Психология господства и подчинения: Хрестоматия - А. Чернявская

Поэтому эсэсовцы представлялись заключенным более жестокими, кровожадными и опасными, чем вообще может быть человек. На самом деле многие из них действительно были опасными, некоторые жестокими, но только очень немногие — извращенцами, тупицами, жаждущими крови, или убийцами-маньяками. В действительности они убивали или калечили только по приказу, либо когда считалось, что этого ждет начальство. Но «вымышленный эсэсовец» жаждал убийства всегда и при всех обстоятельствах.

Следовательно, страх перед СС во многих случаях был необоснован и не нужен. Но большинство заключенных избегали встреч с СС любой ценой, зачастую рискуя даже больше, чем при контакте. Например, некоторые заключенные бросались прятаться, когда им приказывалось предстать перед СС. За бегство их всегда жестоко наказывали, часто расстреливали. Если же заключенный являлся по приказу, наказание никогда не было столь тяжелым. Удивительно, но даже самоубийцы не пытались сначала прикончить кого-либо из охраны. По-видимому, действовал сложившийся стереотип СС, но чаще, потеряв интерес к жизни, исчерпав жизненные силы, они не находили достаточно сил даже для мести.

Принцип экономии психики требует, чтобы процессы компенсации и защиты обеспечивались, по возможности, одной психологической структурой, а не несколькими, пусть скоординированными. С этих позиций могущественная фигура вымышленного эсэсовца также вполне подходила для самооправдания. Подчиняясь громадной силе СС, заключенный мог продолжать ощущать себя личностью и даже утешаться чувством некоторой ограниченной безопасности, которое являлось следствием полного подчинения, и таким извращенным образом как бы разделять могущество СС.

Подобный способ поддержки был очень ненадежным и временным. Кроме того, жизненная энергия, потраченная на подобную психическую проекцию, составляла существенную часть общего запаса жизненных сил, в то время как более всего они были нужны для осознания реальности и для борьбы с врагом.

Преследователь. Преследователю жертва тоже казалась гораздо более опасной, чем была в действительности. Стремясь избавиться от внутреннего конфликта, эсэсовцы наделяли заключенных своими собственными отрицательными качествами, создавая стереотип, например, еврея. Антисемит боится ведь не какого-то конкретного еврея, а стереотипа, в котором как бы сконцентрировано все нехорошее, что видит в себе человек. Качества, вменявшиеся в вину евреям, были именно теми качествами, наличие которых у себя СС старалась отрицать. Но вместо того, чтобы преодолевать свои недостатки, СС боролась с ними, преследуя евреев.

Чем сильнее заявляли о себе отрицательные наклонности, тем яростнее было преследование. Антисемитам приходилось смотреть на евреев как на очень опасных людей, и, следовательно, они действовали точно так же, как заключенные, создающие искаженный образ СС.

СС не могла, конечно, считать, что ведет войну на уничтожение с беспомощным меньшинством. Для оправдания своей жестокости эсэсовцы должны были верить в могущество групп, попавших в заключение, и в опасный заговор против гитлеровской системы, а, следовательно, и против СС. Самооправдание принимало форму обвинений, которые в своей, даже самой мягкой, форме включали пункт о расовой неполноценности малых групп, угрожающей чистоте крови преследователей. Самым большим преувеличением была убежденность СС в существовании международного заговора еврейской плутократии, ведущей борьбу против Германии.

СС не могла опереться на сколько-нибудь ощутимое доказательство существования могущественной организации, так как у евреев не было ни армии, ни флота, они не занимали лидирующего положения среди великих наций. Поэтому существование тайной организации следовало постулировать, что СС и делала. Здесь снова обнажаются механизмы, обусловливающие этот вид преследования. Стремясь обосновать наличие тайного заговора, антисемит уподобляется больному параноику: тот факт, что никто другой не признает существование его врагов, больной считает доказательством их коварства.

Чем жестче действует преследователь, тем сильнее для оправдания своих действий он должен верить в опасность жертвы. Чем больше он в нее верит, тем сильнее беспокойство, толкающее его на еще большую жестокость. Таким образом, замыкается порочный круг, и гонение возобновляется снова и снова.

Существовали и другие причины, по которым особенно удобно было переносить собственные подавляемые наклонности на заключенных-евреев. Наклонности, которые подавляются с трудом, и должны подвергнуться «переносу», чтобы не привести к внутреннему конфликту — это «внутренний враг» личности. Евреи же, хотя и «внешний» враг, и удобный объект для переноса, но в то же время враг, живущий внутри общества, с которым он как бы не слился полностью. Здесь напрашивается сравнение с инстинктивными наклонностями: они хотя и являются частью личности, но осуждаются сознанием.

