Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

— Спасибо, Хью, — через силу улыбнувшись, поблагодарил Джон. — Только напрасно ты принес сундучок. Надо думать, я пробуду в Анадыре недолго.

— Бумаги и деньги тебе понадобятся, — решительно заявил Хью. — Тебе же надо будет заплатить за лечение.

— Ты прав, Хью, — ответил Джон. — Как хорошо, что ты оказался рядом со мной в такую трудную минуту. Я никогда не забуду твоей доброты. Ты мне стал в это утро роднее брата, роднее отца с матерью. Спасибо тебе, Хью…

Капитан Гровер, человек далеко не чувствительный, вынул из кармана платок и вытер уголки глаз: он был искренне растроган. Этот мальчик определенно ему нравился. Он обратил на него внимание еще там, в Номе, в портовом баре, и подумал, что Джон будет ему хорошим компаньоном в далеком плавании по арктическим морям и скрасит ему одиночество среди этих грубиянов и отъявленных разбойников, из которых состояла его команда.

Гроверу пришлось потратить много слов, чтобы доказать Джону, как наивны его взгляды на этот жестокий мир, где каждый ищет себе теплое местечко да кусок пожирнее и побольше. Он вел долгие душеспасительные беседы в часы, когда команда хитростью заманивала несколько женщин на борт. Он ласково гладил по плечу дрожавшего от негодования Джона и говорил, и говорил, вызывая сострадание к этим обездоленным, у которых одна радость на земле — напиться, когда закончится рейс и добыча будет поделена, или урвать себе в этом долгом и изнурительном плавании хотя бы любовную утеху.

Джон, приготовленный в дорогу, лежал на спине и думал о том, сколько доброты и искреннего участия у человека, который казался ему поначалу сущим циником и дельцом… В чем-то Хью, безусловно, прав. И даже во многом. Но уж очень он циничен и прямолинеен. С какой презрительностью он отзывался о чукчах, а тут вынужден обратиться к ним за помощью. Конечно, заплатит им хорошо, но если бы между этими дикарями и людьми с «Белинды» была крупица доверия, куда легче и спокойнее было бы Джону отправляться в далекий неизведанный путь, в незнакомый русский город Анадырь.

Три упряжки подъехали к борту «Белинды», и каюры, вбив в лед остолы,[6] поднялись на палубу, приглашенные капитаном Хью Гровером.

Трое чукчей вошли в прибранную кают-компанию, и капитан вежливо и дружелюбно подвел их к столу, на котором стояли три внушительные серебряные чарки с ромом.

Джон полулежал на диване. Одетый в меховую кухлянку, меховые штаны и торбаса из оленьих камусов,[7] в опушенном росомашьим мехом малахае, он почти не отличался от каюров.

Гровер подал каждому каюру чарку и, сделав знак, чтобы они не сразу пили, произнес маленькую речь:

— Вам вверяется жизнь белого человека. Вы должны доставить Джона Макленнана в целости и сохранности в русский город Анадырь, дождаться там его выздоровления, а затем вернуться сюда вместе с ним. Вы знаете, как дорога нам жизнь нашего друга, — он кивнул в сторону Джона, — и вы будете головой отвечать за него, если что с ним случится. — Сделав паузу, капитан продолжал совсем другим голосом: — А если все будет в порядке, то вас ждет щедрая награда. Орво, вы знаете, о чем я говорю, и можете перевести мою речь своим товарищам.

Пока Орво переводил, Токо разглядывал раненого. Ему не понравились его льдистые, холодные глаза. Они имели странную способность смотреть как бы сквозь человека, словно он пустое место.

Токо физически ощущал, как Джон пронзает его своим взглядом, от этого возникала в желудке странная прохлада, которую не смогла разогнать даже чарка огненного рома.

Орво перевел речь капитана Гровера всего лишь несколькими словами:

— Будь проклят тот час, когда я согласился! Опутал меня, хитрец! Польстился я на винчестеры. А что теперь делать? Придется везти его. А он — как голодная вошь. Случись с ним что, так и нам всем не поздоровится… Как вы думаете? Поедем, а?

Орво обратился к Армолю, но тот, слушавший вполуха перевод речи капитана, ничего не понял, кроме последнего слова, и молча кивнул:

А Токо, поколебавшись, сказал тихо:

— У меня сроду не было настоящего хорошего винчестера.

Раненого осторожно вынесли из каюты и опустили на нарту Орво, где был приготовлен шалашик из оленьих шкур. На две другие нарты были погружены провизия, корм для собак, сундучок Джона и запасная одежда. Кроме того, к нарте Токо увязали маленькую матерчатую ярангу на случай ночевок в тундре.

