Из живых ключей твоих, Россия - Петр Котельников

И захирел бы Рыльск, если бы не монахи из болгарских земель сюда не пожаловали. Построили те монахи монастырь. Потянулся и люд на колокольный звон монастырский. Городу повезло, – может, в том и немалая заслуга монастырской братии была? Не тронул его монгольский хан Батый. То ли не приглянулся ему городок на Рыле, то ли некогда ему было – на Киев спешил… Кто теперь скажет? Опасность над Рыльском нависла еще раз реальная, когда монгольские полчища хана Ахмата на виду у города появились. Забили набат колокола городских храмов и монастыря. Сельский люд кинулся под защиту деревянных стен города. На кострах, – так назывались в древние времена сторожевые башни, – горожане дежурили, костры жгли, чтобы знак округе подать о великой печали своей. От мала и до велика, готовились боем встретить врага, к мирянам и монахи присоединились, из тех, что помоложе был. Не способные оружие в руках держать, смолу в огромных котлах до кипения нагревали. В монастыре и церквях молитвы неслись к небу, к Господу Богу нашему о защите града малого от воинства поганого. И услышала Божья Матерь, заступница люду русского, упросила сына своего, спасителя Христа помочь. Ушли окаянные монголы, города не тронув. Понеслись звоны звонкие, звоны радостные со всех звонниц. А вот позднее, когда видимого врага не было, стал город хиреть. Обошла его стороной железная дорога, как и многие другие, прежде славные, города русские.

С половецким станом бился рус,Перед ханом на колени не упали,По смерти души их принял Иисус,А на земле легендой они стали.

Со смертью князя город не упал.И Сейм, и Рыло город умывали.Защитником монах, священник стал,На Бога нашего в молитвах уповали.

Сюда, спасаясь, иноки пришлиБолгарских православных христиан,С собою мощи Иоанна принесли,И был заложен православный храм.

На взгорье городок – чудесный вид,Холмы, дубравы, меловые горы.Извилистою лентой Сейм блестит.Среди лугов – зеркальные озера.

На заливных лугах – стада коров, овецИ табуны коней пасутся.Такую красоту создал здесь Бог-творец,Покинул, хочется опять сюда вернуться!

Но время шло, нал Русью вновь беда,С востока черной тучею накрыло,И в Сейме стала розовой вода,Она такой же стала в речке – Рыло.

Народ наш от врага не убегал,Рубаху чистую, на шею крест – и в битву,За веру и Россию погибал,Пред боем створив молитву.

А городок и вся земля окрестРуки Батыя так и не познала,Над Рыльском был благословенен крест,А вот далече – вся земля стонала.

Батыем город был не покорен,Монголы не вошли, не покорили.Здесь не было смешения племен.Здесь Богу люди истово служили!

Звонили по утрам колокола,Широко двери открывали храмы.Под сенью Бога мирно жизнь теклаДушевные залечивались раны!

Под стены города войска привел Ахмат,Рыльск хану не открыл ворота.Бил колокол отчаянно набатШли город защищать, и смело, и охотно.

Был город вновь Спасителем спасен,От Рыльских стен ушли татарыПод звонкий колокольный звон.Монастыря и храмов старых.

И вера та чудесною былаВраги Спасителя не сокрушили стены.И это – не красивые слова,Не знали здесь предательства, измены.

Не уклонялся Рыльск от добрых дел,Под урожай ума закладывались грядки.Купец из Рыльска Шелехов сумелОставить свое имя у Камчатки!

Родная сердцу русская земляТебе я песнь пою и не лукавлю,Не видеть красоты твоей нельзя.От всей души тебя я славлю!

Село строилось на возвышенном правом берегу реки с таким расчетом, чтобы талые воды разлившегося широко Сейма не заливали крестьянских подворий. Учитывалось и то, чтобы строения и не слишком удалялись от берега реки. Поначалу улица села строго следовала изгибам речного русла. Когда люди научились копать колодцы, можно было и нарушать это правило. С кручи по узкой тропинке, спускающейся к реке в поредевших зарослях ивняка, перевитого хмелем, передвигаться следовало, хорошо изучив все выступы и углубления, созданные для облегчения спуска. В теплое время года делать это было нетрудно, – и дети, и взрослые ходили босиком. Ноги наши не требовали обуви. Купались мы без одежды. В воду можно было сползать, скользя голыми ягодицами по мокрому глинистому краю берега реки. Но лучше всего было прыгать с деревянных мостков, с которых производился забор воды. Только редко эти мостки оказывались свободными. То одна, то другая молодая баба, сделав два наклона коромыслом, зачерпывала ведрами прозрачную, чистую воду. Ловким движением она поправляла на плече коромысло и, не торопясь, удалялась, покачивая широким ладным станом. Полные белые икры вдавливали стопу во влажный прибрежный песок. Левый берег Сейма низок. Тут росли черный ольшаник, ива, осина, черемуха. А на сухих песчаных возвышенностях сосны.

