Криволесье во тьме - Мэтт Коджешау
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обойдя хижину по периметру, я обнаружил вход, в проёме которого ранее, очевидно, теснилась деревянная дверь. Теперь же она, сорвавшись с петель, превратилась в рассадник червей да бледных поганок. Я заглянул в помещение и, не переступая из осторожности через порог, стал осматривать сохранившееся в жилище убранство.
“Пусто…“ – сказал я про себя, не увидев ничего, кроме прислонённого к стене полукруглого камня. Утомившись от проделанного пути и разочаровавшись в находке, я собрался отправиться в обратную дорогу. Так вышел я на небольшую опушку в тридцати метрах от дома и прислушался к странным, будто растворяющимся в пространстве, звукам… Шелест направил мой взор вглубь леса. Приглядевшись, я обратил его на невысокие бугорки, из которых-то и вырастали искривленные стволы бесчисленных деревьев. Меня заинтересовала столь необычная причуда и, хоть мне поначалу и казалось, что это всего лишь корневища, я огляделся вокруг… Тогда-то пред моими глазами и распахнулась завеса тьмы. Кроны деревьев, некогда отвлекавшие мое внимание от земли под ними, нынче перестали шуметь. Ветер утих и изуродованные ветви прекратили свое хаотичное движение – теперь все они будто находились в ожидании открытия доселе скрытого и непонятного человечеству знания. И под каждым из стволов, в зарослях колючих кустов, утопали в гнилостной почве округлые камни. Я подошел к одному из них и молчаливо, но в бескрайнем любопытстве, очистил его от слоя многолетнего мха, после чего, присмотревшись к почерневшей поверхности, отпрянул прочь от покрытой лишайниками насыпи. Моему воображению открылись масштабы необъятных лесов, и той лжи, что некогда доносилась из каждого проклятого дома. Я стал представлять, какое количество неупокоенных душ тщетно путаются в гигантских корневищах, и сколько из них было осквернено высокими, распростёршими свои кроны в небесах, деревьями. Их скрюченные ветви, искорёженные стволы и мерзкие корни много веков пребывали в безмолвии в создаваемом листьями мраке…
То криволесье давно покинуто людьми и густые заросли скрыли от глаз высеченную в камне память…
“Но что за камень лежит в хижине?” – снизошел на меня вопрос, с которым я вернулся к руинам и, отодвинув плиту, вычитал открывшую мне глаза надпись…
Знайте, мне больше некуда стремится. Моя участь предрешена задолго до меня и тот камень, что предназначался древнему, не предавшему памяти предку, станет моим знаменем отныне и навсегда…
– Ах! Как же болит голова… та шайка музыкантов – не порождение общества, не продукт социального воспитания… они – предатели, в чьих жилах течёт та же кровь, что привела к бесконечным страданиям моего древнего рода. В попытке не допустить повторения истории, мне пришлось спуститься до ужасных деяний, коим нет оправдания, потому как были они ни к чему… все мы испытаем влияние прошлого… но один остался! Один из них продолжил свою жалкую жизнь… жаль, не могу вспомнить то проклятое семейство, представители которого вынудили моего прародителя в одиночестве сходить с ума в темном криволесье! Черт бы побрал всю их семейку до седьмого колена. Предатели, что показали всем «новую жизнь», те, что оставили нас умирать над могилами предков… – он схватился за голову и склонился над полом, после чего распростер руки к небесам. – чтоб ожидали их вечные муки! Да поглотит их криволесье во тьме!
Я сидел на кровати и в ужасе слушал эти низкие стоны, этот дикий вопль, наполненный безумием; смотрел, как старик корчится на полу у печи и проклинает общество, давая ему термины «больное» и «мёртвое»…
Понимая, что старик несёт опасность своими действиями да и самим своим существованием, я решил покинуть хижину. Я встал с кровати и, тихо подойдя к выходу из комнаты, схватился одной рукой за ручку двери, другой – чемодана и попытался сбежать из сумасшедшего дома… но дверь издала мерзкий, наполненный отчаянием, скрип, при котором старик как-то странно притих. Мой чемодан зацепился торчащим из угла гвоздем за матрац кровати. Буквально через секунду я почувствовал на себе взгляд безумца. Его бесчувственные глаза вонзились в меня, я же тем временем пытался высвободить чемодан из ловушки, но тщетны были мои попытки…
– Неужто уходите? – спросил гнетущим голосом старик, подходя всё ближе с видом, будто никакое безумие не пожирало разум его минуту назад.
Не произнеся ни единого слова, я с силой потянул за ручку в надежде, что матрац порвётся, старик же находился в трех метрах от меня и всё сокращал расстояние. Я дернул сильнее… если бы и на сей раз у меня не получилось бы вырвать свои вещи из цепей пристанища дьявола, клянусь, я бы бросил свой чемодан на волю безумца и убежал бы прочь. Но гвоздь выпал, чемодан распахнулся, я упал навзничь в коридор, а из-под моей одежды выпорхнула фотография… та самая семейная фотография с надписью 1910 год… Сумасшедший невольно глянул на неё, и на лбу его выступили морщины. Глаза, в которых теперь пылала одна лишь ненависть, пали на моё лицо. Крохотные зрачки ужаснули меня скрытыми за ними, отвратительными намерениями. Губы чуть шевельнулись и послышался тяжеловесный, но тихий голос.
– Не следовало вам возвращаться сюда…
В страхе я вскочил и, забыв о своих вещах, выбил телом входную дверь и бросился от хижины по памяти прочь. Не помню, вопил ли я, или был бесшумен, но скрюченные, омерзительные ветви деревьев на фоне ночного неба сковывались между собой над моею головой. Они цеплялись, они кололи, они ранили мою кожу. Не зная ни времени, ни направления, я бежал вперёд и, словно свет в конце тоннеля, разглядел в зарослях, как вначале, огонёк, но на сей раз был это не дом. Это точно не та проклятая хижина. Это поезд! Я благодарил судьбу за то, что у меня получилось выбраться из колючих зарослей. В безумстве я вскочил на этот состав и рухнул на пол тамбура. Единственное, что я помню, так это того самого кондуктора, который в недоумении носился вокруг меня, лепеча какие-то неразборчивые слова.
Я уехал из этого проклятого места, из этих отвратительных лесов, растущих на куполовидных холмах. Я вернулся к своей
