Братья - Михаэль Бар-Зохар

– Я понимаю, что выбрал не самый подходящий момент для такого предложения, – негромко сказал Морозов, – но я очень люблю вас.

– Как вы смеете!.. – взорвалась Тоня, но Морозов уже поднялся и потянулся за пальто.

– Подумайте о моем предложении, – сказал он. – Посоветуйтесь с мужем. Независимо от того, согласитесь вы или откажетесь, ваш муж предстанет перед судом и будет приговорен. Единственный вопрос – о вас. И о вашем ребенке. Хотите ли вы родить? Хотите ли вы жить или умереть? Вам предстоит это решить. Во всяком случае, я не требую, чтобы вы любили меня.

Тоня медленно встала, ее била дрожь.

У дверей Морозов задержался. Его плечи слегка ссутулились, и он выглядел странно беззащитным и уязвимым.

– Вы меня не знаете, Антонина Александровна, но вы должны мне верить. Я знаю, что вы любите своего мужа, и мне очень не хотелось делать вам предложение в таких обстоятельствах. Вам сейчас очень нелегко, и вы не заслуживаете, чтобы вас унижали. Вы замечательная женщина, и мне стыдно, что приходится говорить с вами таким образом. Просто ваша судьба мне не безразлична, а другого выхода у вас нет.

Она пошла встречать Виктора к станции метро “Кировская”. После ухода Морозова ей стало казаться, что она сходит с ума. Милостивый боже, что же ей делать? Неужели нет никакой надежды? “Вашего мужа все равно что нет в живых”, – сказал Морозов, и ей стало невыносимо душно в пустой квартире. Она торопливо оделась и выбежала из дома. Несколько часов она бродила по улицам, не чувствуя холода, пока усталость и наступившая темнота не загнали ее в метро. “...Нет в живых”, – звенел в ушах голос майора.

Виктор вышел из метро в толпе беззаботно веселых школьниц с бантами в косах и в пионерских галстуках. Девочки промчались мимо, оживленно болтая между собой, и их радостный, беспечный смех разбудил в морозном воздухе звонкое эхо. Тоня вздрогнула. Виктор крепко прижал ее к себе и нервозно огляделся. Ей стало понятно, что Морозов не лгал. Наверняка Виктор уже знал о произведенных арестах.

По дороге домой они обменялись лишь парой ничего не значащих фраз. Только очутившись в своей квартире, Тоня рассказала мужу о предложении Морозова.

– Это отвратительно, – закончила она. – Отвратительно и низко. Разве я рабыня, что меня можно продавать и покупать?

– Отвратительно или нет, но он прав, – едва слышным шепотом сказал Виктор.

Тоня взглянула на его лицо и увидела, что оно стало белым как полотно. Они сидели в кухне, и сквозь тонкую стенку было слышно, как пьяный сосед орет на жену.

– То, что он сказал тебе об арестах, верно, – чуть громче продолжил Виктор. – Халкина взяли возле университета. Я сам их видел. Один из моих студентов сказал, что Фефера арестовали возле его дома.

Тоня посмотрела на него еще раз, отказываясь поверить, что Виктор может сказать такое.

– Ты хочешь, чтобы я согласилась на его предложение?

Виктор пожал плечами и, внезапно потянувшись к ней, крепко обнял ее.

– Как ты не понимаешь, что речь вдет о твоей жизни! Они же убьют тебя без колебаний! Они убьют нас всех.

– Но я люблю тебя! – воскликнула Тоня, пытаясь сдержать подступившие слезы. – Я люблю тебя, я не хочу без тебя жить!

Она спрятала лицо у него на плече.

– Я тоже тебя люблю, – прошептал он. – Ты моя жизнь. Просто у нас нет другого выхода, понимаешь?

Виктор гладил ее по волосам, и она чувствовала, как сильно дрожат его пальцы.

– Сделай это ради нашего ребенка, родная, – прошептал он. – Ради нашего малыша.

– Как ты можешь такое говорить? Как ты можешь смириться с мыслью, что Морозов будет целовать меня, раздевать, спать со мной?

Виктор взял ее лицо в свои ладони и заглянул ей в глаза. Он тоже плакал, и скатывающиеся слезы оставляли на его посеревшем лице мокрые блестящие дорожки.

– Ради нашего малыша, Тонечка... – повторил он.

Они не спали всю ночь, просто, не раздеваясь, легли на кровать. Неразрешенный и неразрешимый вопрос разделил их словно глухая каменная стена. Тоня смотрела на ползущие по потолку тени, и память уносила ее в Киев, где прошла ее юность, в тот день, когда она впервые увидела Виктора. Он вошел в аудиторию Высшей школы имени Кирова, улыбнулся студентам застенчивой, обезоруживающей улыбкой и представился:

– Я ваш новый преподаватель литературы.

Она помнила, как преображался этот застенчивый изящный юноша, когда читал стихотворения Пушкина, Лермонтова, Маяковского и свои собственные.