По берегам Сейма на вязах, липах, дубах, как небольшие сережки, дуплянки висят. Рядом с ними золотистые щурки дежурят. Щурки – птицы красивые, но нетерпимые теми, кто пчеловодством занят, щурки пчел едят. Пчелы излюбленное лакомство для птиц. В дуплянках дикие пчелы живут, мед с цветов собирают. Раньше профессия была собирателей дикого меда, бортниками звали их. Кажется, существованию диких пчел больше беды нанесли люди, сельским хозяйством занимающиеся, чем щурки и собиратели дикого меда.

Избы деревенские, точно сестры родные, отличаются лишь размерами. Правда, те избы, что богаче, и стены имеют покрасивее, бревна их не выпирают, как ребра скелета динозавра, а бревнышко к бревнышку так плотно прилажены, лезвие бритвы между ними не просунешь. Изнутри бревна тесаные, гладкие, янтарем желтым отливают, такие стены принято перед праздником великим ножом скоблить, кипятком поливая. А в избах бедных бревна корявые, между ними пакля кусками торчит. В щелях тех полчища клопов государства свои образовали. В войне с хозяевами изб перевес, а знать и победа, всегда на стороне клопов была. У самых богатых дома кирпичом красным обложены, окна в них высокие, да широкие, блеском стекол красуются. На стенах висят в тонких деревянных рамках фотографии многочисленной родни. Время от времени хозяйка снимает их со стены, смахивает тряпочкой пыль и подолгу рассматривает слезящимися глазами. В красном углу горницы в тяжелой раме, в ризах висит темное с трудом различимое лицо. Над ним нимб виден. Значит, это лик святого. Только какого?.. В простенке часы-ходики висят с гирей на цеапочке. В форме сосновой шишки. У бедных окна маленькие, подслеповатые, вместо случайно выбитого стекла, пучок соломы или подушка торчит. Да, что говорить про богатых, полы у них деревянные, у некоторых даже крашеные, дорожки из рядна постелены, а в сенях на полу рогожа постелена. Чтобы в горницу грязи не носили, разувались в сенях… Чистота и строгость в таком дому. Зайдешь в такой дом по делу, стоишь столбом безмолвным у порога самого, боясь движением лишним что-то нарушить. Зыркнет глазами ледяными в незваного гостя, холодом от взгляда того по всем членам волны расходятся. Хозяин, тот и головы не повернет в сторону пришедшего – стоит ли расходовать взгляд-то на мелочь всякую. Не дай Бог, пришел во время неурочное, когда хозяева за стол сели. Запахом щей с говядиной все пространство заполоняется. Ситный хлеб, нарезанный, горкой на столе высится… Ком в горле у пришедшего возник, дух невольно перехватывает. Чтобы не задохнуться, приходится долго слюну глотать. А она, проклятущая, как назло рот заполняет. Нет, тут за стол пригласить не догадаются. Ждешь, когда хозяин внимание на тебя обратит, да, толкнув локтем хозяйку, скажет: «Узнай, что этому надо?» Но такого оборота событий долго приходится ждать, с ноги на ногу переминаясь. А обедающие не торопятся. Медленно перемещаются ложки по воздуху, еще медленнее двигаются челюсти. Продержав в покорности долгое время, до чаепития самого, наконец, смилуются, и хозяйка, вытирая тыльной стороной пухлой руки влажные, жирные от мяса губы, и еще раз окинув взглядом тебя презрительным, вроде вошь последнюю, скажет резко: «Ну, что тебе?»

«Да, вот мать прислала…»

Договорить не дадут, прерывают: «Не вовремя ты тут появился?.. Ну, ладно уж, возьми там, в углу сумку! Да не забудь сказать матери, пусть долг на жнивах отработает!» Берешь сумку, забрасываешь на плечо и уходишь, думая: «Ведь была приготовлена сумка с мукой, зачем так долго измывались?»… Одно хорошо, что вне дома богатея хлебаешь полным ртом воздух, насыщенный всеми запахами деревни.

Богатый крестьянин, а значит – кулак!Таким называется словом.Когда приглядишься, тут – что-то не так?..Какая богатства основа?

Кого-то ограбил? Кого обманул?Добыл все крестьянской смекалкой?Без пая оставил бедняжку, вдову?Честь, совесть отправил на свалку?

Теперь от соседей с поклоном почет,Над ними богатством возвышен!А тайно зовут тебя: «Сволочь и черт!»И злоба в затылок твой дышит!

Твой дом под железом. Амбар под замком.Ты крепкий хозяин – кулак!Ты сам на селе себе власть и закон!Тебя не согнешь просто так!

А время идет, и беда за спиной.Но скрыто во мраке все этоИ в ссылку отправят с детьми и женой!Решат твою участь «Советы!»

Сколько раз село возрождалось, никто не знает. Создания летописей село не удостоилось. Местных Несторов-летописцев земля Рыльского уезда не родила. Горели избы, подожженные ударом молнии. Как спички горели. Горели и во времена татарских набегов. Молниеносных набегов следовало ждать по весне, когда вырастала высокая трава. В зеленом корме нуждались татарские всадники. В зиму не совершались набеги. Ожидать нападения следовало и с западной стороны, где Литва с Польшей козни против Руси замышляли.