Романтик - Николай Прокудин

— Есть, строгий выговор, — ответил я, — только не понял, за что и от кого.

— Молчать! — вскричал майор и, повернувшись на каблуках, выскочил из палатки.

Лицо его стало красным, глаза чуть из орбит не выскочили. Еще немного воплей — и пена изо рта хлынет от бешенства.

— Ложись все! Отдыхать! — скомандовал я солдатам и загрустил. Вот, ишак, упал на мою шею, откуда взялся такой негодяй. Тут война, люди гибнут сотнями, а такая сволочь сидит в штабе и изводит всех, да еще орденов нахватает. Майор на полковничьей должности. Сейчас станет подполковником, а под вывод досрочно — и полковником (как я угадал!).

Сержант подошел ко мне и извиняющимся тоном спросил:

— Товарищ лейтенант! Переставлять будем але не?

— Дубино, и надо же было тебе ляпнуть матом! С тебя все пошло.

— Ну вот, нашли крайнего. Чуть что, сразу Дубино. Фамилия что ли нравится всем? Да он уже злой был, як пёс зайшёв.

— Да я понимаю все. Но от этого не легче.

В палатку вбежал полковой писарь. Оглядевшись, он подбежал ко мне, взгляд нагло-ехидный.

— Товарищ лейтенант! Вас в штаб в строевую вызывают!

— Кто и зачем?

— Да капитан Боченкин. Какой-то майор из-за вас скандал закатил.

— Ну ладно, не болтай, прямо ты изнемогаешь, выполняя боевую задачу. Иду-иду.

Я вошел в штаб. Штаб гудел, как улей. Трещали пишущие машинки, трезвонили телефоны, люди бегали из кабинета в кабинет с бумажками. Строевик встретил меня удивленно и недоуменно.

— Лейтенант! Ты чего натворил?

— В смысле?

— В прямом. Тебя только и осталось под трибунал отдать. Прибежал тут новый секретарь парткомиссии, как с цепи сорвался, начал с порога орать и топать ногами, служебную карточку твою требовать. А она, между прочим, до сих пор не пришла с предыдущего места службы, почему-то. Я ему объясняю, а он слушать не хочет, требует новую завести. Пока я ее «создавал», он вот тут у моего барьерчика топтался и багровел. Стул предлагал — не садится. Боялся, наверное, что злость пройдет. Вот, гляди, что он тебе в нее вписал: «За попытку срыва отчетно-выборной конференции соединения — строгий выговор». Так что тебе, как замполиту, можно дальше не служить. После этого только сорвать с тебя погоны и расстрелять! — Он при этих словах добродушно засмеялся, затягиваясь сигаретой.

— Вот спасибо, обрадовали. А то я думал: наградной на орден опять вернули.

— Ты шутишь или как?

— Да какие шутки! Выговор-то он мне уже объявил — факт, а вот если еще и наградной лист вернется, тогда труба. Ромашица теперь точно его зарубит.

— Что стряслось-то, объясни? Клуб поджег? Аллею героев сжег? В клубе на сцене кучу навалил?

— Что издеваться-то? Палатку под магазин не так поставил. Спорить начал, сказал, что он пока еще не партийный босс, еще не избран и всякое бывает.

— Ха-ха-ха! Ну, ты даешь! «Не избран еще и всякое бывает». В армии всякое не бывает. Что, другого изберем, что ли? Шутник. Ну ладно, я результат твоей шутки положу к остальным служебным карточкам. Пока для истории. Весь полк ознакомлю: повеселится народ.

— Он, гад, орать начал, ногами топать, а мне комдив лично все указал, где ставить, в какую сторону вход. Ладно, пойду, скоро проверять заявятся.

В палатке дремали бойцы, усталость этих суматошных дней их просто подкосила. После Джелалабада ни минуты отдыха, да и там мы не на курорте были.

— Дубино! Собирай солдат и на ужин, затем в роту, а я тут пока отдуваться буду перед начальством.

Все ушли, а я загрустил по причине взыскания, могильной плитой рухнувшего на меня (да и черт с ним, после Афгана уволюсь, к дьяволу, из армии). Долой дурдом. Вдруг раздались знакомые голоса, и, распахнув полог входа, ворвался потный и большой, как слон, командир полка, следом вошел генерал и «начпо», полковник Севостьянов, затем замполит Золотарев, Ромашица и еще несколько штабных.

Я встал со стола и направился докладывать, но командир полка махнул на меня кулаком, и я замер, сливаясь с белым фоном утеплителя.

Генерал огляделся и произнес: «Ну, вот, тут все хорошо. Дорожку только песочком посыпать и доставить пару столов. Все. Идем дальше!».

Ромашица злобно посмотрел на меня, ничего не произнес, я вышел вместе со всей толпой. Основной замполит полка подозвал меня и промямлил:

— Дорожки посыпать, столы взять в клубе, поставить охрану на ночь, чтоб ничего не украли. Сейчас телефонную линию протянут связисты. Ну, а вы в роту — работать. Потом на совещании расскажите, что у вас тут было. Ростовцев, с вами одни неприятности. Совещание в двадцать три ноль ноль. Идите. Трудитесь.

