Архитектор снов - Этери Чаландзия

В тот момент, кода Зис уже был готов ответить, его сильно толкнули. «Этого еще не хватало…» – он напрягся. Но это был всего лишь какой-то перебравший тип в кожаной кепке, который потерял равновесие и едва не упал на него. Зис отодвинул его в сторону, но, когда он обернулся к незнакомцу, оказалось, что тот исчез.

На столе стояла грязная чашка, валялись мятые салфетки, блестели мокрые полукружья из-под стаканов. Вокруг гудел переполненный полутемный зал. Мужчины здесь не было.

Зис протолкался к выходу из рюмочной и выскочил на улицу. Дождь закончился и превратился в тонкий влажный туман. Незнакомец словно растворился в этой молочной взвеси. Зис поежился – мертвенный холод, которым веяло от странного заказчика, проник в него самого и теперь мелким ознобом сотрясал конечности. Зис покачал головой и направился к своему автомобилю.

Две фигуры, вывалившиеся из рюмочной, отделились от стены и медленно пошли следом. Они пускали дым из сигарет, словно желая усугубить пары тумана и укрыться за ними. Постепенно расстояние между ними и Зисом начало сокращаться. Но Зис знал, с кем имеет дело. Несмотря на подступавшую дурноту, он заметил их, едва они показались на пороге забегаловки. Зис брел, ловя отражение преследователей в витринах и окнах автомобилей. Он позволил им приблизиться, но в последнее мгновение ускорил шаг, оторвался и, пока воровские морды приноравливались к его маневрам, прыгнул в свою машину, завел двигатель и был таков. Те сплюнули на мокрый асфальт. Плевки смешались с дождем. Тати пошли своей дорогой…

Зис как во сне добрался до дома, позвонил Майе, сказал, что заболел, и провалился в глубину постели и беспамятства.

Барельефы и сны

Майя одна засветло поехала снимать остановки. Она надеялась, что в такой ранний час сможет спокойно поработать. Но горожанка промахнулась. В пять утра на проселочной дороге уже стояла плотная молчаливая толпа. Кто и куда отсюда ехал, можно было только догадываться. На серых, невыспавшихся лицах застыло выражение покорного безразличия. О съемке не могло быть и речи, но и непонятно было, что тут снимать, – каменная коробка остановки была живописно тронута мхом, но в целом не привлекала внимания и не вызывала никакого интереса. Майя вышла из машины, втерлась в группу уныло пахнущих товарищей, обошла козырек и, естественно, налетела на «мальчика, пускающего струю». «Мальчику» было за семьдесят, но он все равно был рад Майе. Она аккуратно миновала его и опять вернулась на дорогу, проклиная свою редакцию, польку редакторшу и ее слабоумных помощниц, которые уже и сами не знали, что придумать.

Пока Майя изощрялась в проклятиях, подкатил автобус, и толпа как-то сама собой схлынула. Майя проводила глазами набитый «Пазик» и собралась уже было сесть в свою машину, как вдруг у нее перехватило дыхание. За спинами людей скрывалось настоящее чудо. Внутренняя стена задрипанной автобусной остановки была украшена дивным барельефом. Майя шагнула вперед и руками, словно слепая, ощупала изображение. Затянутое все тем же мхом, сильно подпорченное ветрами, дождями, морозами и вандалами, оно было прекрасно.

Множество изящных фигур было расположено на первый взгляд в беспорядке, но, если присмотреться, они все были вплетены в плотную растительную массу, которая ветвясь и изгибаясь, заполняла каменную поверхность. Изображение было необычайно плотным и стекалось от краев к центру, к большому дереву, напоминавшему трещину, имевшую ствол и крону, состоящую из мириад расходящихся во все стороны ветвей-трещин. Сходство с фотографией, переезжавшей вместе с Майей из квартиры в квартиру, было очевидным.

Когда на остановку вновь стали выходить из полей сонные тихие люди, она ушла. Села в свою машину и уехала.

Майя нашла шесть таких остановок. Цепочкой, одна за другой, они приближались к Савельево. Последняя стояла напротив указателя на деревню. Майя только вздохнула. Даже эти остановки вели ее сюда…

Сюжеты на каменных стенах мало отличались друг от друга. Композиции фигур были разными, но везде от центра, от большого дерева – разлома в разные стороны расползалась живописная паутина цветов и растений, в которой были запутаны изображения людей. Все барельефы более или менее пострадали, один в особенности. На руинах полуразрушенной остановки меланхолично вздыхали местные алкоголики и вытрясали блох из ушей лохматые барбосы.

