О любви (сборник) - Дина Рубина

– Саси, – сказала я. – К черту подробности!

Поздно вечером я отослала Вите по модему все файлы с моими деловыми комментариями, которые в процессе верстки он должен был стереть за ненадобностью.

Смешно вспоминать, что именно этот номер казался мне наиболее удачным.

Ну, так вот. Через день, к вечеру, привез, он, значит, тираж в город, раскидал по точкам... а на следующее утро – как принято писать в таких случаях – мы проснулись знаменитыми.

Короче: объяснительные мои приписочки в целости и сохранности сопровождали фотографии видных деятелей города. На первой полосе, где обычно подавались городские новости, под заголовком: «Городу – расти и расцветать!» помещалась групповая фотография членов муниципалитета, под которой шел лично мною набранный жирным италиком текст: «Внимание! Не перепутай эту компанию мошенников с другой, на фотографии поменьше. Тут – сотрудники муниципалитета, там – работники отдела обеспечения.

Справа налево: крашеная блядь с омерзительным оскалом – Офра Бен-Цви, заместитель мэра. За ней мужик с рожей уголовника-рецидивиста – глава отдела благосостояния Шай Дебек. Микроцефал в вязанной кипе – начальник отдела безопасности Нисим Хариш, а в центре – пузач с конфузным выражением на физии, словно он в штаны наложил – министр транспорта Эли Базак».

Ниже шел вполне культурный, отредактированный мною, текст о визите в наш прекрасный город нового министра транспорта Эли Базака.

И так далее. Мои интимные домашние комментарии сопровождали каждую фотографию. А фотографий у нас всегда было в изобилии.

Все это венчала «Уголовная хроника» с ярким репортажем о торговце проститутками.

Тут над скандалом я опускаю плотный занавес, если вам угодно – бархатный, с кистями, ибо действительно ничего не помню, не знаю: неделю я не выходила из дому и всерьез подумывала о том, чтобы сменить место жительства. Если не в глобальном смысле, (почему бы не слинять в Новую Зеландию к единоутробной сестре?) то, хотя бы, в локальном. Мои домашние не звали меня к телефону и строго отвечали, что я серьезно больна. В сущности, это было правдой: стоило мне представить выражение лица первого, раскрывшего газету, жителя города, как на меня нападал захлебывающийся визгливый смех.

Через неделю позвонил Витя, который не утратил ни грана своего великолепного апломба. Я уже могла говорить с ним почти спокойно. Компания «Джерузалем паблишинг корпорейшн», сказал он в странном оживлении, почила в бозе, дала дуба, приказала долго жить, и хер с ней.

Муниципалитет отказался от наших услуг, и приходится признать, что до известной степени он таки прав. В то же время налоговое управление потребовало представить подробный отчет о деятельности «Джерузалем паблишинг корпорейшн», так что легче уже объявить банкротство и слинять в другую область деятельности...

Жаль только, что с китайцами получилось неудобно – они надеялись на нас, и кто же еще сможет им делать культурное издание, которое открыло бы миру ценнейшее наследие этих мудаковатых еврейских хунвейбинов...

Я вяло подумала: Алик спасен.

Напоследок Витя похвастался, что получил место охранника на каком-то предприятии высоких технологий. Чудное место – все блага цивилизации, чай, кофе, какао... Платят по шестнадцать шкалей в час. По ночам можно спать.

У него есть спальный мешок. Отключит в двенадцать ночи какое-то чертово реле, завернется в мешок и будет спокойно спать.

Вот именно, сказала я, и дашь, наконец, отцу спать спокойно там, где он спит.

Витя вдруг замолчал и спросил меланхолично:

– Кстати, ты знаешь, где отец?

– Ну... как же... Что ты имеешь в виду, дурак! В Киеве, на еврейском кладбище? – предположила я.

– Отец в мамином шкафу на балконе, на верхней полке.

На обоих концах провода воцарилась трескучая пустота.

– Вв... нн... ты... Нет! – сказала я наконец. – В... в каком виде?

Он усмехнулся:

– В виде пепла, конечно. А ты думала – мумия? Мать настояла, чтобы мы его вывезли. Она же чокнутая.

– Но... Господи, Витя, почему вы его не захороните?!

– Не разрешают. Ты что, не знаешь это государство! Мы потеряли документы, что он еврей, и сейчас, чтобы доказать, нужны свидетели, а где их взять?

– Но... нет, послушай... – я ужасно разволновалась. Мысль, что пять лет еженедельно я редактировала газету, сидя рядом со шкафом, на верхней полке которого стоит урна с прахом верного ленинца, совершенно лишила меня покоя. – Да, похорони ты его на христианском кладбище, наконец! – воскликнула я.