Некоторые качества, которые часто приписываются евреям антисемитами (и не только СС) и используются для оправдания своего отношения к ним, разоблачают подобный подход. Антисемиты провозглашают, что евреи «хитры», «коварны», «предприимчивы» и «делают все исподтишка». Но представим себе, как порочные инстинкты сопротивляются подавлению. В своей жажде самоудовлетворения они сначала пытаются «потеснить» совесть человека так, чтобы она их не блокировала. Если совесть или самоуважение запрещают удовлетворение прямым путем, асоциальные или подавляемые совестью наклонности все же ищут удовлетворения окольными путями, стараясь как-то «перехитрить» совесть. Некоторые из таких путей вполне могут быть названы коварными.

Теперь мы снова можем вспомнить охранника СС у входа в лазарет и попробовать понять, почему он обошелся со мною иначе, чем с другими. Можно предположить, что он действовал, исходя из собственного понимания стереотипа еврея. Он был склонен верить, что все евреи трусы и жулики. Заключенные же, желая попасть в лазарет, пытались убедить пропустить их вопреки приказу, рассказывая неправдоподобные истории. Это соответствовало его ожиданиям. Охранник предполагал, что евреи будут плакать, жаловаться и стараться любым способом заставить его нарушить правила. Поэтому подойти к нему с доводами, которые, совершенно очевидно, хорошо продуманы, — означало поступить в соответствии именно с этими предположениями.

Стереотип «хитрого еврея» — создание антисемита. Если евреи действительно провели бы эсэсовца, это означало бы, что он обманут собственной химерой. Ведь дурные наклонности субъекта проецируются на кого-либо с целью избавиться от них и почувствовать себя в безопасности. Вот почему эсэсовец не мог допустить обмана и столь резко реагировал на все попытки упросить его.

Возможно также, он знал, что не столь умен, как многие заключенные, поэтому его бесило умение, с которым были составлены их истории. Ум заключенных угрожал его гордости, и он должен был доказать себе, что его все равно не проведешь. Когда евреи взывали к его жалости, угроза для него была еще больше. В соответствии с идеалами СС ему приходилось подавлять все человеческие чувства. И каждый, кто пытался пробудить у него жалость, угрожал его самооценке как образцового солдата СС. Ставки на «жалость» он тоже ждал. Только те, кто видел резкую реакцию человека, которого просят уступить подавляемому желанию, могут полностью понять тревогу охранника, почувствовавшего некоторую жалость к своей жертве. Эта тревога проявлялась в агрессивности по отношению к заключенным, пытавшимся вызвать у него жалость. Агрессивность более чем чтолибо другое обнажала спрятанные глубоко внутри человеческие чувства, которые эсэсовец старался подавить, проявляя показную жестокость.

Возможно, здесь уместно сделать общее замечание по поводу жестокости СС. Настоящий эсэсовец-садист получал удовольствие, либо причиняя боль, либо по крайней мере доказывая свою способность ее причинить. Призывы к состраданию в значительной мере способствовали этому удовольствию. Поскольку он получал удовольствие от реакции заключенного, у него не было причин быть еще жестче. Садисту достаточно продолжать мучить заключенного. Но если эсэсовец просто выполнял предписанный ему долг и при этом сталкивался с просьбами, вызывающими у него жалость, он приходил в бешенство. Заключенный затрагивал его чувства, провоцируя конфликт между желанием выполнить свой долг и ощущением, что нехорошо так обращаться с людьми. Проявляя жестокость, эсэсовец пытался снять этот конфликт, давая в то же время выход своей ярости. Чем больше заключенный затрагивал чувства эсэсовца, тем злее тот становился и тем сильнее проявлялась его злость.

Я не пытался взывать к состраданию эсэсовца у входа в лазарет и тем избавил его от внутреннего психологического конфликта. Я не сделал попытки провести его, проявив умственное превосходство, и это не соответствовало его ожиданиям. Подтвердив свое знание правил, я ясно показал, что не пытаюсь его обмануть. Я не старался воспользоваться его доверчивостью, рассказывая трогательные истории. Изложение дела носило характер, приемлемый для эсэсовца. Отвергнуть заключенного, ведущего себя таким образом, значило отказаться от собственной системы ценностей, принятого образа действий и мышления. Этого он либо не мог, либо не чувствовал необходимости делать.