Гаргантюа и Пантагрюэль — III - Рабле Франсуа

ГЛАВА VIII. Как одели Гаргантюа

В этом же возрасте для ребенка были заказаны отцом одежды фамильных цветов: голубого с белым. Над ними потрудились, и они были скроены и сшиты по тогдашней моде. В древних актах, сохранившихся в счетной палате, я нахожу, что он был одет нижеследующим образом: На рубашку его пошло 900 локтей полотна Шательро, и еще двести на квадратные ластовки, которые подшили под мышками. Рубашка была без сборок, потому что рубашки в сборку изобретены были только когда белошвейки, поломав кончики иголок, стали работать другим концом. Для куртки взяли 813 локтей белого атласа, а для шнуровки 1 509,5 собачьих шкурок: в это время как раз стали прикреплять штаны к куртке, а не куртку к штанам; ибо последнее, как подробно доказал Оккам в примечаниях к трудам Отшоссада[12], противоестественно.

На штаны взяли 1 105,5 локтей белой шерстяной материи; скроили их в форме колонн, с ложбинками и выемками на заду, дабы не разгорячать почек. Насколько было нужно, снизу был подпущен клином голубой дамасский шелк. Заметьте, что ляжки у мальчика были сами по себе очень красивые и вполне пропорциональны всему росту.

На гульфик его штанов пошло шестнадцать с четвертью локтей такого же сукна, при чем он был сшит в виде дуги, живописно прикрепленной двумя красивыми пряжками с двумя эмалевыми крючками; в каждом из них был вправлен изумруд, величиной с апельсин.

Этому камню, по словам Орфея («Книга о камнях») и Плиния (см. «книгу последнюю»), свойственно возбуждать и укреплять естественный орган. Выступ гульфика – длиною локтя полтора – был подшит голубым шелком.

Глядя на все это красивое золотое шитье и изящное ювелирное плетенье, отделанное тонкими бриллиантами, рубинами, бирюзой, изумрудами и персидскими жемчугами, вы сравнили бы его с прелестным рогом изобилия, как вы видите на античных предметах, в роде тех, что богиня Реа подарила двум нимфам, Адрастее и Иде, вскормившим Юпитера. Рог изобилия – вечно нарядный, сочный, свежий, вечно зеленеющий, вечно цветущий, вечно плодоносящий, полный соков, полный цветов и плодов и всевозможных услад. Бог свидетель, он был великолепен, этот гульфик! Но я расскажу о нем гораздо больше в своей книге о «Достоинствах гульфиков». Об одном только скажу наперед: если гульфик был и длинен и широк, то и внутри был снабжен соответственно, и ничуть не походил на лицемерные гульфики повес-приставал, наполненные только ветром, к великому ущербу для женского пола.

На его башмаки пошло 406 локтей ярко-голубого бархата; его тщательно разрезали на параллельные полосы и скрепили в виде одинаковое цилиндров. На подошвы для башмаков употребили 1100 шкурок соров темной масти, при чем носки скроили заостренными.

На камзол пошло 1 800 локтей синего бархата, очень яркого, с выпитыми вокруг прелестными виноградными лозами, а посредине – с кружками из серебряной канители, перепутанными золотыми кольцами со множеством жемчуга. Этим хотели отметить, что в свое время он будет хорошим пьяницей.

Пояс ему сшили из 300,5 локтей шелковой саржи, наполовину белой и наполовину (если не ошибаюсь) голубой.

Шпага его была не из Валенсии, а кинжал – не из Сарагоссы, потому что его отец ненавидел всех этих омавританившихся, как чертей, пьяных идальго; но у него была прекрасная деревянная шпага и кинжал из смазной кожи, раскрашенные и позолоченные, как всякий бы захотел.

Кошелек его был сделан из слоновой кожи, подаренной ему гером Праконталем, ливийским проконсулом.

На его плащ пошло 9 600, без двух третей, локтей синего бархата, затканного по диагонали золотыми фигурами. От этого при некоторых поворотах происходил невыразимый перелив цветов, в роде как на шее горлинки, что удивительно услаждало глаз смотрящего.