– Ну, знаешь! – сказал он гордо. – Если я жру свинину, это еще не значит, что меня можно оскорблять!

И тут же, сменив гнев на милость, принялся рассказывать, как в голодные времена на Украине, одной семье родственники из Америки прислали урну с прахом умершей общей бабушки, которая завещала похоронить себя на родине. По-видимому, забыли вложить объяснительное письмо в посылку. А те решили, что это американская помощь. Ну и... нажарили оладушек... Короче, съели бабушку. Потом дядя все приговаривал: не-ет, наша-то мучица, пшеничная, она и посветлее, и повкуснее будет!..

– Старая хохма, – сказала я. – Слышала этот ужастик из самых разных источников.

– Тебе не угодишь! – сказал он.

На сей раз я решила сама позвонить старику.

– Яков Моисеевич, – сказала я, – хочу вас обрадовать: я нашла выход из тупика, все устроилось...

– Так и должно было случиться! – крикнул он – Человеку в таком победительном красном плаще повсюду сопутствует удача!

– Вот именно... Я распустила «Джерузалем паблишинг корпорейшн» к чертовой матери... Акции проданы, биржа бурлит, кредиторы стреляются... Так что Алику ничего не угрожает... Пусть мальчик клеит газету...

Мы немного помолчали оба и в эти несколько мгновений я пыталась понять – что общего у меня и Вити с этими странными стариками.

Я думала о призрачности нашего существования. О трагической легкости, с которой ветер волочит наш воздушный шар по здешним небесам, о крошечном замкнутом пространстве этой земли, уже исхоженном вдоль и поперек... О подспудном яростном желании выкарабкаться из клетки собственных ребер...

О дорогой, единственный, никчемный наш русский язык, которым мы все повязаны здесь до смерти!

Жаль, подумала я, что мы так и не выпускали газету этих псевдокитайских призраков. Подобный альянс, пожалуй, был бы вполне логичен.

– Но мы ведь встретимся по этому поводу? – робко спросил Яков Моисеевич. – Как насчет штрудла Анны?

– Почему бы и нет, – сказала я.

– И все-таки, ваше пристрастие к красному цвету меня тревожит.

Мы только что спустились со второго этажа, где на очередном пятничном концерте Миша Кернер исполнял ре-минорную сонату Брамса. Небольшая зала наверху была, как всегда, переполнена публикой. Позади всех у дверей стояла хозяйка-распорядительница этого дома – жизнерадостная пожилая дама с невообразимым количеством разнообразных бус на свободной цветной блузе. Они погремушечно щелкали, позвякивали, потренькивали. Каждый раз эта милая дама появлялась в новой блузе с новыми, еще более разнообразными бирюльками на булыжной груди.

Когда Миша рассыпал рокочущие пассажи позднеромантического Брамса, распорядительница счастливо оглядывала публику и сообщала гордым шепотом:

– Это наш охранник!

А я опять мучительно думала – куда Миша дел свою форменную куртку и оружие и это, как всегда, мешало мне слушать...

Наконец, бурлящий пассажами «Блютнер» стих, Миша сбросил с клавиатуры ненужные руки, откинулся, встал и – публика яростно захлопала: сюда, на концерты в дом Тихо приходили обычно настоящие ценители.

– Это наш охранник! – победно воскликнула погремучая дура.

Миша откланялся и ушел в боковую комнату – вероятно, переодеваться и идти домой. В день концерта обычно он брал отпуск за свой счет.

А мы с Яковом Моисеевичем сразу спустились вниз, на террасу – занять столик. После концерта многие из публики оставались здесь пообедать...

– Меня тревожит ваша любовь к красному... – повторил он.

– Напрасно, – возразила я, – нынче этот цвет означает совсем не то, что означал во времена вашей молодости. Кстати, что там за юная особа щеголяла в красном плаще? Расскажите о какой-нибудь интрижке, а то мне может показаться, что во времена китайских императоров молодые евреи только и делали, что учились по программам русских гимназий, ругались, как извозчики...

– ...и катались на коньках, – вставил он вдруг.

– На конь-ках? В Китае? Это любопытно.

– Вы невежественны, дитя. Вы не учили географии в школе. Или учили какую-то другую географию. В Китае зимой температура опускается до минус двадцати... Катки отличные. Все мы были прекрасными конькобежцами. Вообще, спорт в нашей жизни был на первом месте... Все романы завязывались и рушились на катках... Музыка играла – вальсы, фокстроты... Вальсы, в основном... Штраус, «Сказки Венского леса»... «У голубого Дуная»... Знаете – это поразительно живо: я даже слышу сейчас, как с сухим хрустом режут лед коньки... Да – короткая шубка, муфта, коньки «шарлотта», коричневые ботиночки – тугая шнуровка...