Нелетная погода (сборник) - Александр Бушков

– Можете считать себя свободными.

Вот и весь разговор – дань заведенным еще до появления первых воздушных шаров традициям и званиям. Рита отошла к синему фургону с освещенными окнами – там ее ждали энергетики. Станчев оглянулся на Панарина, понял, что Панарин задержится, кивнул на прощанье и пошел прочь. Кедрин стоял в той же позе, точнехонько в центре светового круга, рассеченного с одной стороны широкой тенью адмирала.

– Вы похожи на солнечные часы, – сказал Панарин хмуро.

– Часы? – Кедрин не сразу понял, оглядел себя, круг света. – Ах да, часы… Поздравляю тебя с сотым испытательным полетом. И с присвоением звания командора.

О первом, то есть о сотом полете, Панарин знал и сам. Но второе было для него полной неожиданностью.

– Только не нужно в торжественной обстановке, хорошо? – сказал он.

– Как хочешь, – Кедрин подал ему две тяжелые коробочки. – Новую форму будь любезен получить завтра же.

– Устав есть устав, – сказал Панарин. – Одного я не пойму: согласно уставу, звание командора может носить только тот, кто командует группой кораблей или занимает командную должность в системе управления полетами.

– Такую должность ты и занимаешь, – полуотвернувшись, сказал Кедрин. – Вот уже два часа, как ты мой заместитель по летным вопросам.

Панарин посмотрел на часы – полтора часа назад к Земле согласно расписанию ушла «Гардарика», один из шести кораблей, осуществляющих регулярные рейсы между Солнечной системой и Эвридикой. Один из шести, обслуживающих непосредственно их полигон – четыре грузовоза и два пассажирских, «Циолковский» и «Гардарика». Вот, значит, как…

– Он улетел на «Гардарике»? – глухо спросил Панарин.

– Да, – сказал Кедрин. – Согласно уставу, я мог немедленно удовлетворить его просьбу об увольнении, если имелась кандидатура для замены. Кандидатура имелась. Сиречь ты.

«Итак, пятый за этот год, – подумал Панарин. – Два инженера, два пилота, а теперь еще и командор Каретников, для друзей – Тарантас. Сто девятнадцать испытательных полетов, знаки отличия и ордена, когда-то – фанатик Проекта. Что же это такое? И кто следующий?»

– Следующие будут, – сказал Кедрин. – Ты ведь о них сейчас думаешь? Будут. Не стоит лицемерить – Проект находится в стадии, когда уходы неизбежны. И как раз групповые. Каретников – это толчок, который заставит сделать выбор тех, кто хотел бы уйти, но пока не решался. И в ближайшие дни четко определится, кто пойдет с нами до конца, кто улетит на Землю. Так даже лучше. Уход нескольких пилотов, инженеров, даже Каретникова – это еще не самое страшное. Есть вещи пострашнее. Ты о них наверняка догадываешься.

Панарин молчал, потому что догадывался. Потом кивнул.

– Теоретики…

– Вот именно, – сказал Кедрин. – Говоря откровенно, Проект может при необходимости обойтись и без адмирала Кедрина, администратора, и без командора Панарина, пилота. А вот без Лобова, Муромцева, Бакстера, Терлецкого или Яроша он вряд ли обойдется. До сих пор Проект покидали технические исполнители, теоретики – на месте.

– За исключением Лобова и Бакстера.

– Ты что-нибудь слышал? – быстро прервал его Кедрин.

До Панарина не сразу дошел смысл вопроса и не сразу встревожил тон, каким был вопрос задан. О Лобове и Бакстере он брякнул чисто механически, просто потому, что они очень уж надолго задержались на Земле. Ну и что? Мало ли дел на Земле у двух крупных ученых, вынужденных почти без отпусков кочевать по девяти полигонам Проекта, разбросанным по периферии Ойкумены – доступного людям космоса в пределах не далее чем десять световых от Земли… Но тон Кедрина? Неужели?

– А вы? – спросил Панарин. – Вы что-нибудь слышали?