Я отправился в роту, взял солдата, точнее вырвал у ротного (каждый человек — на вес золота: «работы» — непочатый край), старшина выдал ему спальник.

— Колесо! Двигай обратно в палатку и дежурь у телефона. Чтоб ни тебя, ни палатку, ни столы не сперли. Не проспи! Не кури!

— Есть, товарищ лейтенант. Я палатку изнутри завяжу и у телефона лягу на столе.

— Валяй!

Замученный солдат, схватив в охапку спальный мешок, радостно затрусил в сторону клуба. Я же, взяв блокнот для указаний, отправился на совещание.

Немного опоздал, но руководства все еще не было. Радостный непонятно отчего, комсомольский полковой вождь о чем-то оживленно говорил вождю партийному. Остальные все устало дремали. Из батальона я прибыл самым последним. Новый замполит батальона Константин Грицина глазами указал мне на место рядом с собой. Я присел, и он мне зашептал:

— Что там произошло у тебя? Все говорят, но толком никто не знает.

— А что произошло у меня?

— Какой скандал был с секретарем парткомиссии?

— Каким секретарем парткомиссии? Мы его еще не избрали, майор какой-то из дивизии, Ромашица, докопался.

— Ромашица это и есть секретарь парткомиссии.

— Он мне то же самое говорил, но я-то знаю, что он врет, мы его еще не избрали. Я бы его точно не избрал, и если бы альтернатива выбора была, голосовал бы против.

— Сейчас придет Золотарев и всех нас вздует. Ты не представляешь, какую крамолу ты говоришь. Такие кандидатуры в отделе ЦК рассматривают, в ГлавПУре, а ты оспариваешь мнение ГлавПУра.

— Не уверен в правильности выбора ЦК. Хлыщ холеный и блатной. Наверное, или папа генерал, или с дочкой генерала спит.

В кабинет бесшумно вплыл Золотарев, и первый вопрос ко мне:

— Что случилось у вас с майором Ромашицей?

— Да ничего. Он отменял приказ комдива, грубил, орал, хотя он пока формально никто.

— Ну, это ваше личное мнение. И ваши проблемы… Приступим к совещанию.

Все сочувственно улыбались и подмигивали. Ну, и понеслось дальше. Бред, маразм. Опять исправлять, переделывать, восстанавливать, заводить. Готовить докладчиков к конференции. Мне, к счастью, выступающего не доверили. Доверили подготовить умного сержанта с задачей менять стакан со свежим чаем на трибуне. Подстричь, одеть в новое обмундирование, чтобы «с умным, нормальным лицом, русский, коммунист».

— А у меня русского нет, есть хохол.

— Есть разница? — живо осведомился Золотарев. — Как вы понимаете, я имею в виду славянское лицо.

— Для этого сержанта есть разница. Он с Западной Украины. Он в полку никого, кроме себя, хохлом не считает, даже секретаря парткома.

— Да ну! — воскликнул майор Цехмиструк. — А я думал, хохлее меня нет. А на второе место ставил Мелещенко. Надо с твоим сержантом познакомиться поближе.

— Нет-нет! На первом — комбат, вы — второй, я — третий, — живо откликнулся Ми кола и заулыбался.

— Мелещенко! Ты, Микола, все время такой сытый и счастливый, явно где-то сало достаешь и каждый день употребляешь, — продолжал Цехмиструк.

— Нет, товарищ майор, он на кильку перешел, это новый вид наркотика, — прыснул Мелентий.

— Все! Прекратили базар! За работу, марш по подразделениям, — рявкнул замполит полка и закончил совещание.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи, Мелентий Александрович, заинтересовался Цехмиструк, выходя из кабинета и обнимая Мелентия за плечо.

— Да! Тут такая смешная история. Рота ушла на стрельбище, а Микола остался в роте стенгазету выпускать. Выпускал-выпускал, устал, проголодался. Взял банку килек у старшины-землячка, открыл, идет по коридору и вилочкой рыбку накалывает. А тут на беду комбат зашел. В роте никого, дневальный туалет моет, а Микола с баночкой. Команду «смирно» никто не подал. В казарме тишина, тут они нос к носу и столкнулись.

Подорожник подходит к Николаю, а на того столбняк напал.

— Что делаем?

— Кильку ем, — отвечает Колян.

— Ах, килечку! Рота на стрельбах, а он килечку трескает! Килечник! Килькоед!

Ну и понеслось. Старшина через окно сбежал, услышав шум, а в каптерке на столе еще банка кильки открытая стоит, комбат, как увидел, сильнее взвился. В общем, вечером на совещании в батальоне «гвоздем программы» были Микола и две банки кильки. Мол, нормальные хохлы едят сало, а этот килечек жрет. А Николай возьми да и брякни, что сало в полку нет, а килька есть. Комбат в бешенстве как заорет: