Завидная биография - Андрей Некрасов

— Эка благодать, — согласилась бабушка.

Тут, потирая застывшие пальцы, в избу вошел Никита.

— Жучок сгорел, — объяснил он, — пустяковое дело. Ты, бабушка, лучину-то убери на растопку… Не бойся, не погаснет свет. Это все в наших руках…

Он ввинтил в патроны красные лампочки и снова включил ток. И совсем по-другому заиграла узорная рамка, и мягким розовым светом озарилось лицо юного Ленина на портрете.

— Ну вот, видишь, так еще лучше, — сказала Лена.

Она прищурила глаза, посмотрела на свою работу, и ей показалось, что каких-то последних штрихов нехватает на фанерном щите. Уголек она обронила в темноте. Лена нагнулась было поискать его, но вдруг заметила, что все еще держит в руке погасшую, обуглившуюся лучину.

Она подошла к щиту, уверенно провела недостающие линии и снова отступила.

— Бабушка, гляди-ка, — рассмеялся Никита. — У хорошей хозяйки и сгоревшая лучинка в дело идет.

— Хозяева вы, верно, хорошие, — согласилась бабушка. — Таким хозяевам жить да жить.

В МОРЕ

Весной, когда по всей стране отзвенели последние звонки в школах, когда закрылись до осени двери классов и до нового учебного года улеглись на покой задачники и тетради, на больших пароходах и на маленьких катерах, на объемистых рыбницах и на утлых реюшках, идущих вниз по рукавам и протокам волжской дельты, стали появляться необычные пассажиры.

Где по двое, где по трое, а где и в одиночку, кто с сундучком, кто с узелком, кто в теплой шапке-ушанке, кто в летнем платочке, а кто и так, с непокрытой головой, веселые и любопытные, торопились они попытать рыбацкого счастья, хлебнуть соленого ветра, своими глазами повидать морские просторы…

На пристанях, провожая ребят, колхозники говорили между собой:

— А чего же… Ребятам в охотку, пускай привыкают… А помощь, как ни говори, большая: и в руле постоят, и в машине помогут. Или, допустим, сетку перебрать, силы тут много не нужно, а отцам все полегче будет…

Так говорили взрослые. А ребята, те больше молчали… Широкими, восторженными глазами они провожали птиц, летящих в небе, встречали корабли, идущие с моря, всматривались в мутные волны, нестерпимым блеском горевшие в лучах жаркого солнца, и в камышевые крепи, зеленой стеной стоявшие у порога Каспия.

Трое таких пассажиров — два мальчика и девочка — плыли на рыбнице «Цапля».

«Цапля» зашла в Зеленгу за дровами, и пока она стояла у пристани, ребята успели поговорить с капитаном, сбегали домой за вещами и с таким непринужденным видом расположились на палубе, что казалось, для них уходить вот так в море — самое обычное дело.

А когда, содрогаясь от тяжкого стука машины, «Цапля» развернулась и пошла вниз, раздвигая темную воду протоки, ребята уселись потеснее и заговорили о чем-то.

О чем они говорят, понять было невозможно: машина стучала так громко, что даже привычное ухо не могло разобрать разговор. И только под вечер, когда последние камыши, кивнув на прощание темными макушками, пропали за кормой, когда огромное солнце потонуло в море и погасли высоко в небе последние облачка, механик зачем-то остановил машину. И сразу сделалось тихо-тихо кругом. Так тихо, что слышно стало, как звенит вода, пробегая вдоль бортов, и кричит где-то в небе поздняя птица.

И вдруг звонко, во весь голос, так, что на все море, наверное, было слышно, девочка крикнула:

— Чур моя звездочка!

— А это моя, — секунду спустя сказал мальчик.

— А моя — вон которая! — откликнулся другой…

Тут опять застучала машина. «Цапля» пошла дальше, и капитан, на минутку бросив руль, подошел к ребятам.

— А ну-ка, вы, звездочеты, — крикнул он, — лезьте в кубрик спать!

Наутро ребята уже не дичились, не сидели, как гости… Один мальчик с утра стоял у руля, другой помогал в машине, а девочка в маленьком камбузе, приютившемся на корме, стряпала обед для всей команды.

А два дня спустя, повстречав в море земляков — зеленгинцев, ребята распрощались с «Цаплей» и перебрались на маленькие парусные кораблики-реюшки. Тут каждому нашлось настоящее дело, и с этой минуты появилось в море трое новых рыбаков-колхозников: Саржан Амангельды, Боря Кудрявцев и Люба Ершанова.

