Доклад об эффекте Барнхауза - Курт Воннегут

За девятнадцать минут до часа «Ч» по радио было объявлено, что ракеты готовы к запуску, что корабли наблюдения отведены на безопасное, по мнению специалистов, расстояние и что бомбардировщики уже на пути к Алеутским островам. Наше маленькое виргинское общество в гостиной много курило и мало разговаривало. Профессор Барнхауз находился у себя в спальне. Генерал Баркер суматошно носился по всему зданию, как женщина, которая готовит обед в День Благодарения на двадцать персон.

За десять минут до часа «Ч» генерал вошел в гостиную, пася перед собой профессора Барнхауза. Профессор был в удобном экипировке: теннисные туфли, серые фланелевые брюки, голубой свитер и белая рубашка с открытым воротом. Вдвоем они сели бок о бок в викторианское кресло. Генерал то и дело вытирал пот, профессор держался бодро и весело. Он посмотрел поочередно на экраны, закурил сигарету и откинулся к спинке кресла.

— Вижу бомбардировщики! — на разные голоса закричали наблюдатели на Алеутских островах.

— Пуск! — гаркнул оператор в Нью-Мехико на стартовой площадке.

Мы все быстро взглянули на огромные электрические часы над камином, а профессор, чуть приметно усмехнувшись, продолжал следить за изображениями на экранах. Глухим голосом генерал вел обратный счет времени. "Пять… четыре… три… два… один — СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ!"

Профессор Барнхауз закрыл глаза, поджал губы и стал поглаживать виски. С минуту он ее менял возы. Телевизионные экраны подернулись рябью, радиосигналы утонули в грохоте "помех Барнхауза". Профессор вздохнул, открыл глаза и улыбнулся.

— Вы вложили себя всего? — недоверчиво спросил генерал.

— Я был, что называется, весь нараспашку, — ответил профессор.

На экранах снова появились изображения, радио словно взорвалось изумленными криками наблюдателей. Алеутское небо было испещрено струйками дыма, которые тянулись вниз за ревущими, объятыми пламенем бомбардировщиками. Высоко над полигоном под небом пустыни тесной кучкой распустились белые клубы, похожие на облачка, и донесся слабый раскат грома.

Совершенно счастливый, генерал Баркер восторженно качал головой.

— Вот так да! — кудахтал он. — Вот так да! Джентльмены, вот так да!

— Глядите! — вдруг закричал сидевший рядом со мной адмирал. — Корабли-то целенькие!

— Похоже… что пушки у них все скрючены, — сказал мистер Касрелл.

Сорвавшись со своих мест, мы столпились у телеэкранов, чтобы получше разглядеть повреждения. Мистер Касрелл не ошибся. Корабельные орудия были изогнуты книзу, их сплющенные стволы распластались на стальной обшивке палуб. В гостиной поднялся такой гвалт, что услышать радиодонесения было уже просто невозможно. Мы ликовали и не вспоминали о профессоре, пока два коротких разряда "помех Барнхауза" не повергли нас вдруг в молчание. Радиосвязь оборвалась.

Мы тревожно огляделись. Профессора с нами не было. Распахнулась дверь, и ошеломленный часовой с порога закричал, что профессор сбежал. Он махал пистолетом в сторону ворот: искареженные и почти сорванные с петель, они были открыты настежь. В их створе мы увидели, как автомобиль правительственной охраны, набирая скорость, взлетел на мост и скрылся из виду на крутом спуске в долину. И тут же мы стали задыхаться от дыма: горели все до единого автомобили и мотоциклы, стоявшие вокруг особняка. Преследование было невозможно.

— В него что, черт вселился?! — взревел генерал Бартер.

Мистер Касрелл. который успел выбежать на крытую галерею перед особняком, вернулся в гостиную, на ходу читая какую-то записку, нацарапанную карандашом. Затем, сунув ее мне в руки, он сказал:

— Любезный хозяин оставил это сердечное послание под дверным молотком. Надеюсь, наш юный друг милостиво согласится прочесть его вам, джентльмены, пока я для успокоения пройдусь по парку.

"Джентльмены, — прочел я вслух, — Будучи первым в истории сверхоружием, обладающим сознанием, я решил, что мне незачем состоять в резерве министерства национальной обороны. Создавая небывалый прецедент в поведении материальной части артиллерии, я покидаю вас по чисто человеческим соображениям. А. Барнхауз"

С тех пор профессор систематически уничтожает во всем мире все виды оружия, и, как вы знаете, сегодня на вооружении армий остались лишь камни и заостренные палки. Было бы не совсем точно сказать, что деятельность профессора привела к миру, но, во всяком случае, война стала бескровной и занимательной: ее можно было бы назвать "войной слухов и сплетен". Все страны наводнили друг друга агентами, роль которых свелась к тому, чтобы выведывать местонахождение оружия и через газеты информировать об этом профессора.

Каждый день поступают сообщения об очередном случае уничтожения оружия посредством дииамопсихизма, и каждый день появляются новые слухи о том, где скрывается профессор Барнхауз.

Несомненно одно: сейчас, когда я пишу эти строки, профессор жив. Всего лишь десять минут назад радиопередачи были заглушены "помехами Барнхауза". За восемнадцать месяцев, прошедших со дня операции "Мозговой смерч", пресса сообщала о смерти профессора не менее десяти раз. И всякий раз эти сообщения появлялись в период относительно долгого отсутствия «помех», когда где-нибудь находили труп неопознанного человека сходной с профессором внешности. После каждого из первых трех сообщений сразу же начинались толки о перевооружении и необходимости военных акций. Однако любители бряцать оружием быстро убедились, сколь опрометчиво преждевременно праздновать смерть профессора.

Толпа неукротимых «патриотов» очутилась на земле под грудой знамен и обломков праздничной трибуны всего лишь через несколько секунд после того, как был провозглашен конец архитирании Барнхауза.

И те, кто затеяли бы войну при первой возможности, теперь угрюмо помалкивают и ждут, ждут неизбежного — кончины профессора Барнхауза.

К сожалению, профессор не из породы долголетних людей: его мать дожила до пятидесяти трех, отец — до сорока девяти: продолжительность жизни его бабушек и дедушек по обеим линиям примерно того же порядка. Стало быть, можно надеяться, что он проживет лет пятнадцать, если только его не настигнут враги. Но если принять во внимание количество этих врагов и их энергию, то пятнадцать лет покажутся огромным сроком, он в любое время может сократиться до пятнадцати дней, часов и даже минут.

Профессор понимает, что слишком долго ему не протянуть. Я сделал такой вывод из письма, которое нашел у себя в почтовом ящике накануне рождества. Без подписи, напечатанное на лоскуте прочной бумаги, оно состояло из десяти предложений. Первые девять представляли собой маловразумительную мешанину из словечек профессионального жаргона и ссылок на какие-то неизвестные источники. Десятое в отличие от предыдущих было просто по синтаксису и состояло из коротких слов, но отсутствие в нем логического смысла делало его самым загадочным и вовсе сбивало с толку. Решив, что это глупый розыгрыш кого-то из моих коллег, я чуть было не выбросил письмо. Но потом почему-то положил его на письменный стол поверх разного хлама, среди которого валялись и игральные кости профессора.