На шляпу пошло 302,25 локтя белого бархата; форма ее была широкая и круглая, по объему головы, потому что отец его говорил, что мавританские шляпы приносят несчастье своим бритоголовым владельцам.

Прекрасное голубое перо гигантской водяной птицы, имеющей голос осла, обитательницы пустынь Гиркании, свешивалось чрезвычайно элегантно в виде султана над правым ухом.

Кокарда его, из золотой дощечки, весившей 68 фунтов, имела соответствующее эмалированное изображение, на котором был представлен человек с двумя головами, обращенными друг к другу, с четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами, какова, как говорит Платон в «Пире», была природа человека при его мистическом возникновении. Вокруг этой фигуры шла надпись ионическими буквами:

Н АГАПН 0Y ZHTEI ТА ЕАYТНΣ

то есть: «Любовь не взыскует своя». См. ап. Павла «Первое послание к коринфянам» (гл. VIII).

Для ношения на шее у него была золотая цепь, весом в 25 063 золотых марки[13], сделанная в форме крупных ягод, между которыми висели толстые же драконы из зеленой яшмы, в золотом ореоле лучей и блесток, как когда-то носил Некепсос (египетский царь). Цепь эта спускалась до верха живота, благодаря чему Гаргантюа всю жизнь имел некоторые преимущества, известные греческим врачам.

Для перчаток были пущены в дело 16 кож с домовых, а для опушки их 3 вурдалачьих кожи. Из этого материала они были приготовлены по предписанию каббалистов из Сенлуанда. Из перстней у него были (отец его хотел, чтобы он их носил, чтобы восстановить признак древности своего происхождения): на указательном пальце левой руки – карбункул размером с страусовое яйцо, в тонко сделанной оправе из чистого золота. На безымянном пальце той же руки был перстень из чудесного, никогда еще не виданного сплава четырех металлов, сплава, в котором сталь не стирала золота, а серебро не затмевало меди. Все это было сделано капитаном Шаппюи и Алькофрибасом[14], его поверенным. На безымянном пальце правой руки был перстень в форме спирали, и в нем были вправлены бледный рубин, остроконечный бриллиант и изумруд из Физона, стоимости неоценимой. Ибо Ганс Карвель, великий ювелир короля Мелинды, их ценил в 69 894 018 длинношерстых баранов[15], во столько же ценил их Фурк из Аугсбурга[16].

ГЛАВА IX. Цвета и ливрея Гаргантюа

Цвета Гаргантюа были белый и голубой, как вы могли прочесть выше, и этим отец его хотел дать понять, что сын был для него небесной радостью, так как белый цвет означал для него радость, удовольствие, усладу и веселье, а голубой – нечто небесное. Я хорошо понимаю, что, читая эти слова, вы смеетесь над старым пьяницей и находите такое толкование цветов чересчур грубым и нелепым, и говорите, что белый цвет означает веру, а голубой – твердость. Однако ответьте мне, если вам будет угодно, без волнения, раздражения и горячки, а равно без извращения правды (время теперь опасное!). Никакого принуждения я не употреблю ни по отношению к вам, ни к кому бы то ни было другому; только скажу вам словечко о бутылке.

Кто так волнует вас? Кто вас колет? Кто вам сказал, что белый означает веру, а голубой – твердость? Некая, скажете, мхом поросшая книга, у офеней и бродячих торговцев продающаяся под названием «Гербовник цветов». Кто ее сочинил? Кто бы он ни был, но он поступил осторожно, не поставив своего имени. Впрочем, я не знаю, чему больше в нем дивиться: самомнению его или глупости. Самомнению, потому что он, без всякого основания и причины, своим личным авторитетом, осмелился предписывать, что обозначается цветами; таков обычай тиранов, которые желают, чтобы их произвол заменял рассудок, а не мудрых и ученых, которые удовлетворяют читателей убедительными доводами.

Его глупости, потому что он воображает, что без всяких доказательств и достаточных оснований люди будут располагать цвет своих девизов по его вздорным предписаниям.