– Ну конечно, нет. Просто каждый уход рождает глупые мысли.

– Да… – сказал Панарин. – Устал я, пойду спать. Спокойной ночи, адмирал.

Он стянул куртку, перебросил ее через плечо и пошел к далекой шеренге голубых фонарей, окружавших космодром по периметру. Он шел по огромному полю, выстланному квадратными плитами, мимо исполинских конусов кораблей, аккуратных рядов машин различных космодромных служб – сейчас Панарин впервые сравнил их с забытыми до утра детскими игрушками. На небе сияли недостижимые звезды, задорно поднял рожки перевернутый полумесяц Гертона, одного из трех спутников Эвридики.

Элкар Риты бесшумно поравнялся с ним и несколько метров ехал рядом.

– Подвезти?

– Нет, спасибо.

– Что тебе сказал Кедрин?

– Так, пустяки, – сказал Панарин как мог небрежнее. – Тарантас сбежал.

– Ничего себе пустяки! Садись.

Панарин неторопливо обошел машину и сел. Рита свернула на ведущую к поселку дорогу.

«Все чужое вокруг, – подумал Панарин, – чужая красивая женщина рядом, чужие звезды над головой, манящие и недоступные, чужие лица знакомых людей, которые вскоре могут появиться в его кабинете с заявлениями об уходе – такие будут, глупо лгать самому себе…»

– Не хандри.

– Я пытаюсь, – сказал Панарин. – Только тебе этого не понять, ты уж прости. Ты работаешь с нами, хорошо работаешь, но твое главное дело – волноводы. Передача энергии на расстояние. А мы… У меня же больше ничего нет, кроме кораблей. Пилоты моего поколения учились на звездолетчиков, зная, что через год, самое большое через два, выйдут в Большой Космос. Бетельгейзе, Магеллановы Облака, Ригель, Денеб… И вдруг оказалось, что дорога к дальним звездам закрыта, десять световых, вот на что мы, оказывается, способны. И не более. Дальше почему-то не пробиться, словно сама Вселенная заупрямилась и не пускает. Скоро Проект начнут покидать ученые, теоретики, а это уже конец…

– Влюбиться тебе нужно, вот что, – сказала Рита.

– Ох уж эта женская логика…

– При чем тут женская логика? Мир станет более многоцветным. Вдруг да и поймешь, что именно ты не сделал как звездолетчик. А пока в тебе есть что-то от робота… И не воображай, будто оттого, что ушел Каретников, все рухнет.

– Я этого и не воображаю, – сказал Панарин. – Но если уйдет кто-нибудь из крупных теоретиков – все равно что в бумажном городе закричат: «Пожар!»

– Проект мало напоминает бумажный город.

– Не уверен… – сказал Панарин. – Люди, как и тысячу лет назад, не любят продолжительных неудач. Вот и Глобовидение о нас практически забыло.

– Но мы-то от этого не перестали существовать и работать.

– Дай-то бог… – сказал Панарин. – Останови, пожалуйста. Пройдусь пешком.

Он захлопнул дверцу, и элкар исчез за углом. Панарин сел на скамейку под фонарем, достал коробочки, вынул и положил на ладонь знаки. Тот, что поменьше – овальный, с золотым силуэтом звездолета на черной с золотыми искорками звезд эмали и цифрой «100». Сто полетов. Второй знак, знак командора – побольше и потяжелее. Синяя, алая эмаль, посередине золотой орел, над ним – Полярная звезда. «Любопытная все же штука традиции, – подумал Панарин. – Орел – как когда-то на гербах и знаменах, устоявшийся символ гордой силы. Сокол у капитанов, орел у командоров (не иначе в память о тех орлах, на которых лихой парень Доминико Гонзалес во времена оны добрался до Луны), а вот адмиралы почему-то остались без геральдической птицы – на их знаке изображена каравелла. А может быть, корвет – сейчас мало кто разбирается в таких тонкостях. Пожалуй, все правильно – существовали же в русских сказках летучие корабли. Так что тут наш „департамент геральдики“ прав…»