Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства - Анатолий Бритиков

К тому же фантастические предсказания чем они конкретней, тем менее достоверны, ибо реализуются, как правило, по совершенно новым принципам, которые художник-фантаст не в силах предусмотреть. Зато фантастическое изобретение, ошибочное в конкретном технологическом решении, может содержать верную общую идею. И даже неверная, но оригинальная фантастическая идея в силу своей образности, т.е. многовариантности, может натолкнуть на плодотворный поиск, что не раз подтверждали видные ученые[11].

Уэллс не отбросил принципы фантастики, выдвинутые его предшественником, он лишь сделал дальнейший, хотя и очень смелый шаг. Верн мысленно развивал отдельные выводы из «незыблемых»s законов физической реальности, Уэллс применил домысел к самим законам, и его фантастика в какой-то мере предвосхитила коррективы, внесенные в естествознание в XX в. Их творчество принадлежало двум разным эпохам в науке. В конце прошлого столетия казалось, что человечество подошло к пределу познания. Жюля Верна это наполняло оптимизмом. Он писал: «Все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь»[12].

А Герберт Уэллс иронизировал: «В последние годы девятнадцатого столетия считалось… что человек… покорив пар и электричество», добился «завершающего триумфа своего разума»[13]. Он насмешливо цитировал слова современника: «Все великие открытия уже сделаны. Нам остается лишь разрабатывать кое-какие детали»[14].

Нельзя более метко сказать о фантастике Верна. Своими предвиденьями он исчерпывал частности «почти познанного» мира, Уэллс дал почувствовать его неисчерпаемость. Верн открыл для художественной литературы не столько самую науку (наука была введена в роман, например, еще Ф.Беконом в «Новой Атлантиде»), сколько эстетику науки и техники эпохи пара и электричества. Жюль-верновская серия «Необыкновенных путешествий» запечатлела красоту механистического мышления, освященного гением великих естествоиспытателей. Верн утверждал здравый смысл, основанный на ньютоновской физике, познанной географии Земли, уже описанных видах животных и растений.

Уэллс, улавливая новые, только складывавшиеся научные принципы, разрушал иллюзию об исчерпанности знания механическими закономерностями и тем самым содействовал становлению более сложного мировоззрения. «Пора старого примитивного материализма давно миновала, писал его современник В.Брюсов, — …границы естественного раздвинулись теперь гораздо шире чем столетие назад»[15].

В своих поздних произведения Верн тоже это почувствовал. В романе «В погоне за метеором» он выдвинул, например, чисто уэллсову «невозможную» идею антитяготения. Она и по сей день спорна, но зато была высказана за десятки лет до того, как природа тяготения привлекла внимание ученых. Атомное оружие, описанное Уэллсом в романе «Освобожденный мир» накануне первой мировой войны, имеет мало общего с современной атомной бомбой, но зато мысль об использовании внутриатомных сил высказана была задолго до ее осуществления, и главное даже не то, что раньше, а что было высказано принципиально новое соображение об овладении силами природы.

Отношения художественной фантазии с наукой не укладываются в простую «доводку» научной гипотезы: научно-фантастическая идея является и художественной условностью. Фантаст добивается правдоподобия не только тем, что обставляет свою гипотезу реальными бытовыми деталями; это только один и, на наш взгляд, не главный путь. Другой и более важный, — когда «невозможный» вымысел опирается на внешне правдоподобный, хотя последний бывает порой не менее фантастичным. То, что Верн отправил своих героев на Луну в пушечном ядре, приводят как классический пример исторической ограниченности фантазии писателя. Но есть другая сторона дела. В книге «Герберт Уэллс» (1963) Ю.Кагарлицкий предположил, что Верн, возможно, догадывался о нереальности пушки для космического путешествия, но все же выбрал этот вариант в расчете на иллюзии читателя. Трудно согласиться, что бы Верн, проверявший свои фантазии математическими выкладками и в романе «Вверх дном» высмеявший ошибки «поэтов артиллерии», пытавшихся повернуть земную ось с помощью гигантской пушки, не учел той простой вещи, что развиваемые пушечным ядром скорости недостаточны для преодоления земного притяжения.

