Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Марк Ефетов

И в который раз Борис почувствовал, как хочется ему, чтобы и его отец, Феофан Сергиенко, прославил свою родину…

УПРЯМЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Осмотрев памятник, Борис сквозь вторую такую же арку в кремлёвской стене вышел к обрыву над Волховом, где стояла длинная скамейка. На ней, зажмурившись от осеннего солнышка, грелся старик, такой древний, что казалось, он прожил со дня основания города — больше тысячи лет.

Борис сел рядом. Он снял заплечный мешок и закурил.

— Издалёка? — спросил старик.

— Издалёка.

Помолчали. Борис спросил:

— Тут был мост?

— Был.

— Взорвали?

— Взорвали.

— Большие были бои?

— Из всего города только несколько домов и осталось. Всё сжёг, покорёжил фашист. Хуже чумы. — Старик закашлялся. — А сколько людей полегло! Лёд в Волхове был красный.

— Скажите, дедушка, а не всех, кто тут во время боя погиб, наверно, опознали?

— Кто ж его знает, милый. Кого опознали, а кого, может, и не признали. Война.

В тот же день Борис стоял в дощатой будке, именуемой конторой археологической экспедиции. Документы, вынутые из холщового мешочка, лежали на столе перед начальником экспедиции профессором Бочиным. Владимир Петрович приподнял пальцем сползшие с переносицы золотые очки и сказал:

— Очень сожалею, молодой человек, но ничего поделать не могу. Вот оно как. Понятно? Что ж вы молчите?

— Понятно, товарищ начальник. Только я никуда не уйду.

— Вот как! Это почему же, разрешите вас спросить, молодой человек?

— Потому что мне надо тут работать. На раскопках.

— А если нет такой штатной единицы?

— Ну и что ж! То единица, а то живой человек. Что важнее?

— Вот оно как, — сказал Бочин. — Интересно! Но вы понимаете, что я хочу вас устроить, но не могу?

Борис молчал. По всей его фигуре, по тому, как уверенно он стоял, по выражению глаз Владимир Петрович понял: не уйдёт этот шофёр.

И сказал как бы про себя:

— Ну и упрямый же вы, молодой человек!

Но сказал он это так, что Борис почувствовал: сдался. Не может, а всё равно сделает.

Снова несколько минут молчания. Потом Бочин сказал:

— Ведь вам, молодой человек, всё равно, какие раскопки: археологические или промышленные? А?

Он не дождался ответа Сергиенко, который, растерявшись, не знал, что ответить, и сказал:

— Приходите завтра сюда, только пораньше, ровно к семи утра. Поедем на берег Волхова, и я что-нибудь устрою. Вот такая штука.

ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЕТСЯ

Вернувшись в Новгород, Костя несколько дней бродил по берегу Волхова, который делит город на две части. Костя надеялся, что ему повезёт, как повезло школьнику С. Иванцову, о котором написал ему в своём письме-приказе Володя Замараев.

Костя делал многое, что — он так считал — должно было ему помочь в поисках Перуна. Он копался в песке, разрывал вязкий зелёный ил, которым, как мягким ковром, были выстланы берега Волхова. При этом Костя приговаривал:

— Перун, найдись, Перун, покажись! Перун, объявись!

Тут надо сказать, что Костя, в отличие от Володи, верил различным приметам. Он, например, считал, что стоит ему найти подкову, как успеваемость наверняка перестанет хромать. И здесь, у берегов Волхова, Костя надеялся помочь себе заклинаниями. Нет, это не помогло.

Костя промочил ноги, но ничего не нашёл. Ему не попалась даже старинная монетка, которых здесь бывало немало. Монетки эти находились, когда он их специально не искал. А тут — ничего. Но Костя не бросал поисков. Он уговорил маму купить ему бахилы — высокие резиновые сапоги. Но и бахилы не принесли Косте удачи. Он ровно ничего не нашёл, хотя в бахилах ходил не только берегом, но и по колено в воде, высматривая сквозь прозрачную поверхность Волхова, не блеснёт ли золото на дне.

Он понимал, конечно, что смешно надеяться найти Перуна так — в одиночку, без приспособлений. Но какое-то время действовала сила убеждения Володи Замараева. Есть же такие люди, что могут убедить другого человека в чём угодно — увлечь его, повести за собой. Володя был таким. Даже старший его брат Женя посмеивался над младшим, а всё равно часто бывал на поводу у Володи.

Эта сила Володиного убеждения спустя несколько дней ослабела. Костя понял, что надо начинать поиски, не разгуливая по берегу, а совсем с другого конца. И однажды после уроков он отправился в археологическую экспедицию, иначе говоря — пошёл на раскопки.