Помнится, она влюбилась в этого романтичного молодого человека с первого взгляда. Возвращаясь домой, она не в силах была думать ни о чем другом, кроме его черных глаз, гордо посаженной головы и тонких артистичных рук.

Она припоминала их первые встречи, первые робкие прикосновения, их тайные свидания возле памятника Богдану Хмельницкому, его хриплый голос и прыгающие губы, когда он в первый раз шепнул ей:

– Я люблю тебя, Тонечка.

Их решение сбежать и пожениться все еще казалось ей ненастоящим, похожим на сон. Однако она хорошо помнила свой побег из дома, их свадьбу, долгую утомительную поездку на поезде в Москву и короткую совместную жизнь. Она любила его так глубоко, так полно, и теперь он просит отказаться от него ради спасения ее жизни.

Тоня встала и подошла к окну. Над Москвой повисла звездная зимняя ночь, а заваленные снегом улицы казались в свете ночных фонарей умиротворенными и спокойными. Морозов казался ей теперь лишь плодом ее собственного воображения, персонажем из кошмарного сна, который исчезнет, когда придет утро и она проснется. Но тут она услышала, как за спиной беспокойно заворочался Виктор. Он не спал, он был слишком напуган, как и она сама. Именно в этот момент она приняла решение. Она сделает все, все что угодно, лишь бы спасти его. Если он умрет, она умрет тоже.

С этой мыслью она вернулась на кровать, схватила горячую ладонь мужа и прижала ее к своей щеке.

Незадолго до рассвета в дверь постучали, и Виктор пошел открывать. Вошли Морозов и два лейтенанта НКВД в форме.

– Гражданин Вульф, вы арестованы, – негромко сказал майор.

Виктор снял с вешалки пальто и шагнул за дверь, даже не обернувшись.

Морозов, проводив его взглядом, повернулся к Тоне.

– Мне очень жаль, – сказал он. Тоня, стиснув зубы, молчала. После непродолжительной паузы Морозов заговорил: – Вы подумали над моим предложением, Антонина Александровна?

Она встала с кровати и подошла к окну. На краю улицы, возле их подъезда, стояла большая черная машина. Из ее выхлопной трубы шел густой белый дым. Наконец Тоня решилась.

– У меня есть одно условие, – вымолвила она, не оборачиваясь. Чувствуя, как горло ее сдавливает внезапный спазм, она торопливо закончила: – Я сделаю все, если вы пообещаете, что Виктор останется в живых.

– Я не могу вам этого обещать, – холодно возразил Морозов. – Его будут судить.

– Мне все известно о ваших судах. – Тоня увидела, как лейтенанты заталкивают Виктора в машину. Случайный прохожий ускорил шаги и отвернулся. – Вы можете приговорить его к тюремному заключению, – продолжала она. – У вас есть связи. Если его приговорят к смерти, я хочу умереть вместе с ним.

Она услышала тяжелые шаги майора, потом он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. Черные глаза его пылали гневом, а сжатые губы вытянулись в тонкую прямую линию. Тоню затрясло.

– Если его не казнят, то отправят в трудовой лагерь, – сказал Морозов. – Вы этого хотите? Лагерь еще хуже смерти. Ваш муж слишком слаб физически, в лагере он не протянет и года.

– За год многое может случиться, – упрямо возразила Тоня.

– Но для него все равно ничего не изменится, – уверенно сказал Морозов и добавил: – Я не могу обещать. Он обвиняется в измене.

– Тогда вам придется арестовать меня вместе с ним.

– Не говорите глупостей, – резко перебил Морозов.

– Значит, вы имеете дело с глупой женщиной.

Майор отступил на шаг и закурил папиросу. Не отрывая взгляда от ее лица, он спросил:

– А если мне удастся спасти ему жизнь?

Тоня не ответила.

– Я подумаю, может быть, мне что-нибудь удастся, – пробормотал Морозов и вышел.

Суд начался первого июля и продолжался всего три дня. Кроме сотрудников и офицеров НКВД, в зал заседаний никого не допустили. Все это время Тоня провела в зале ожидания народного суда седьмого района, в котором собрались семьи остальных еврейских писателей. Все были испуганы и почти не разговаривали между собой, а жена Фефера предупредила Тоню, чтобы та помалкивала.

– Среди нас есть осведомители, – шепнула она, в отчаянии заламывая руки.

На третий день ближе к вечеру огласили приговор: восемь из десяти членов правления Комитета были признаны виновными в измене родине и приговорены к смертной казни. Их прошение о помиловании было отклонено, и в ближайшее время всех ждал расстрел. Уцелели лишь Виктор Вульф, приговоренный к пожизненному заключению в исправительно-трудовой колонии, и Тоня Вульф, которую даже не вызвали в суд. В документах следствия значилось, что она не была осведомлена о подрывной деятельности Комитета и поэтому не может быть обвинена в преступлении против государства. Семнадцать рядовых членов Комитета были строго предупреждены, однако никакого наказания им не последовало. Комитет был распущен, а его архивы переданы в НКВД.