Можно уже было давно трогаться, но каждый матрос считал своей обязанностью прислониться своим лицом к лицу Джона и сказать ему несколько слов. Дольше всех это делал капитан Гровер, до тех пор, пока по щекам Джона не побежали слезы. Странно было видеть, как плачет взрослый мужчина.

Токо уставился на глаза-льдины, которые таяли большими мутными слезами, и чувство, похожее на жалость, смешанное с торжеством, шевельнулось у него в душе. Джон поймал его взгляд, отвел глаза и сердито смахнул нависшие на ресницы слезы огромными оленьими рукавицами, в которые были всунуты искалеченные руки. При этом лицо его напряглось от боли.

Орво прикрикнул на собак, и нарта медленно тронулась вперед. Белые побежали за нартой, выкрикивая во всю глотку прощальные слова и еще больше растравляя Джона, который все ниже опускал голову, пока не скрыл полностью лицо за пушистой оторочкой теплого пыжикового малахая.

Нарты поднялись на берег, оставив позади корабль и лед. Когда проезжали мимо яранг, Токо слегка притормозил свою упряжку и поглядел на жену, которая стояла снаружи и смотрела на проезжающие нарты. Глаза их встретились, и на этом прощание было окончено. Токо вспомнил, как прощались белые моряки, и с грустью подумал, что все-таки было бы не так уж плохо прижаться лицом к женину лицу, вдохнуть родной запах и держать его в памяти на все время долгой поездки в далекий Анадырь, где он никогда не был.

Собаки бежали по льду лагуны. Снегу еще было немного, и большие пространства чистой ледяной поверхности тянулись от одного берега до другого. Собаки норовили бежать по снежным полосам, наметанным пургой, чтобы не скользить лапами, а каюры поворачивали их на лед, где полозья сами катились, настигая коренных собак.

Токо смотрел назад, на яранги, которые понемногу исчезали в снежной дали, растворяясь в ранней наступающей мгле, на знакомые скалы, очерчивающие горизонт. Он цепко держал глазами свою ярангу, которую он строил собственными руками, собирая под скалами плавник и дожидаясь своей очереди, когда при дележе добычи ему достанется моржовая кожа на крышу. Он копил нерпичий жир, сливая его в кожаные тюленьи мешки, резал лахтачьи ремни, чтобы отдарить своих друзей-оленеводов и получить с них шкуры на полог…[8] Яранга получилась ничуть не хуже, чем у других, а Токо и Пыльмау она казалась еще лучше и уютней, потому что была их собственным жилищем. Женаты они всего три года, а словно прожили долгую жизнь, и желания одного стали угадываться другим без слов и долгих объяснений.

Исчезло из поля зрения очертание родной яранги. Горизонт стал ровен и пустынен, без признаков жилья и живого. Теперь все равно — что смотреть назад, что вперед, что по сторонам: везде одно и то же.

Нарта Токо шла последней. Впереди прокладывал дорогу Армоль. А посредине ехал Орво, везший больного.

Шалашик был устроен так, что Джон смотрел не на дорогу, а назад. Это было сделано, чтобы вылетающий из-под собачьих лап снег не попадал в лицо раненому и ветер не забирался под опушку малахая.

Белый сидел с открытыми глазами и смотрел на бегущих собак. Его голубые глаза потемнели то ли от боли, то ли от усталости. А может быть, ему было и впрямь грустно расставаться со своими товарищами и пускаться в этакую дальнюю дорогу? Кто знает, какие мысли рождаются в голове, покрытой такими светлыми волосами, что с непривычки они кажутся ранней сединой. Надо же родиться с такими холодными глазами!

Джон почувствовал на себе пристальный взгляд туземца, который ехал за ними. Какие у него странные и узкие глаза! Что можно разглядеть за этими щелочками, похожими на прорези в бабушкиной копилке? Но если пристально приглядишься, так словно в бездонную пропасть падаешь. Там полнейшая неизвестность, которую никому не дано разгадать. Интересно, о чем думает этот молодой чукча?

На спокойной глади лагуны нарта перестала подпрыгивать, и боль в руках унялась. Джон долго держал в поле зрения мачты «Белинды», эти две черные черточки на фоне потухающего неба, связывавшие с привычным миром. А там, куда бежали собачьи упряжки, его ждала неизвестность и надежда на жизнь…

Но вот исчезли мачты. В голове пустота, словно все мозги растряслись, пока нарты переваливались через ледяные торосы от корабля к берегу. Только где-то в глубине сознания таился страх, страх перед этим чудовищным простором без конца и края, перед холодом, который уже начал забираться под кухлянку, страх перед людьми, которые его везли, перед этими бездонными черными глазами, которые так и следят за ним — словно идешь по замкнутому кругу и каждый раз, подходя к краю, видишь пропасть.