Костя, так же как Борис Сергиенко, вошёл сквозь обычную проходную, где стоял запах махорки, вчерашнего супа и сургуча. И сразу же попал в одиннадцатый век. Проще говоря, прошёл десять шагов и сразу откатился на десять веков назад — на целую тысячу лет…

— Мальчик, тебе кого надо?

Костя оглянулся. Перед ним стоял худой человек в тонких золотых очках. Он был похож на учителя, очень строгого.

«Сейчас выгонит», — подумал Костя.

— Ну, — переспросил строгий, — ты кого здесь потерял?

— Я, дяденька, маму.

Костя соврал, как говорится, даже не подумав. А строгий повернул голову, отчего в очках сверкнули солнечные зайчики, и протянул руку к котловану.

— Она там — на мостовой одиннадцатого века. Вот какая штука.

— Спасибо, дяденька, — ангельским голоском произнёс Костя и подумал: «Почему моя мама должна быть здесь, в этой яме одиннадцатого века? Чудно!»

Владимир Петрович не уходил. Одним движением снял он свои золотые очки, протёр стёкла, надел очки и, чуть прищурившись, смотрел вслед удаляющейся фигурке мальчика. Много лет назад Бочин сам таким же мальчонкой пришёл на раскопки. Пришёл просто так, посмотреть. В те годы он очень любил останавливаться и смотреть вокруг: как вытягивают телегу, застрявшую в грязи, как пожарные заливают водой горящий дом, как маршируют солдаты. Посмотрит, посмотрит и побежит с хлопающим по спине ранцем, чтобы не опоздать в гимназию или домой после уроков.

На раскопки гимназист Бочин пришёл в год, когда начал проходить историю. Слушая рассказ учителя о всяких исторических событиях, он иногда думал: «Интересно! Только когда это было? Давным-давно и быльём поросло». А тут, на раскопках, глянул в котлован и увидел стены крепости, выступавшие из земли, как из тумана, бойницы и сторожевые башни, старинное оружие и щиты, которыми защищались от ударов врага.

История как бы ожила перед молодым Бочиным. Ему виделись сражения, которые были здесь, у этих раскопанных стен. Он стал видеть за сотни веков назад и в тот день, понял, что никогда не уйдёт с раскопок.

Так оно и случилось. Раскопки стали вторым домом профессора Бочина: он приходил сюда раньше всех и уходил последним. Владимир Петрович знал здесь каждую горушку, каждую ямку. Сейчас он смотрел Косте вслед и думал: «Нет, я ошибся. Безусловно ошибся. Этот мальчик не к маме пришёл. Его, так же как меня полсотни лет назад, привлекли раскопки, необычайность, чудеса…»

А Костя ещё дорогой сюда приготовил себя к чудесам. И потому, пробираясь по грудам земли к котловану, он старался ничему не удивляться. Правда, это было не так-то просто. Представьте себе большую площадь, огороженную забором, вдоль которого тянутся низкие дощатые будки-бараки. И на каждом из них вывеска на куске фанеры. На одном — три карты. Три огромные карты, каждая величиной со школьный портфель. На другом щите нарисован чёрт с рогами. На третьем — глиняный горшок.

ХОРОШИЙ ДЯДЬКА

Костя старался не смотреть по сторонам и ничем не выдавать своего удивления. Он шёл независимой походочкой, может быть излишне небрежно размахивая руками. Вся его фигура должна была изображать полное равнодушие к окружающему, как бы говоря: «Я здесь не в первый раз. На раскопках работает моя мама, и меня здесь ничто не удивляет».

Да, должно быть, Костя переиграл безразличие.

— Эй, мальчик, минуточку!

Это крикнул кто-то за Костиной спиной. И в голосе крикнувшего Костя почувствовал недоброе: «Сейчас выгонит. Обернуться или бежать?»

Но бежать было некуда. Место раскопок, или, как говорят в Новгороде — раскопа, было огорожено со всех сторон. Перед Костей зиял большой котлован, сзади — проходная…

Почувствовав на плече чью-то руку, Костя обернулся:

— Я, дяденька…

Перед Костей стоял человек в тёмном комбинезоне. На смуглом лице белели зубы. Лицо было чуть скуластое, а глаза большие и, как показалось Косте, добрые.

— Из кружка? — спросил человек в комбинезоне.

— Угу, — неопределённо ответил Костя.

— А где же остальные?

Костя пожал плечами, что должно было означать: «А я почём знаю?»

Человек в комбинезоне как-то очень по-доброму улыбался, и лицо его показалось Косте знакомым. И в это же время Борис Сергиенко отряхивал землю со своего комбинезона и думал: «Где я видел этого мальчонку?» Мелькнула было мысль: «Не он ли писал ночью в коридоре вагона?» Но Борис тут же сказал себе: «Да нет же! Тот был без очков, а этот в очках. Нет, не тот».