На лужайке Эйнштейна. Что такое ничто, и где начинается всё - Аманда Гефтер

В конце концов идти тусить с друзьями стало казаться менее захватывающим занятием, чем путешествовать сквозь Вселенную с отцом. В те дни, когда я все же выбиралась на вечеринки, я, возвращаясь домой в три часа утра, заставала отца за чтением книг. И тогда мы садились за кухонный стол вдвоем и до рассвета под овсяные батончики говорили о физике.

Я наслаждалась каждой минутой, – и это было удивительно, учитывая, что раньше я никогда не проявляла интереса к науке. В самом деле: задумываясь об этом, я припоминаю только два случая, когда факт существования науки хоть как-то привлекал мое внимание. Первый раз – когда мне было семь лет и кто-то принес мне подборку детских научно-популярных книг. Меня тогда заинтересовала лишь одна из них, о воздухе. Несколько месяцев я не расставалась с ней, очарованная мыслью о том, что на первый взгляд что-то невидимое было на самом деле чем-то сложным и жизненно важным. Второй случай произошел в десятом классе на уроке химии. Наш учитель, господин Макафус, был одним из тех редких школьных учителей, которым удавалось быть крутыми и в то же время увлеченными своим предметом, так что их энтузиазм оказывался выносимым даже для наиболее циничных из его учеников (а именно для меня). В день, когда он рассказывал нам о строении атомов, он вдруг запрыгнул на парту и в коротком танце изобразил динамику электронных энергетических уровней, умеряя скорость своего твиста по мере того, как воображаемые электроны переходили с высоких уровней на более низкие. Но больше всего мне запомнилась та часть урока, когда он рассказывал, что более чем 99 % объема атома – это просто пустое пространство. Не пустота, подобная воздуху, который состоит из атомов, а абсолютная пустота, в которой нет ничего вообще. «Этот стол, – сказал он нам, улыбаясь и постукивая кулаком по дереву, словно чтобы показать нам его прочность, – в основном состоит из ничего». В течение нескольких недель после этого его слова не шли у меня из головы. Я была поражена, что то, что выглядело как нечто, состояло в основном из ничего. Что за нашим миром скрывался другой мир, за видимым – что-то невидимое.

Чем-то ничто пленило мое воображение – может быть, именно потому что это была наименее вероятная вещь, способная пленить воображение, в том же самом смысле, в каком «самая обычная вещь в мире» по определению должна быть необычной. Как ни странно, ничто пленило и воображение моего отца. Каждый раз, когда я видела его погруженным в свои мысли, он, вероятно, глубоко задумывался ни о чем.

Но кроме тех двух случаев, наука мало меня заботила – дело в том, что до начала моих космических приключений с отцом я понятия не имела, что такое наука вообще. Никто никогда мне этого не объяснял. Вы приходите в класс, и учитель начинает мучить вас фактами, и вы должны запомнить их, и вы понятия не имеете, зачем все это нужно. В школе нам представляют дело так, как будто оно уже сделано, будто готов уже список фактов, которые в совокупности составляют своеобразную инструкцию по использованию природы. Но инструкция по эксплуатации еще не написана. Эйнштейн сказал: «Этот огромный мир стоит перед нами, как огромная вечная загадка». Почему ни один из моих учителей не говорил мне этого? «Слушай, – они могли бы сказать, – никто не имеет никакого представления, что, черт возьми, происходит. Проснулись мы в этом мире, и мы не знаем, почему мы здесь или как что работает. Я имею в виду, посмотрите вокруг. Посмотрите, как странно все устроено! Зачем, черт возьми, все это барахло? Реальность – это огромная загадка, и вы должны сделать выбор. Вы можете закрыть на нее глаза, вы можете успокоить себя сказками, вы можете только делать вид, что все нормально, или вы можете посмотреть этой тайне в глаза и пытаться ее разгадать. Если вы один из немногих отважных, то вы выберете последнее. Добро пожаловать в мир науки! Наука состоит в стремлении решить эту вечную загадку. Мы еще далеки от этого, но мы уже кое-что раскрыли. Цель этого урока – донести до вас те знания, которые мы уже получили, так что вы сможете взять их и отправиться в мир науки, чтобы открыть большее. И кто знает? Может быть, вы будете тем, кто, наконец, решит эту загадку». Если бы один из моих учителей так сказал, я бы не стала заниматься метеорологией.

К счастью, мой отец открыл для меня мир науки. Так что, пока днем мои учителя в школе заставляли меня чувствовать себя просто еще одним ничем не примечательным ребенком, по вечерам дома я открывала для себя удивительный мир, в котором я была избрана для окончательной разгадки тайны природы, требующей интенсивного обучения, миссии, в которой не меньше чем сама Вселенная была поставлена на карту.