Майя снимала и снимала, сначала в лучах встающего солнца, потом в багровом свете заката, позже в молочных сумерках. А на следующий день были еще и утренний туман, и послеобеденный моросящий дождь… Так что к вечеру, когда сели все батареи и закончились запасы пленки, Майя была совершенно удовлетворена. Она заехала в пустую студию, свалила катушки в лоток, заснула тут же на диване и проспала почти сутки. Она так устала, что ей ничего не снилось, а если и снилось, то, проснувшись, она ничего не помнила.

Телефон Зиса все еще был выключен, когда, немного придя в себя, Майя умылась, кое-как пригладила вихры, напилась кофе и отправилась снимать дальше. Теперь ее ждала какая-то галерея с хозяйкой, ничего не понимающей ни в живописи, ни в жизни, но с удовольствием разбазаривавшей чьи-то, очевидно, мужнины, деньги. Хотя на время съемки Майе обещали пустое помещение, галерея оказалась переполнена высокомерными гостями и не менее высокомерными консультантами. Вдоль всех стен стояли предметы, вопреки здравому смыслу и вкусу возведенные в ранг произведений искусства.

Может, Майя и выспалась на продавленном диване в фотостудии, но она в самом дурном настроении и безо всякого энтузиазма таскала камеру по углам этого заведения. Она огрызалась на каждом шагу и про себя костерила Зиса. Майя злилась на него за то, что он не подкрутил винты на штативе, как обещал, за то, что заболел, за то, что он такой сильный и терпеливый и носит все это железо безо всяких капризов, за то, что он умеет ладить даже с этими тупыми девицами, которые надевают такие юбки, что непонятно, что вообще они тут хотят продать подороже. И ни разу вредной Майе не пришло в голову, что она просто скучает по Зису. Что штатив не такой тяжелый, а девицы просто боятся за добро, свезенное в эти палаты. Но нет, Майя все выскакивала на улицу и мусолила очередную злобную сигаретку.

К обеду она переругалась со всеми в галерее, свалила технику в багажник, и, поскольку вечером ей предстояла еще одна съемка, решила унять злость и голод и отправилась обедать.

Майя заявилась в дорогущий ресторан как была, в своих разбитых кедиках и майке, прожженной реактивами и сигаретами. Вокруг разодетые и надменные посетители пилили серебряными ножами деликатесы на дорогом фарфоре. Майя понимала, что выглядит, как малярша, но ей было наплевать. Ей не было дела до того, что о ней подумают эти сытые люди, на которых ей по большей части приходилось работать. Достаток, успех, внешняя сторона – все это совершенно не интересовало ее.

Победно пронеся свои обноски через весь зал, Майя уселась за столик у окна и взялась за меню. Заказала она от души. Вскоре, позволив официантам обложить себя всевозможными яствами, она наелась, надулась и затихла. Майя сидела, еле сдерживая икоту, и лениво размышляла, из натуральных ли камней ожерелье на той тощей кошке, что уже полчаса безуспешно пытается доконать помидор, измельченный до состояния розовой промокашки. Кошка всем своим поведением доказывала, что украшение настоящее. Но это и смущало.

Майя бессовестным образом сплюнула рыбью кость на тарелку. Как же все-таки иногда было приятно вызывать возмущение в этих пустых глазах… Майя икнула. Она не была уверена, хватит ли ей наличных, чтобы рассчитаться за этот пир. Официанты, видимо, тоже прикидывали, чем дело кончится, подливая воду в стакан ободранной девушке-подростку в майке цвета хаки. Майя не спешила и тянула удовольствие. Она так наелась, что даже лишний раз не набрала Зиса…

Когда она добралась до особняка, скрытого за забором в центре города, сверила с подслеповатым сторожем все бумажки и разрешения на съемку и нашла работающие розетки, сопротивляться сну уже не было сил.

Осматриваясь, Майя брела по первому этажу в сторону кушетки, которую она заприметила раньше. Агония этого дома была незаметна случайному взгляду, но она видела, сколько нерастраченной мощи было в облупившихся колоннах, которые всем своим видом показывали, что еще могут, еще очень долго могут сопротивляться высокому и почерневшему от скорби и грязи потолку. Слышала, как стонала под ногой доска старинного паркета… Дом знал о своем приговоре, но отказывался умирать. Майя шла по изуродованным мелочной перепланировкой залам и испытывала острое сожаление. Бессловесные старые постройки были для нее беззащитнее увечных людей, ей казалось, что они, как обездвиженные существа, томятся накануне смертного часа и никак не могут объяснить, что хотят жить, что их ребра целы и позвоночник не надломлен…