Подарок судьбы - Всеволод Васильевич Беляев

ногами, а когда он падал, хватал за шиворот и усаживал обратно на табуретку. Антон даже не пытался сопротивляться, только хныкал:

— Ну не надо! Не надо, пожалуйста!

Потом пришёл дядя Жора и оттащил Колю. Сказал, что ещё рано. И налил Антону полный стакан водки.

Вот так эта табуретка и стала местом его постоянной дислокации. А сам он стал постепенно превращаться в Антошу-бомжа. И превратился. А всё могло бы быть и по-другому… Как? А чёрт его знает! Но могло, это точно!

Устав от своих воспоминаний, наполненный ноющей душевной болью от того, что всё могло бы быть иначе, он стал забываться. Под невнятный разговор за столом, всё больше напоминавший ему воркование голубей, Татоша поуютней ткнулся спиной в угол, поплотнее смежил веки. Воркование делалось всё тише и уплывало всё дальше, и, наконец, совсем растворилось в темноте.

Разбудил звонок в дверь. Антон вскочил с табуретки, пытаясь понять, где находится. Долго оглядывал тёмную кухню. Постепенно пришёл в себя.

— Эк меня разморило, — сказал сам себе вслух.

А потом спохватился: да это же сестра, наверное, что-нибудь забыла и вернулась! Что бы такое она могла забыть? Да ведь она может опоздать на самолёт! И он побежал открывать.

За дверью стояла внушительных размеров незнакомая женщина. Едва увидев Антона, она вскричала:

— Ну слава Богу, дома! А я уж боялась, что не застанем! Смотри, какой молодец, какой красавец, а, Жора?

Она повернулась и Антон увидел стоящего позади неё невысокого мужчину, который придвинулся и протянул Антону руку.

— Георгий Алексеевич, — представился он. — Можно просто: дядя Жора.

Он выжидательно смотрел на Антона и тому ничего не оставалось, кроме как тоже представиться и пожать предложенную руку.

— Ну Антон, — опять вступила женщина, — узнал ты нас? А я тебя помню. Но совсем маленьким, вот таким, — она опустила руку куда-то вниз. — Ну, как меня зовут?

Антон, хоть убей, не мог её вспомнить. Но показывать этого не хотел, было неудобно. Он неопределённо закивал головой.

— Ну как же! — воскликнула женщина. — Помнишь, у бабы Дуси в деревне были?

Бабу Дусю он тоже вспомнить не мог.

Женщина проницательно смотрела на Антона и, кажется, поняла, что он ничерта не помнит.

— Эх ты, — с ласковым укором произнесла она. — А мы-то тебя сразу узнали. Я же тётя Маша!

Антону стало совсем неудобно. Он спохватился и хотел уже было пригласить нежданных гостей войти. Сделал широкий жест рукой в сторону тёмной прихожей, посмотрел туда и замер. Он вдруг вспомнил свой сон. Свой страшный сон. Его передёрнуло. Он не сдержался и воскликнул вслух:

— Так это был сон? Господи!!

Он повернулся и посмотрел на женщину перед дверью. Пытаясь поверить в происходящее, то ли у неё, то ли у себя спросил:

— Вещий сон?..

— Что?! — удивилась тётя Маша.

По спине Антона пробежали мурашки. Из своей тёмной прихожей он смотрел на нежданных гостей перед дверью, и порог его квартиры словно стал границей между двумя параллельными мирами. Он пытался вспомнить свой сон подробнее, но уже не мог. Сны быстро забываются… Но главное он помнил! И он собрал волю в кулак и, словно переступая через самого себя, произнёс:

— Извините, но я вас не знаю. И никакой бабы Дуси не знаю. Вы ошиблись!

Женщина пыталась возразить, начала ему говорить что-то про гостеприимство, но Антон решительно закрыл перед ней дверь. Поспешно щёлкнул замком. И, как оглушённый, на ватных ногах прошёл в тёмную кухню и опустился там на табуретку. Глядя в сумрачное пространство перед собой опять у самого себя спросил:

— Так это был сон?!

Его передёрнуло, по спине опять побежали мурашки. Он начал вспоминать свой сон. Пытался вспомнить его со всеми подробностями, но несмотря на все усилия, а, может, как раз и благодаря им, забывал сон всё сильнее и сильнее. В конце концов у него в памяти осталось только общее впечатление. Он помнил только, что какой-то нехороший и, видимо, вещий сон у него был.

За окном стемнело, и в квартире стало совсем темно. Антон не стал зажигать свет, так и сидел в темноте. Переживал свой поступок. Потому что сейчас он сделал что-то такое, чего не делал никогда в жизни, чего ему не должно было делать! И он не знал, что теперь будет. Он проявил твёрдость и благодаря этому сошёл с привычного пути. И не мог теперь понять, не видел, что его ждёт. Как будто за окном больше не было города с людьми, домами и машинами. Как будто там не было ничего, а он оказался в какой-то колбе, в пузыре среди пустого пространства.

Потом Антон немного успокоился, и его охватила радость. Получилось, что он победил! Победил незваных гостей, победил собственную нерешительность, победил свою судьбу! Он показал, кто здесь хозяин, показал, что способен сам распоряжаться своей жизнью.

Он стал думать о своём будущем. Подумал о завтрашнем дне, о том, как поедет завтра на учёбу. О том, что там он тоже будет чувствовать себя совсем другим человеком. И о том, что надо лечь спать пораньше, потому что ехать к первой паре, и встать придётся рано…

Он подумал о том, как будет теперь строить свою жизнь, свои отношения с окружающими, с родственниками… Его радость немного утихла, он задумался: а вдруг это всё-таки были какие-нибудь его родственники? А он взял и выставил их на улицу!.. Это, конечно, некрасиво получилось. И что они будут теперь о нём думать, что говорить?

Антону стало неуютно. Может получиться, что из-за своих фобий он только что поступил, как форменная свинья. Так обрадовался рухнувшей на него квартире, что выставил людей на улицу на ночь глядя, в незнакомом городе…

Он думал об этом, и чем дольше думал, тем сильнее портилось у него настроение. А потом он вздрогнул, потому что в дверь опять позвонили.

"И сестра всё-таки что-то забыла и вернулась", — подумал он.

Он поднялся и подошёл к двери. Остановился на мгновенье. А потом открыл дверь.

Перед ним стояли те же двое: тётя Маша и дядя Жора. Только вид у них был теперь не радостный, как вначале, а растерянный и даже какой-то несчастный. Тётя Маша, вздохнув, сказала:

— Извини, Антон, что мы тебя опять беспокоим. Очень жаль, что ты нас не вспомнил. Меня лично это очень обидело. Но, видно, ничего с этим не поделаешь! Мы просим тебя чисто по-человечески. Мы тут никого не знаем, а на дворе уже ночь, и деваться нам совершенно некуда. Было бы неудобно перед людьми, перед твоими соседями,