Формула счастья - Олег Коряков

Обрывок одного из протоколов поразил Рано. Из него она узнала, что «пьянка и поножовщина в комсомольско-молодежном общежитии привели к убийству крановщицы Пономаревой». Рано дважды перечитала это место, руки её бессильно опустились, лицо стало недоумевающим и горестным.

— Как же так?.. Разве у них это было возможно?

Ярослав тоже был потрясён. Он звал о подобном из литературы, но, описанное в книгах, это воспринималось совсем по-иному. А сейчас перед ними лежал живой документ — неумолимое свидетельство о конкретном случае убийства человека человеком. Комсомольцем. Ярослав не знал, что ответить Рано.

— Тогда ещё многое было возможно, — сказал он, опустив голову, словно сам был виноват в той далекой нелепой беде.

Андрей уставился в окно и долго стоял так, словно силился разглядеть что-то вдали.

Другой протокол вызвал у Рано смешливое удивление.

— Послушай, Яр! Вот тут Андрей нашел: бюро одобряет инициативу школьников и призывает всех комсомольцев района выйти на сбор металлического лома.

— Да. А что тебя удивляет?

— Я не понимаю, где они могли собирать лом.

— Всюду. Во дворах, по квартирам, на пустырях.

— Откуда же он там брался?

— Выбрасывали.

— Лом? Выбрасывали? Он же был необходим металлургическим предприятиям!

— Потому и собирали.

— Но зачем же выбрасывать, а потом собирать? — не выдержал и Андрей. — Где логика?

— Вы забываете, что то было совсем другое время.

Более веского объяснения Ярослав привести не смог.

— Ох, трудно вашему брату — историку, — лукаво посочувствовала Рано.

— Легко — неинтересно, — рассудительно Ярослав, не принимая иронии.

Некоторое время они работали молча. Лацис по видеофону поинтересовался, не нуждаются ли молодые люди в каком-либо совете, пошутил насчет кислого вида Рано и, дружески скорчив уморительную гримасу, исчез с экрана.

— А он хороший, — сказала Рано.

— Он, наверное, очень много знает, — отозвался Андрей.

— Душевные качества определяются не знаниями, — возразила сестра.

— И знаниями, — поддержал товарища Ярослав. Рано не хотелось спорить. Не было настроения.

— Цифры, цифры, — вяло сказала она. — Андрей был прав: заглянуть бы в живую человеческую душу.

— Чего захотела! Цифры — это тоже очень важно. — Ярославу и самому они надоели, просто он хотел поддержать честь историка. — По цифрам можно узнать массу интересного.

— Я понимаю. Экономика. Конечно, важно. Но ведь хочется знать, о чём и как они думали, как проводили время, в чём находили счастье. В сборе лома? В мечтах о будущем?

— Скорее, в борьбе за будущее.

— Мы тоже боремся за будущее, но у нас счастливое настоящее.

Ярослав задумался. Андрей выжидательно смотрел на друга, будто тот мог ответить на все вопросы, решить все проблемы, — ведь он был в родной стихия истории.

— Это сложная штука, — сказал Ярослав. — Конечно, и в их настоящем было счастье. Была любовь. Были успехи в делах. А то, что они шли в коммунизм первыми, — одно это должно было делать их жизнь особо содержательной, исполненной чего-то высокого.

— Ну вот, я и хочу понять это. И Андрей, по-моему, тоже. Понять их формулу счастья, что ли. А эти твои цифры ничего мне не говорят.

— Почему — мои? Это их цифры.

— Не придирайся. Ладно, давай работать…

Раскрыв одну из папок, Рано увидела газету. В неё были заложены какие-то платёжные ведомости. Газета была очень старая, на рыхлой, толстой желтоватой бумаге. Рано взглянула на дату — 18 июня 1963 года. С первой страницы улыбались Валентина Терешкова и Валерий Быковский — одни из первых космонавтов Земли.

Сколько потом было космических взлётов, экспедиций, рейсов — не счесть. Они стали будничными. Но те… Ведь они были одни из первых, самых первых в истории человечества.

Лица этих космонавтов были знакомы Рано — по книжным портретам. Но здесь они выглядели совсем по-иному. Черты лица были те же, а выглядели по-иному. На газетную полосу они вошли прямо из жизни, с фотографической пленки. Они улыбались, два молодых радостных человека, слушая восторженный гул землян. Он и сейчас, через долгое столетие, вдруг почудился Рано в тихой светлой комнате архива. Она представила себя читательницей газеты тех дней и сразу ощутила, как сильно забилось сердце.

