Год - Алексей Радов

– У меня пятеро.

– Молодцом.

– Ладно, прочь разногласия, – выставил локти, затем, не услышав и окрика, перебросил вначале ноги, высматривая осторожно там что-то невидимое для всех, наконец, завис на руках, и резюмировал:

– Была быль! – и разомкнулись пальцы.

– Ты! – оба показали на девушку, один фривольно. – Тебя не надо упрашивать?

– Нет.

– Прыгай также, только поняла, группируйся.

– А что это значит?

– Пошла! Вот что значит. Спеши.

Она обхватила руками плечи, задрожала, но никуда не пошла.

– Скорее, – ревниво, но с некоторой гневностью приободрил собеседник. – Он тебя не погладит, не прыгнешь.

– Тот прыгнул! Тоже будет, – показал на Секста, делая сообщником. – Второй этаж, зачем гоните, ты не знаешь, неужели гуманитарий? Переучилась?

– Сейчас на вечернем.

– Давай, завершим дискуссию. Не прыгнешь, пеняй.

– А его, правда, зовут не совсем так, не говорите – подумала она вслух.

– Прыгай, хватит заводиться, – она примостилась на подоконник, оттолкнулась, и когда тот театрально топнул, покинула помещение.

– Ходи, – поманил тот же его, не поворачиваясь, и смотря внимательно на панораму перекрестков через приоткрытые, шероховатые изящно лопнувшими скорлупками побелки, античные ставни.

– Не люблю считать.

Он подошел к раме, где замер, и не желая смотреть вниз.

Начал было молиться, впервые за год. А нет, молился недавно. Тогда ладно. Не принимая сомнения за знаки, наощупь перекинул ноги и прыгнул с воплем. Немного невесомости, потом ударило. Валялся по земле. Рядом раздались два похожих удара живой плоти о твердое – прыгнули, видимо, переодетые.

Кадрами запомнил, бежали к машине. Работник вырывался, но ноги не хотели перечить – сбылось предчувствие – легко травмировался при прыжке, их тащили жутко, периодически ругаясь, чтобы не пытались идти сами. Не отставая, спешила и девушка. Пыталась протестовать, тогда один из них тыкал вперед указательным, повышая тембр:

– Для чего испытывать на прочность! – компания запыхалась недовольно, а она сбросила шпильки, спешила босиком. Несмотря на положение пленника, о красоте такой ее он думал постоянно, или благодаря ей. Освободимся, и тогда неплохи шансы на отношения.

Долго, бесконечно ехали на новой волге вначале на Балашиху, потом часто грунтовыми или бетонными дорогами, весь день до поздней ночи, наверно до двух. Говорить запретили, кто хоть обмолвится – не получит еду. И не думайте даже ни о чем. От нас не бегают.

Молчали, переглядывались, он все сильнее испытывал влечение к девушке. Она кротко поджимала в легком блеске губы, поначалу не замечала, что так смотрит на нее, томясь от желания, и его не смущали два этих пистолета. Наверно она сейчас, очень по-женски, переживала за работника скорее. Он замотал голову майкой, видно было, отлично держится, но помнит, унижался, просил. Секст показал работнику мол. Тот присовокупил о пол дрожавшими кедами, слегка непривычно, но терпимо. Молодые сильно сблизились по-товарищески, эта неунывающая троица в плену у двух бандитов в запоминающийся день – потом подумает, в сентябре, в августе.

Знаешь, – обращался к ней внутри себя, – есть что проговорить, не знаю, о чем повел речи, встреться она при прочих обстоятельствах. Давай начнем вместе. Та смотрела на него, молод, но ведет себя очень мужественно, смотрит на похитителей неприязненно. Один повторял, отвечая на укор:

– Не надо изображать. Они – держатся, не захочу чего, даже и придется, а тебя – тебя бы наперед, – ну и так далее.

Глава 2. При пяти

– Клавенрон Хуг? – интеллигентным, и потому реально побольше мерзким, точно мах друга хитрецу незаметный год назад, такой шлепок, тем и обиднее, что не больно, но звук прозвучал так, из этой трубки, недобрым мужским «немужским» голосом поинтересовались. Кнопочный, или по выражению старшего, – цифровой висел всего ничего, на кухню переехал более новый из спальни, а красный ветеран, помнивший еще секбэм, ценой получасовой схватки с «другом душевным», называл в сторону половину в запоминающиеся мгновения, отправился на антресоль, он проверял – так чтобы видела, там, нет.

– Что нашла ты в этом человеке? – она смотрела томно точно на ребенка, бегал, и не признается, затейник, обожала детей, действительно, что называется, точно детей. Еще ей очень нравились люди, но после последних знакомств, решила никого в близкие не брать, и вот уже год стресс снимала не пушистым бессловесным одеялом, а пойдет, кажется, еще ничего не имеет ценности.

– История, раззява. Чего ты? Мой прадед по нему говорил с Булганиным!

– А палки у вас нет семейной?