И никого это не удивило, потому что уже не первый день по всему широкому Каспию — от Лаганской россыпи до Жилой косы, от острова Чечень до форта Шевченко — вот на таких же утлых реюшках, на пузатых колхозных баркасах, на тяжелых лодках-подчалках и на быстроходных сейнерах носились по волнам пятнадцатилетние рулевые, механики-дизелисты, матросы-ловцы и корабельные повара, старательные, отважные и бесконечно гордые доверенным им делом. И для каждого из них по ночам загоралась в небе своя счастливая звезда, и перед каждым из них лежала своя дорога в море, своя, не похожая на другую, беспокойная и чудесная морская судьба.

За всеми этими судьбами зорче всех следил «первый каспийский рыбак» — председатель рыбакколхозсоюза Иван Николаевич Аристархов.

Ростом Аристархов не вышел и на первый взгляд казался человеком незначительным. Зато характер у него был как раз по должности, а должность такая, что все заботы, все нужды колхозный народ нес прямо к нему, к «первому рыбаку».

Иван Николаевич ходил в кожаной куртке, с орденом Ленина на груди, на бритой голове носил кожаный картуз, а в маленькой загорелой руке постоянно держал штабную сумку с медным запором.

Был он уже в годах, но цепкая память его хранила картины далекого детства, бесправного, серого, задавленного нуждой и темнотой. Иван Николаевич помнил пинки, тумаки и зуботычины, которые пришлись на его долю, помнил голод и стужу, помнил, как мечтал о грамоте и как в шестнадцать лет прочел первую книжку, да и то в каторжной царской тюрьме.

И вот теперь, каждый раз глядя на ребят, Иван Николаевич невольно сравнивал свое детство с их детством, свою судьбу с их судьбой, а когда заходил разговор о юных рыбаках, он охотно вступал в беседу.

— Рыбачки́… они еще нас расшевелят, эти рыбачки́. Другой в пятнадцать лет такое знает, чего ты в сорок не нюхал. Это не простой рыбак, это рыбацкая гвардия растет, — говаривал он значительно и тут же спешил рассказать, что колхозники не нахвалятся подмогой, что в самое трудное время, когда народ занят был в полях на уборке, ни одно судно колхозного флота не простояло в море без экипажа, ни один драгоценный день путины не пропал даром…

Но как ни зорко следил Аристархов за маленькими рыбаками, за всеми уследить не мог и он. В море тысячи дорог, на каждой дороге свои повороты. За всем не уследишь, всего не угадаешь…

Осенью, когда в море вернулся народ с полей, а с моря попутными рейсами потянулись к домам возмужавшие, поздоровевшие на веселой морской работе мальчики и девочки, Иван Николаевич еще раз от души порадовался за ребят и решил, что с этим делом у него до весны покончено. Только иногда, вспоминая маленьких рыбаков, он с удовольствием потирал руки, улыбался и никак не ждал бури, которая разразилась над ним внезапно, как все бури на Каспии.

Однажды утром Аристархова вызвали по телефону в областной комитет партии. Вызов был срочный…

Иван Николаевич набросил картуз, прихватил свою сумку и зашагал по размякшим от жары тротуарам, гадая, зачем он так срочно понадобился.

На всякий случай он мысленным взором окинул широкую волжскую дельту от Лебяжьего до Каралата, от Икряного до Чертомбая, окинул море… Нет, и в море и на реке все ладно. Рыба идет хорошо. Народ работает с песнями, с огоньком. Тревожиться нечего…

С этой мыслью он и вошел в кабинет секретаря. Секретарь поднял глаза от какой-то бумажки, рукой показал на стул.

— Садись, товарищ Аристархов, — сказал он, — ссориться будем с тобой. А почему будем ссориться — знаешь?

— Не знаю… — сказал Аристархов. — Нет, не знаю, — твердо повторил он и вытер большим клетчатым платком разом вспотевшую голову.

— Не знаешь? — спросил секретарь и, посмотрев в глаза Аристархову, протянул ему напечатанный на машинке списочек.

Иван Николаевич внимательно прочитал его, покачал головой, прочитал еще раз.

— Да, — сказал он наконец, — недоглядел, нехорошо получилось.

— Пока еще не получилось, — поправил секретарь. — А может получиться действительно нехорошо. Ты займись-ка, Иван Николаевич, сам этим делом. Что уж тут предпринять — тебе виднее, но чтобы к первому числу с этим делом покончить. Договорились?

— Ясно! — сказал Аристархов.

— Ну, действуй, раз ясно. А списочек этот возьми, пригодится.

— Спасибо, — сказал Аристархов и, вчетверо сложив список, бережно убрал его в свою необъятную сумку. Полчаса спустя у себя в кабинете он тяжело опустился на стул и задумался. Посидев так с минуту, он раскрыл свою сумку. Говорили в шутку, что в этой сумке он хранит под замком все рыбацкое горе.