Почти всё место в газете занимали материалы о космонавтах — официальные сообщения, приветствия, очерки, статьи, фотографии. Но были тут и заметки о строительстве гигантской электростанции на сибирской реке и о новых моделях машин, о кровавых боях во Вьетнаме и забастовке в Лондоне, кого-то ругали за срыв заводской программы, а объявления на четвертой полосе газеты извещали о разводе супружеских пар, о приёме на работу и сообщали, какие фильмы будут демонстрироваться в кинотеатрах.

Они воздвигали могучие промышленные комплексы, лезли в глубины земли за рудой, воевали за каждую тонну металлического лома, делали машины, в заброшенных степях выращивали хлеб, а по вечерам упрямо листали книги или шли в кино, и радовались, и смеялись, а кто-то печалился и негодовал, а где-то злой, падший человек наотмашь бил ножом другого в сердце…

Спазма сжала горло Рано. Милые, далёкие мои предки! Как же нелегко и как гордо вы жили! Да, звериное прошлое ещё корежило людей, ещё поднимал человек на человека оружие, было трудно, а вы, упорные и целеустремлённые, всё же шли вперёд, отшвыривая мерзости прошлого, расчищая дорогу будущему, нам…

Сквозь все ещё звучащий приветственный гул она услышала тяжёлое погромыхивание и скрежет землеройных машин, шум станков и негромкое гудение электромоторов. На тревожное сверкание алых струй ритмически чётко накатывались спокойные широкие полосы голубого. Ей давно слышалось и виделось то, что она хотела и стеснялась назвать «Симфонией звездных дорог». Но то было лишь пение космических трасс, свистящий, пронзительный взлёт, неземные, странные перезвоны и шорохи, слепящее сияние светил. Ей не хватало земной основы будущего произведения. Сейчас она её услышала.

Закаменев, Рано вслушивалась в прошедшее столетие. Рука Ярослава легла на её плечо.

— Ты где-то очень далеко, Рано. Мы окликали тебя дважды.

— Да? — Она нехотя возвращалась в своё время. — Извини, Яр, я задумалась.

— Взгляни, что он нашел! — Андрей был необычно возбужден. — Дневник!

В руках Ярослава были две тетради, какими в двадцатом веке пользовались ученики. На каждой из них стояла подпись: «Инга Холмова» и номера — третий и четвёртый.

— Дневник, понимаешь? — Глаза Ярослава лучились.

— Но… ведь это личные записи…

— Они сделаны более ста лет назад. Их автора давно нет в живых…

ДНЕВНИК ИНГИ

Тетрадь третья

Ого, сегодня я начинаю третью тетрадь. Подумать только, уже третью! А первые записи я сделала два с лишним года назад, была совсем ещё девчонка, семиклассница. Теперь как-никак в девятом!

Я перелистала старые тетради. Смешно! Какие-то пустые, бессодержательные записи: «Сегодня по истории получила пять, по немецкому — пять. Завтра контрольная по химии». И так каждый день, и это я называла дневником! Хорошо, что Агния Ивановна дала добрый совет. В последнее время записи стали другими. Ну, и сама я, конечно, взрослею. Ведь всё-таки мне шестнадцать лет, и я в девятом классе. Впрочем, иногда мне кажется, что я полная дура, тупица, ничего не могу понять в жизни, и тогда я становлюсь противной себе…

Ну, расфилософствовалась, Ингочка!..

Вчера был хороший день. Во-первых, две пятёрки. (Только что издевалась над такими записями.) Во-вторых, на занятиях нашего литкружка я читала свой рассказ, всем понравилось, а потом был интересный разговор.

— Тут зачеркнуто, — сказал Ярослав. — По-моему, зачеркнуты слова: «В-третьих, один человек…»

— Значит, этим «в-третьих» она боялась поделиться даже сама с собой, — задумчиво сказала Рано.

— Наверное, проще: «в-третьих» было несущественным, — скептически заметил Андрей.

О нашем литкружке я ещё не писала. Он гораздо лучше, чем в старой школе, откуда я перевелась. Я считаю, что все дело в руководителе. У нас руководитель Венедикт Петрович Старцев. Он ещё не очень старый, лет сорока, лохматый и милый очкарик, толстенький и безобидный. С нами держится как с равными, выслушивает очень внимательно и спорит яростно. С ним интересно: ни казенщины, ни нотаций. Мы читаем своё (у нас несколько «писателей»), обсуждаем литературные новинки и говорим на самые различные темы. Получается как-то «не по-школьному, и это хорошо.

Ребята в кружке, конечно, самые разные. Есть, по-моему, интересные. Мне нравится (как человек) Володя Цыбин. Правда, он противоречивый. Положительное в нём: держится независимо, хорошо воспитан, мыслит оригинально. Отрицательное — слишком любит всё модное и немножко важничает. Ну, а то, что он подражает Вознесенскому и ещё кому-то (Володя у нас «поэт»), так это не страшно: начинающие все кому-нибудь подражают.