо кн. А.К. Чарторыского, говорил на сессии 24 октября: «Panuj W.K. Mość nad sercami obywa telów samowładnie, umysł każdego zostaw wolnym i od wpływu jakiegokolwiek i od obcej podległości»[464] [465]. На следующей сессии, напоминая королю о его обязанностях, М. Бжостовский заявил: «Wojska sto tysięcy mieć postanowił naród, aby już przestał cudzej ulegać woli, aby już odtąd śmiało mógł czynić, gdzie równo śmiały styr mądrego króla żądania jego prowadzić będzie»[466] [467].

Наряду с критикой позиции короля послы выражали опасение, что, сохранив власть, Военный департамент может втянуть Польшу вследствие союза с Россией в войну против Турции. Данные обвинения исходили от сторонников гетмана Браницкого – В. Суходольского и маршалка Литовской конфедерации К.Н. Сапеги[468]. Эта позиция до сих пор тесно связанной с Россией «гетманской партии» вызывала у короля подозрение в неискренности пророссийских магнатов и в какой-то затеянной ими интриге[469]. Оппозиция умело использовала стремление польского общества к независимости и его антироссийские настроения для достижения собственных целей и дискредитации своих противников.

Защищая Военный департамент, король и его сторонники стремились доказать, что, несмотря на то, что решение о создании Постоянного совета было принято на сейме, санкционировавшем раздел страны, теперь Совет в качестве центрального правительства является необходимым элементом политического порядка, и Департамент – часть этого порядка. Подчеркивались также выборность членов Департамента и контроль над ним со стороны Совета и косвенно сейма. Кроме того, указывалось, что усиления власти короля не допустили бы соседние государства[470].

Наконец, «королевская партия» обращала внимание на то, что Военный департамент был создан с согласия государств, принимавших участие в разделе Польши, которые могут в случае упразднения департамента отомстить Речи Посполитой. С. Гадомский – воевода ленчицкий, подчеркивал, что: «…konstytucja 1776 r. mówi o Radzie Nieustającej, że z przychyleniem się dworów sąsiedzkich stanowimy Departament Wojskowy: teraz gdy sami jedni przeistoczymy całkiem tę ustawę, patrzmy, abyśmy nie dali okazji do okazania nieukontentowania komu mniej nam życzliwemu, albo do prof tania z okoliczności słabego jeszcze stanu naszego…»[471] [472]. Таким образом, он намекал на Пруссию, которую королевский лагерь справедливо подозревал в намерении поссорить Россию с Польшей для осуществления своих захватнических планов.