Пещера невольницы-колдуньи - Шахразада

— Благодарю тебя, уважаемый! — Северянин низко поклонился и встал.

Всего несколько шагов понадобилось ему, чтобы опуститься на подушки рядом с низким столом, на котором сиротливо остывал чай башмачника.

— Правду ли говорят, о почтенный Маруф-башмачник, что ты знаешь всех в этом прекрасном городе?

— Это правда, путник. Как правда то, что прибыл ты сюда из далеких полуночных земель, как правда то, что твои башмаки истерты о скалы вокруг нашего города, а чалма… Столь необыкновенной чалмы не видел наш великий город, должно быть, со дня своего основания…

— О да, мудрый башмачник. — Путник улыбнулся в ответ. — Я действительно прибыл сюда из земель полуночных, я и в самом деле исходил все горы вокруг этого прекрасного города, а чалма моя… Ох, Маруф, чалма моя видела столько, что, думаю, ей мог бы позавидовать и ты сам.

Башмачник мерно кивал, задумчиво поглаживая ладонью узкую бороду. Появление этого светловолосого и светлоглазого странника сулило городу новые беспокойства, а самому Маруфу — долгие часы размышлений о происшедшем, а потом, куда позже, — о тщете и суете всего земного.

— Но почему ты, путник, спросил меня? — Старик с подозрением взглянул на собеседника из-под седых бровей.

— Даже до наших далеких краев дошла удивительнейшая история о горах, в которых прячутся пещеры, полные сокровищ, тайн и коварных дьяволов… Вот я и пришел, чтобы своими глазами все это увидеть… И, быть может, найти пару-тройку золотых монет…

Маруф с удивлением поднял глаза на странника — ведь тот всего несколько минут назад говорил зеленщику Хасану о том, что собирает сказки. Но, должно быть, не следовало указывать этому жителю полуночи на столь откровенную ложь — кто знает, зачем он лгал Хасану и отчего сказал правду ему, Маруфу. Хотя, быть может, все было наоборот — Хасан услышал правдивые слова, а он, Маруф, — не совсем.

— Мой мальчик. — Старик негромко рассмеялся. — Не одну сотню лет ходят легенды о коварных пещерах и горных дьяволах, не одну сотню лет появляются в горах юнцы вроде тебя, чтобы найти «пару-тройку золотых монет»… И, о всемилостивый и милосердный Аллах, не одну сотню лет идет по нашему базару молва, что очередной юный искатель сокровищ разбился об острые камни, какими усеяно дно узких и глубоких пропастей…

— Но это обыкновенный риск, мудрый башмачник. Чего не отдашь за десяток-другой золотых монет?..

— О юноша, боюсь, что к концу нашей беседы это будут уже два-три сундука…

— Ну что ж, это тоже неплохая добыча… Для одинокого и небогатого путника.

Башмачник замолчал. Молчал и путник. Быть может, он не хотел тревожить собеседника понапрасну. Но, быть может, придумывал новый, более язвительный вопрос.

Первым не выдержал Маруф:

— Но почему же ты, юный странник, спросил меня о том, знаю ли я всех в нашем воистину великом городе, да хранит всемилостивый и милосердный Аллах его денно и нощно?

— Потому, — ответил юноша, — что я хочу познакомиться с почтенным Али-Бабой, удивительная история которого долетела и до наших полуночных мест. Никто, как сказали мне у входа на ваш великий базар, никто лучше тебя не знает этой истории… Или они ошибались?

— О нет, мальчик, — голос башмачника стал теплее, никто, о как правы мои соседи, никто лучше меня не знает этой удивительной истории. И никто лучше меня тебе ее не расскажет. А после ты уж решишь, стоит ли тебе вновь возвращаться в горы за парой-тройкой золотых монет. Или, быть может, лучше познакомиться с достойным Али-Бабой и узнать, к чему могут привести глупые прогулки по тайным горным тропам. Слушай же… Было это так…

Свиток двадцать первый

Али-Баба был свободен как ветер. И потому решил прогуляться. Ноги вынесли его за городскую стену, на одну из тропок, что вела в горы. Вновь и вновь юноша мысленно возвращался к тому мигу, когда на шею возлюбленной легло ожерелье, вновь и вновь переживал он секунды расставания, вновь и вновь чувствовал, как накатывают на него, к счастью, все слабее, волны любовного безумия. И потому не сразу заметил Али, что ушел в горы так далеко, что не стало видно крепостной стены, умолк шум никогда не отдыхающего города. Лишь ветер шевелил ветви густого кустарника, да слышался колокольчик какой-то глупой козы, которая в поисках сочной травки забрела далеко от дома.

Но вот в тишине родился еще один звук — звук шагов. Так быстро и легко могла идти только молоденькая девушка.

Али-Баба всегда мог отличить шаги женщины от шагов мужчины или ребенка. Ибо Али-Баба считал себя настоящим любителем женщин и ценителем великой женской красоты.

«О Аллах милосердный, что может делать девушка в этот вечерний час так высоко в горах? Или мне это все лишь послышалось? Но нет, шаги становятся все ближе…»

Али-Баба присел за огромным кустом олеандра так, чтобы видеть тропинку, но самому оставаться совершенно незаметным.

«О да, я не ошибся. Это молоденькая девушка. Но куда же она так торопится? И почему все время поглядывает на свою раскрытую ладонь?»

Али-Баба был не из тех, кто способен был просто вернуться в город и остаться в стороне от тайны, которая сама просилась ему в руки. И поэтому он последовал за девушкой, стараясь двигаться так же тихо, как двигался бы призрак… Если, конечно, какому-нибудь призраку пришла бы вдруг охота погулять по узким каменистым тропкам.

Но красться пришлось недолго. Через сотню-другую шагов подъем закончился. И девушка, а следом за ней и Али-Баба, ступили на каменную площадку перед скалами.

— О Аллах, неужели я уже нашла? Неужели это здесь?

«Малышка, что же ты ищешь так высоко в горах?» — не мог не спросить Али-Баба. Но спросил он это совсем бесшумно, ибо чувствовал, что ему вот-вот откроется какая-то удивительная тайна.

Между тем девушка обошла всю площадку перед скалой и, увидев что-то у ее подножия, проговорила;

— О, вот он, знак девы-защитницы… Да пребудет с тобой, добрая моя Джамиля, милость Аллаха всесильного и всемилостивого… Теперь я буду не одна.

Девушка встала перед скалой и, поглядывая то вниз, на камень, то на раскрытую ладонь, медленно и торжественно произнесла:

— Сим-сим, по велению сердца, откройся!

«Сим-сим? При чем тут лепешки?»

Но ответ гор потряс Али-Бабу. Бесшумно отодвинулась такая огромная, казалось, нерушимая, скала. И раскрылся высокий узкий грот — вход в недра горы, вход в тайну.

Тень грота поглотила и неведомую красавицу, и ее тайну. Али-Баба, быть может, и попытался бы последовать за ней, но ноги его совершенно не держали — юноше показалось, что он и сам превратился в камень, подобный окружавшим его древним скалам.