Смертельный розыгрыш - Николас Блейк

— Черномазой?— удивился я.

Элвин передернулся, но тут же просиял снова.

— Его жена — индианка. Вера Пейстон. Сногсшибательная, должен я признать, красотка. Только редко появляется на людях. Тип гаремной затворницы. Экзотическая — так, кажется, принято говорить?— женщина. Редкая птица в наших краях. Страстоцвет среди примул.— Его лицо вдруг приняло озабоченное выражение.— Послушайте, мой дорогой Уотерсон, с моей стороны просто невежливо задерживать вас так долго своей болтовней: вы, верно, прозябли до мозга костей. На вашем месте я поторопился бы домой. Эта утренняя роса… в вашем возрасте…

— Благодарю вас, я ничуть не замерз,— ответил я, слегка задетый этим намеком на мои годы, да еще исходившим от человека всего на несколько лет моложе меня.— Свитер на мне очень теплый.

Я подобрал валявшийся на земле сук и тоже стал шарить в гуще травы. Несколько минут Элвин ходил следом за мной, но затем слегка раздраженным тоном произнес:

— Зря стараетесь, дружище. Я уже все здесь обыскал. Как говорится: «Любопытство сгубило кота»— бедняга, должно быть, схватил воспаление легких. Я ухожу. Приглашаю вас сегодня на ужин. Вместе с женой.

Я принял это неожиданное приглашение, которое прозвучало скорее как приказ: Элвин Карт, по всей вероятности, был стеснен в деньгах, но недаром в его жилах текла кровь многих поколений сквайров, привыкших повелевать. Он повернулся — в сумке опять что-то звякнуло — и размашисто зашагал через луг.

Солнце уже ярко сверкало, и под его пологими лучами седая роса превратилась в бриллиантовые россыпи. Еще с четверть часа я продолжал поиски, но так и не нашел останков кукушки — только несколько ржавых жестянок, набрякшие от влаги листья, пустая коробка из-под сигарет, давно сдохший грач, яичная скорлупа, блестящий кусок проволоки с припаянной к нему небольшой шестеренкой и несколько увядших колокольчиков, кем-то сорванных и брошенных. Повинуясь безотчетному импульсу, я вытащил из травы проволоку с шестеренкой и направился к таверне.

И вдруг я увидел золотую вспышку: в широком парадном подъезде Замка появилась женщина. Она постояла, заслонив ладонью глаза, и стала прогуливаться по обрызганному росой газону. Женщина была в золотом сари, босиком. Меня поразила грациозность ее походки. Она как будто парила над травой. Я вспомнил, как Вергилий описывает Камиллу[6]. Честно сознаюсь: несколько минут — пока женщина не вошла в Замок — я стоял, не замеченный ею, в тени дерева. Меня переполнял чисто эстетический восторг.

2. НЕСЧАСТЛИВЫЕ КАРТЫ

К тому времени, когда мы с Дженни рука об руку направились к дому Картов, она уже полностью оправилась от испытанного ею ночью потрясения. Вместо обеда мы устроили себе пикник на холме, откуда в блаженной праздности любовались спокойной равниной, убегающей к Дорчестеру. Тишь стояла такая, что слышно было, как коровы пережевывают свою жвачку на выпасе в ста ярдах от нас, а жужжание пчелы звучало столь же громко, как гудение волынки. Но даже идиллически прекрасные холмы не могли удержать нас надолго: к четырем часам мы спустились в свой любимый «Зеленый уголок», отворили белую калитку, прошли по засыпанной битым кирпичом дорожке с бордюром из желтофиолей, полюбовались цветущим садиком в глубине и, наконец, оказались у себя дома. Когда мы прошли в гостиную, Дженни сплела пальцы рук перед грудью и с глубоким удовлетворением вздохнула, глаза ее так и сияли.

— Ах, как я счастлива!— воскликнула она.

Гостиная, отделанная по ее указаниям, выглядела просто великолепно; мы еще не успели перевезти мебель, но пол уже был застлан ковром, а оба окна, выходящие на юг, где тянулась цепь холмов,— занавешены шторами; оклеенная белыми с золотыми лирами обоями, комната казалась очень просторной. По отрешенному виду Дженни нетрудно было догадаться, что она уже двадцатый раз подбирает наиболее удачную расстановку мебели. Я зашел в пристройку; окна здесь смотрели на юг и на запад: вот только подсохнет штукатурка, и комната окончательно готова. Один из наших мастеров — Джордж Миллз — устанавливал стеллажи для книг. Уроженец Сомерсета, он живет в Толлертоне десять лет, но все еще считается чужаком.

Мы поболтали несколько минут. Он очень вежливо осведомился, не могу ли я выдать ему аванс под уже завезенные материалы.

