На грани и за гранью - Макс Хазин

Когда-то я работал в провинции. Однажды мне пришлось выступать в суде по делу о направлении некоего Еськова на принудительное лечение: он заманил восьмилетнюю девочку в подвал и совершил с ней развратные действия. Заключение экспертов было однозначным – олигофрения в степени дебильности, т.е. глубокое слабоумие.

Прошло полтора года, и в тот же суд опять поступило дело на того же Еськова – он пробыл какое-то время в больнице, был отпущен домой, работал дворником и снова попался на развращении малолетней девочки.

По традиции такие дела ввиду их полной «ясности» рассматриваются по упрощенной процедуре, сами «герои дня» в суд не приглашаются, свидетели допрашиваются наспех, эксперты дублируют заключение, которое представлено следствию. Так было и в этот раз, тем более что факт правонарушения сомнений не вызывал и не отрицался самим Еськовым.

Но когда года через два аналогичное дело снова поступило в суд, у меня появились серьезные сомнения. С одной стороны, и сам я стал опытнее, а с другой – подумал: сколько же еще успеет Еськов развратить девочек, если продолжительность жизни дебила не меньше (это я успел уже узнать), чем у нормального человека?

Прежде всего я внимательно изучил материалы дела. Еськов действительно учился в так называемой вспомогательной школе. Но от службы в армии его освободили не по этим признакам, а из-за язвы желудка. Работал он всегда то сторожем, то дворником, то грузчиком в магазине, и везде его хвалили за добросовестность, усердие и покладистость. Удивительно, но на работе его «дурачком» не считали – просто вялым, ничем ничем не интересующимся, в том числе и женщинами, над чем неизменно подшучивали. Главное, что обращало на себя внимание, – к своим «выходам в свет» он тщательно готовился: уходил как можно дальше от своего района, где его многие знали, находил открытый подвал, безошибочно выбирал на улице не самую бойкую девочку из играющих в одиночестве, заговаривал с ней и после установления контакта приглашал в подвал посмотреть котенка или щеночка. То есть действия его были вполне осмысленными, за исключением, естественно, гнусной цели.

Побеседовал я и с его матерью. Бедная полуграмотная женщина растила сына одна, всячески нахваливала его за доброту, безотказность и трезвость. По ее словам, пребывание на принудительном лечении не тяготило сына, вновь попасть туда он не боялся и домой не просился. Опасаясь за его судьбу, она пыталась даже «женить» его: подыскала, по ее словам, такую же «полудурку». Но сын на «невесту» не отреагировал…

Эксперт-психиатр был со мной предельно откровенен.

– Никакое лечение, ни добровольное, ни принудительное, ему не поможет. Некоторое время после больницы, находясь еще под действием лекарственных препаратов, он будет вести себя спокойно, а потом обязательно примется за старое. Если допустить фантастическое предположение – скажем, Еськова кастрировали – ничего не изменится: половое возбуждение и тяга к детям у него в мозгу. Но не держать же всю жизнь в больнице. Ведь и из тюрьмы по окончании срока выпускают преступника, даже если он откровенно заявляет, что снова займется кражами. Так что общество просто обречено нести этот крест…

Меня это как-то не убедило, ситуация не казалась столь уже безысходной. Своими сомнениями я поделился с судьей, и Еськова доставили в судебное заседание. Конечно же, это был очень ограниченный человек, но далеко не безнадежный дебил. Таким, во всяком случае, он нам показался. По моему ходатайству суд назначил повторную психиатрическую экспертизу и поручил ее проведение московским специалистам: местные уже трижды высказывались по этому поводу.

Через несколько месяцев поступило заключение: степень умственной отсталости не мешает Еськову полностью отдавать отчет в своих действиях, он вменяем. Его осудили, но подействовало ли это на него отрезвляюще – не знаю, я сменил место службы.

5. Симулянты

Впервые с симулянтом я столкнулся тоже в своей правоохранительной юности, работая следователем. В тот раз мне поручили расследовать дело некоего Бландова. Предыстория его дела такова.

Практически всю свою сознательную жизнь (а тогда ему было под пятьдесят) он провел в колониях, судим был до того раз шесть или семь и все под разными фамилиями. Это был человек с садистскими наклонностями, преступления его отличались исключительной жестокостью. В его криминальном багаже было изнасилование собственной малолетней дочери, а спустя две отсидки – малолетней же падчерицы. Ко времени нашего знакомства он года два был на свободе, поселился у одинокой женщины и работал кочегаром в котельной.