– Однажды, когда мы разрешим загадку Вселенной, мы должны будем написать свою книгу, – сказал мой отец, разбирая кипу только что приобретенных книг по космологии. – Мы читаем все эти книги в поисках ответов, но, может быть, книга, которую мы ищем, еще не написана. Может быть, мы сами должны написать ее.

– Книгу по физике?

– Ты всегда хотела стать писателем.

– Ну да, – сказала я. – Но я хочу писать стихи и рассказы.

– Что может быть поэтичнее разгадки тайн Вселенной?

Я не могла не улыбнуться, задумавшись о такой перспективе. Я не была уверена, что мой отец действительно верил, что мы когда-нибудь разгадаем загадку Вселенной, но его оптимизм был заразителен. Еще совсем недавно весь мой мир был полон сознанием моей собственной малой значимости и апатией. Теперь же каждый атом во Вселенной казался тайной, каждое слово – подсказкой. В мгновение ока мой отец превратил мой мир в поиск сокровищ, и теперь мы должны были рисовать карты сокровищ сами для себя.

– Когда мы напишем нашу книгу, я собираюсь избавиться от всех до одной из этих, – он кивнул на сотни книг на полках, – и заменить их нашей. У нас будет целая библиотека только для одной книги.

По сравнению с интеллектуальным возбуждением, которое я испытывала, изучая физику вместе с отцом, учеба в средней школе мне казалась отупляющим занятием. Настолько скучным, что, собравшись с духом, я окончила школу на год раньше. В моих планах было переехать в Нью-Йорк, чтобы стать писателем и параллельно, вместе с моим отцом, продолжать познавать мироздание. Я поступила в Новую школу социальных исследований, которая привлекла меня своей альтернативной либеральной программой, не требующей занятий математикой. Моя мама, которая обожала поездки в студенческие кампусы, расположившиеся на зеленых просторах Новой Англии, когда мой брат несколько лет назад выбирал колледж для дальнейшей учебы, решила сопроводить меня в Нью-Йорк, чтобы посетить Новую школу. Во время первой экскурсии по кампусу нас вместе с другими будущими студентами, отличавшимися ярко окрашенными прядями волос в прическах, татуировками и пирсингом, запихнули в маленький лифт. Наш гид во время экскурсии ограничился четырьмя предложениями:

– Это первый этаж. Это второй этаж. Это третий этаж. Есть какие-нибудь вопросы?

Моя мама начала плакать. Я была продана.

Вернувшись домой, я не пошла на школьный выпускной вечер. Окончание средней школы не было для меня таким уж особым достижением, чтобы тратиться на полиэстеровую мантию. Все же родители устроили небольшую вечеринку у нас дома. В разгар торжества мой отец отвел меня в сторону и протянул мне синюю папку.

Пока все разговаривали и смеялись в соседней комнате, я села на лестнице и открыла папку.

Ты первые годы молчала.Ждала, дожидалась слов.

Я улыбнулась. Он написал поэму в своеобразном ритмическом бит-стиле, как бы намекая на мои литературные вкусы того времени. В стихах было запечатлено мое детство: время, когда я научилась читать, ночь, когда я сбежала из дома, все книги и все мысли, которые сделали мою жизнь такой, какая она есть.

И Керуака, «В дороге»Ритма, словесного ритмаИ Гинзберга, «Вопль» и «Кадиш»Ритма певучегоИ Кизи, и Бэрроуза, Фитцджеральда и ПрустаСлова, словаЛу Рида и «Вельвет Андерграунд»И ритма, ритма, ритма и словЭкзистенциализма и дзэна, Торо и УолденаИ смысла слов, распорядка и смыслаПотом Нью-Йорк и Новая школаВиллидж и Вашингтон-скверВесь мир – это чистый дневникОн ждет твоих словПускай все услышат ритм, ритм твоих слов[5].

Через несколько дней после семнадцатилетия я собрала вещи и переехала из фешенебельного пригорода в нью-йоркский Ист-Виллидж. В Новой школе студенты не выбирали предметы, они «выбирали путь». Я выбрала два: философия и литературное творчество. Меня интересовали идеи: о формах у Платона, о боге Спинозы, об объектах Витгенштейна, о которых нельзя говорить. Я хотела бы воспользоваться этими идеями не только в своих произведениях, но и для того, чтобы понять смысл Вселенной.

Фотография семьи Гефтер примерно в 1998 году: Уоррен, Брайан, Марлен и я.