Зато Верн несомненно хорошо знал своего читателя. XIX век жил в мире расширяющихся масштабов, и верилось, что именно пушка, а не что-то другое (Верн предусмотрел ведь и небольшие ракеты для коррекции орбиты своего космического снаряда), способна забросить ядро куда угодно — дело только в размерах. Верн и использовал этот предрассудок, чтобы правдоподобно — для читателя — мотивировать сюжет.

Условно-фантастическая посылка позволила ему развернуть картины космоса, изложить астрономические сведения и т.д. — словом, осуществить ту популяризаторскую задачу, которая с легкой руки Верна надолго сделалась для научной фантастики традиционной. Внешне правдоподобная, но физически ошибочная идея выполнила роль ракеты-носителя последней, «рабочей» ступени замысла, а она может быть и научной и вненаучной, фантастической и реалистической, возможной и «невозможной».

Научная фантастика — сложный и зачастую противоречивый сплав. Научная правда занимает в нем по меньшей мере не главное место. Фантаст неизбежно отступает от научной правды и тогда, когда добросовестно пытается угадать будущие открытия, и тогда, когда, как художник, обставляет их заведомо условным вымыслом.

Интересно, что и условные допущения, призванные выполнить, казалось бы, только художественно-психологическую задачу, со временем тоже нередко оправдываются — переходят на уровень научно- фантастических и даже реальных проектов. И это понятно: ведь условность в научной фантастике не должна быть ниже уровня научного мышления. Теперь вновь обсуждается пушечный вариант преодоления земного тяготения. Правда, не совсем по Верну. Если снаряд несет в себе в себе вложенные друг в друга, наподобие матрешек, пушечные стволы, то скорости «матрешек», выстреливаемых одна из другой, сложатся и может быть развита космическая скорость. К пушке был применен принцип сложения скоростей, найденный К.Циолковским для составной ракеты. Ошибочная или условно научная (в данном случае это неважно), фантастическая идея на новом уровне техники обернулась реальной инженерной задачей. Сработал сформулированный Верном закон фантастики: все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь.

А жабры беляевского Ихтиандра? До пересадки акульих жабр человеку еще далеко, да и вряд ли до этого дойдет дело. Но уже осуществлена пересадка сердца. Прогноз пересадки органов как общая задача (напомним: фантастическая идея метафорична) сделан был очень прозорливо. А с другой стороны, уже испытаны механические «жабры», отфильтровывающие растворенный в воде воздух. Идея осуществилась иным путем.

На «жюль-верновском» этапе предвиденье включалось в познавательное содержание. Иногда даже научно- фантастическую литературу сводили к своеобразной науке предвиденья в художественном изложении. Затем фантастический элемент понят был более широко — в русле поэтизации науки и техники, как школа романтики. Одновременно научно-фантастические идеи использовались для мотивировки социально фантастических сюжетов. В наше время прогностическая функция осуществляяется в более универсальном качестве: прогноз затрагивает и художественную форму, вплоть до структуры образа и стилистики. Наряду с содержанием поэтика тоже включается в научно-логическую систему научной фантастики.

В своих предвосхищениях научная фантастика не владела каким-то философским камнем. Просто она шла несколько иным путем, чем наука. Последовательно-логическое движение научной мысли со ступени на ступень научная фантастика дополнила свободной художественной ассоциацией (которая, впрочем, присуща и научному мышлению, хотя и не совсем «законно»). Художественная же логика не затруднялась ставить задачи, которые невозможно было решить научными методами (поэтому-то они и оказывались забытыми в «запасниках» науки), и сама их постановка помогала искать принципиально новые пути.

Научно-фантастическая литература не изобрела предвиденья — она лишь обособила и развила его элементы, присущие почти любой науке, дополнив и объединив их художественной фантазией. С другой стороны, тем самым была придана большая строгость художественной фантазии. Специфика научной фантастики прежде всего в этой интеграции методов, а не в том, что она включила в себя научный материал и направила предвиденья на науку и технику.