Над сожительницей своей он издевался, как хотел, но она не жаловалась, настолько была запугана. Однажды соседи нашли ее на лестничной клетке в луже крови без сознания. Врачи потом насчитали у нее восемь ножевых ранений на спине, каждое из которых, казалось, должно быть смертельным. Но она выжила. Такой вот медицинский курьез…

Сам Бландов скрылся. Через четыре дня позвонили из милиции: приезжайте, Бландов пришел сдаваться. (Позднее я узнал, что он был ценным милицейским осведомителем и, видимо, добровольная его сдача и дальнейшая линия поведения явились плодом коллективной мысли – его и кураторов). Побеседовать с ним не удалось – на вопросы он не только не отвечал, но, казалось, и не понимал их. Так или иначе, его отправили в тюрьму.

Спустя несколько дней я поехал предъявить ему обвинение и подробно допросить. Перед тем как привести его в следственную камеру, дежурный предупредил меня:

– Будьте осторожны, он кусается.

– Как кусается? – не понял я, хотя сказано было достаточно ясно.

– Вот так, – показал, щелкнув зубами, дежурный. – Мы его только по двое и водим, все норовит куснуть.

И мне пришлось допрашивать Бландова тоже в присутствии двух конвоиров. Собственно, допросом это можно было назвать только условно. То есть я вопросы задавал, а он безучастно сидел, не глядя на меня, чутко прислушивался к чему-то и время от времени доверительно объявлял:

– Собаки лают.

И иногда:

– Музыка играет…

На большее фантазии у этого примитивного и малограмотного человека не хватало. Впрочем, на одной из последующих встреч он решил несколько разнообразить свое убогое амплуа. Долго ковырялся в ухе, затем сунул мне свой грязный заскорузлый палец:

– Кровь из ушей течет. Видите? Кровь с мозгами… Мозги с кровью…

В какой-то степени он облегчал мне работу – ничего не отрицал, не выкручивался. Эксперты признали его симулянтом, но когда я прочел ему их заключение, он все равно не отреагировал. Продолжал он симулировать и на судебном процессе. И лишь выслушав приговор – это был один из редчайших в судебной практике случаев: за покушение на убийство приговорили к смертной казни – он закричал:

– Я не Бландов, я Ястребов!

Это действительно была одна из его фамилий.

Я часто думал – можно ли столь искусно симулировать душевное заболевание, что самые опытные психиатры не обнаружат обмана? Видимо, такие случаи бывали, но о них трудно узнать: не для того ведь кто-либо выдает себя за сумасшедшего, чтобы потом себя разоблачать. Тем более что доказать это далеко не просто. И вообще в медицинской практике иногда встречается «симуляция наоборот»: большинство настоящих больных таковыми себя не считают и кое-кто додумывается до того, что заявляет – все отмеченные у меня симптомы я симулировал, на самом деле я здоровый человек.

Теоретически, конечно, можно твердо заучить и отрепетировать симптомы заболевания конкретного человека, почерпнув их, скажем, из учебника психиатрии. Обладая к тому же хоть минимальным актерским дарованием, можно какое-то время продержаться. Но арсенал опытных психиатров настолько богат, что притворщика обязательно рано или поздно разоблачат. Вспомните революционера-экспроприатора Камо: схваченный в Германии, он искусно симулировал душевную болезнь, одни из симптомов ее была нечувствительность к физической боли. Но и он, хотя ему грозила смертная казнь, ничего не мог поделать со своими зрачками – от боли они расширялись. Это очень эффектно показано в фильме о нем.

Я расскажу о человеке, который не обладая мужеством и способностями Камо, много лет сходил за душевнобольного, что позволяло ему безнаказанно совершать преступления.

Студента Свинтковского (на этот раз фамилия подлинная) арестовали за нарушение правил о валютных операциях. С первых же дней ареста он стал писать многочисленные жалобы. Ни словом не касаясь сущности предъявленного обвинения, он утверждал, что стал жертвой происков врагов и конкурентов, которые таким образом препятствуют ему поехать на международную выставку в Рим, где должен демонстрироваться изваянный им скульптурный портрет главы партии и правительства. И теперь он, гениальный художник и скульптор, мается в казематах Бутырки. Примерно то же излагал он и на допросах.