— Пожалуйста.— Я достал чековую книжку.— Пятидесяти фунтов хватит? Почему вы не попросили об этом раньше?

Джордж с большой благодарностью принял эту скромную сумму.

— Вы не представляете себе,— поделился он со мной,— сколько трудностей бывает у нас с должниками. Не хочу называть никаких имен, но здесь есть один человек, который должен мне пятьсот фунтов. И так по всему округу. И заметьте, не какая-то там шантрапа, а люди родовитые, с титулами.

— Почему вы не подадите на них в суд?

— Не могу, сэр. Это подорвет мою репутацию. К тому же, только свяжись с этими судейскими, процесс затянется на много лет, расходов уйма, и даже если выиграешь — выгода невелика.— И Джордж завел долгий и путаный рассказ о том, как он оборудовал ванную в Толлертоне, а заказчица отказалась оплатить необходимые переделки под тем предлогом, что они не были включены в предварительную смету, а устная договоренность не в счет.

Пока он рассказывал, появилась Дженни. Она посмотрела на нас с лукавой насмешкой.

— Опять сплетничаете?

— Да, миссис Уотерсон,— подтвердил Джордж: он просто обожал Дженни.

Я никогда не мог уразуметь, почему моралисты столь сурово осуждают так называемые «сплетни». Это не только особый жанр устной литературы, распространенный среди малограмотных, но и любимое развлечение таких интеллектуалов, как университетские преподаватели и священники. Как обесцветилось бы наще общение, если бы этот, по выражению Бернса, «непокорный член» — язык — не получал иногда свободу позлословить.

— Я слышал, мистер Пейстон многое переделал в своем Замке да и во всей деревне?

— Говорят, так. Он не признает местных мастеров,— ответил Джордж без какой-либо досады.— Ему подавай подрядчика из Пула.

Стало быть, это не Пейстон задолжал пятьсот фунтов…

Вечером, перейдя через луг, мы с Дженни позвонили в дверь Картов. Жили они в двухэтажном, с незатейливым квадратным фасадом доме времен королевы Анны[7]. Построен он был как отдельный флигель при Замке, вероятно, в пору семейного процветания, но сейчас имел довольно запущенный вид. Дверь отворил Элвин Карт в куртке лилового бархата и желтовато-белых фланелевых брюках. Встретил он нас очень любезно и, оживленно разговаривая с Дженни, провел через холл в заднюю часть дома, а оттуда в сад.

Лужайка, лишь кое-где поросшая растрепанными султанами пампасной травы, отлого спускалась к речушке Пайдал; в промежутках между песнями дроздов и словами нашего хозяина отчетливо слышался легкий звон ее вод. Справа, под хилыми, словно скрученными ревматизмом яблонями, стояли рядком три улья, маленькая кирпичная пристройка с этой стороны дома резко контрастировала с его общим изящным обликом. Посреди лужайки — белый железный стол, уставленный бутылками, вокруг него — четыре новомодных садовых кресла из алюминия. Элвин, суетясь, усадил Дженни в одно из кресел и настаивал, чтобы она устроилась поудобнее.

— Нет, нет,— запротестовала она,— вы не должны обращаться со мной, как с больной.

— Извините, но ведь вы и в самом деле были больны. Помяните мое слово, миссис Уотерсон, здесь, в Дорсете, ваши щечки снова зацветут розами.

Проклятая старая лиса, обозлился я, заметив, как поежилась Дженни, откуда он пронюхал о ее болезни — или это просто так, наугад?

— Мы тут все люди скучные, тихие,— бормотал Элвин.— Самое место, чтобы подлечиться. Говорят, нынче в Оксфорде — вы ведь живете в Оксфорде?— ужасно шумно. Сам-то я учился в Кембридже. Но простите, я совсем забыл о своем приятном долге хозяина: слишком долго живу анахоретом. Что вам можно пить, дорогая миссис Уотерсон?

— Все. Я вполне здорова. И уже давно,— ответила Дженни с чуть заметной натянутостью.

— Хорошо. Превосходно.— Голос Элвина звучал как-то неотчетливо.— Разрешите мне порекомендовать вам джин с горьким лимоном.

Он налил ей в бокал джина с горьким лимонным соком и предложил мне жестом налить себе сока из другой бутылки. Я снял металлическую пробку и наклонил бутылку. Из горлышка не вытекло ни капли. Я посмотрел бутылку на просвет. Она была полна.

— Тут что-то не так…

— Ах, дорогой сэр, это все моя рассеянность. Я держу эту бутылку, чтобы развлекать ребятишек. Не правда ли, забавная штучка? Не знаю, как она сюда затесалась. Попробуйте вот эту.— Его младенчески голубые глаза сверкали лукавством.— У вас есть дети, миссис Уотерсон?

— Двое. Пасынок и падчерица. И оба очень славные.