Про них слышать больше не мог. Иногда казалось, нет никакой Нелли, это собирательный образ всего их коллектива, хотя и видел прообраз, и у них бывали неделю за год, честная канцелярия, почему дорогая так лебезит перед ними.

– Чем тебе он мешает?

– Пыль собирается. Дышать нечем! Хлама набрал, стервятник.

Никогда не материлась, но чем зацепить, знала досконально. Ненависть была сильна, такая женщина былинная, останавливавшая время.

– Нет, – наконец протянул. – Лавенрон. Кто спрашивает?

– А то не понял, может и должность назвать. Вы дома сейчас?

– Вы видите.

– Уважаемый! Не сложно, лучше подойдет прямой ответ.

– Слушайте, вы мне домой звоните, я и отвечаю – дома я или нет?

– Вы – Хук?

– Хог.

– И это Вы? Просто X можно?

– Пять.

– Гражданин! Я – на работе, догадались верно. Будьте добры, не трать мое время ни на что.

– Я.

– Очень хорошо. Никуда не собираетесь?

– Куда?

– Никуда не идешь, да?

– Пока нет.

– Так, хала хлебобулочная. Я через десять буду. Совсем уйдешь – вини себя, под землей найду, на три штуки, ясненько, Хог, прикинь для заметки, что избрать?

– Да, не возражаю, – он разбитно плюхнулся на диван. Наверно родная устроила, придет сейчас какой-нибудь щиток смотреть, информация, мухлюете с показаниями, или еще что надумают. Нет, не иначе душевный друг позаботилась, чтобы не скучал без нее тут. Хоть буду знать, как власть выглядит, о чем речь.

Не тут-то. Громкий стук в дверь, потом звонок снова стук – похоже ногой, с похмелья показалось, кричат матом, но что именно, не разобрал, а скорее всего воспроизвел это сам мозг – через три двери было не слышно даже когда младшие взрывали в подъезде «Удар грома».

Проб был явно не в духе, такое с ним случалось не часто, обычно всегда обходительный этот обычного телосложения приятный человек превращался в какого-то зверя.

– Ты чего?

– Я? Да так. Пошли.

– Куда?

– Давай быстро, поднимайся.

– Что случилось? Отдыхаю, работали допоздна.

– По дороге объяснимся! И на вот, держи – протянул чекан мавродивки. – Там мой заждался уже, и не выключал чтобы сказал, давай, прокатимся. Кое-чего раскинем?

– Прав, – спокойный внешне вид Проба Клавенрону был знаком, и завораживал, быстренько хлебнул четверть и ойкнув скорее, чем икнув, даже парабольнув рукой, извиняй, – все когда-нибудь жевали хомут с тяжелой морды, чтобы лучше было, а то так и упасть можно, что впрочем, не имеет также собственного значения. Многим распивание разумно видится проблемой самой воды, точно она обиделась на заключение в бутылки разноцветные. Некоторые потом сожалеют, но все в целом легко исправить, особенно при равенстве полов и возможностей, а у индусов – не возьмусь сказать, их женщины мнятся чем наше скоромнее трагизма, – и пронеслось молчание на полушариях Хока, когда он деонтологизировал.

Еще позавчера, дня четыре тому был «кабачок». Всегда теперь разве будет.

Сами по себе вышли, Проб настоял поздороваться с обеих рук, помог забраться.

Так он (не тот, он сам, хотя с кем не бывает) вообще не покойный, да два подряд дня в такие щи уходили на суточные, где-то был, дрался, не помнил, потом утро, злится.

До – в воскресенье, с Пробом бравурно отдыхали с тремя в меру приятными, немного симпатичными пищащими, не кончая базар спиртовичками – первую не помнит, Дедалой и Гнетти.

Хорошие уже заканчивали через месяц образование, и хотели, что называется, попробовать, что это «взрослая жизнь», а то вдруг принц будет над ей смеяться, не так пойдет, концептуализация изначальных эмоций смутит вконец, или своей напористостью все напортит, и благородный к другой убежит, а так всегда можно что, но сказать. Он – поверит. А ныне – поехали, там объясню, чекан захватил, будто я алкоголик, без ошибок назвал. Сладко звала Бетти, главная и единственная радость, счастье всей жизни, куда не привело, мыслил о ней – вспоминая то нежное тепло иногда.

– Братишкин, – Проб перешел на более драматичный тон, видно было, нервничает, таким похоже его Хок увидел впервые.

– Знаешь про правило двух свидетелей?

– Секст, с ним-то что?

– Ничего. То есть много чего, когда интересоваться. Живехонький, не переживай так.

– Что-то – вообще? – наблюдав перемены в лице родни, – кем там приходился Иотираван, спрашивал раза три, и у Три три, даже у его – тогда Иотираван с него спросил, сразу войдя в квартиру, порывом налетев, – испугал Поста, вернулись из медового месяца, она была еще не освежеванной, загорелой, виделось, его девушка – на сто.