Живые борются - Григорий Федосеев

Поход пришлось отложить. В сердца путников закралась тревога — все знали, что Охотское море не любит шутить и дождь не перестанет, пока не успокоится далекое море.

Потянулись скучные, дождливые дни на берегу безымянной речки. Обгоревшая земля до отказа напилась водою, еще больше почернела. Поднялись ключи, вышли из берегов и захлестнули мутным потоком низины. Люди призадумались. Никто не ожидал такого. Расстояние до населенного пункта оставалось прежним, а продукты наполовину уменьшились, путь вдвое усложнился. Наполовину сократился и без того слишком малый дневной рацион питания. Все это понимал Хорьков.

Перебраться вброд через первую речку не удалось, пришлось делать салик, потратив драгоценные полдня. А дальше — широкий разлив по равнине. На поверхности торчали, как первобытные чудовища, упавшие после пожара деревья, кое-где виднелись незатопленные бугры обгоревшей земли. Путь оказался куда более трудным, нежели предполагал отряд. Приходилось бороться со множеством новых препятствий, возникших после длительного дождя. Вода предательски маскировала рытвины, кочки, валежник, люди часто заваливались в ямы, выгоревшие в торфе, насквозь вымокали, все больше уставали. А к вечеру оглядывались на пройденный путь и удивлялись — как мало прошли!

Сколько дней идти, сколько еще километров до жилья — никто не знал, расстояние измерялось уже не часами и метрами, а мучениями. Хватит ли силы, воли, терпения? Какие еще опасности подстерегали впереди? Одно было ясно — путь до приисков займет теперь гораздо больше времени, чем предполагалось, что продуктов скоро не будет и что надо только идти и идти, не поддаваясь сомнениям.

Заночевали на бугре. Пока сушились и ужинали, прошло полночи. Все, кроме Хорькова, уснули. Виктор Тимофеевич подложил в костер дров, достал карту. Бывают у человека такие минуты, когда необходимо остаться одному и разобраться в сомнениях. Хорьков сгорбился над картой. Он видел те же условные знаки, горизонтали, синие прожилки рек, но теперь все это потеряло прежнюю масштабность, а Экимчан ушел куда-то далеко за тайгу, за пределы доступного.

«Как же все-таки не ошибиться? Где же лежит путь к спасению? Наметить ли его по карте или идти, доверившись инстинкту?» — думал Виктор Тимофеевич, но вдруг решил, что идти в любом направлении одинаково трудно и что добраться до населенного пункта можно только в том случае, если люди не потеряют бодрость духа и в них не ослабнет потребность жить. Это сейчас важнее направлений. Но как сохранить хорошее настроение у Татьяны, Бориса, Абельдина? Виктор Тимофеевич сложил карту, засунул ее глубже в рюкзак, как ненужную вещь.

Он стал смотреть на огонь, задумался. Через несколько часов начнется новый день, надо подавить сомнения, а они копились в нем, росли, не давали покоя. Виктор Тимофеевич знал много случаев, когда люди, попав в критическое, но не безнадежное положение, вдруг без каких бы то ни было оснований переставали сопротивляться и умирали до времени, не использовав всех возможностей для борьбы. Заблудившийся в тайге человек, даже опытный, случается, вдруг забывает, как ориентироваться в лесу, и нелепо гибнет иногда в знакомых местах.

— Конечно, самое страшное — паника, страх перед опасностью! — вслух сказал Хорьков и вздрогнул, испугавшись своего голоса.

Проснулась Татьяна. Увидев сидящего Виктора Тимофеевича, она приподнялась и спросила с тревогой:

— Вы почему не спите? Ведь дойдем же, честное слово, дойдем.

Она встала, накинула на плечи телогрейку, зябко вздрогнула и подсела к огню.

— Молодости так и положено — не унывать, — ответил, улыбаясь, Виктор Тимофеевич. — А я вот размечтался... Вспомнил старушку мать. Сколько раз обещал ей приехать после поля, да так и не выбрался. А она ждала. Но теперь непременно поеду, повидаюсь, детство бесштанное вспомню. Схожу на яр, что у речки за селом, где мы гнезда птичьи разоряли, поброжу по озерам...

— И мне, Виктор Тимофеевич, порой до боли хочется к своим, так бы и полетела, но почему-то кажется, что мы с каждым днем уходим все дальше и дальше от них, — и она вопросительно посмотрела в лицо собеседника, освещенное бликами костра.

— А ты не думай об этом, и не будет казаться. Выйдем в негоревшую тайгу, там легче будет идти, и, — но вдруг спохватился, поправился: — не то что легче, но будет ягода, может, мясо добудем. А теперь, Таня, айда спать, вот-вот гагары закричат, разбудят утро.

Он подбросил в костер дров и, подложив под голову рюкзак, улегся. Над ним в вышине собирались в стаи синеватые облачка. Мягкая, прикрытая ломкой коркой земля все еще сильно пахла гарью. Виктор Тимофеевич уснул только перед утром. Его суровое лицо отмякло от какой-то догадки и выражало спокойствие.

Отряд поднялся с восходом солнца. Легкий завтрак, короткие сборы — и снова захлюпала под ногами черная вода. Люди проделывали сложные петли, обходя препятствия. Через полноводные ключи ложились переправы. В этот день им не повезло с ночевкой. На бугре, где оставался отряд, не было дров. Сбившись в кучу и прикрывшись пологом, они провели тяжкую ночь. Никто до утра не сомкнул глаз.

Неласковое сырое утро настроило всех на грустный лад. Багровый восход золотил обширные разливы воды и черные бугры. Вспухшие от ночного дождя болота ничего хорошего путникам не предвещали. Это был первый день без завтрака: паек был еще наполовину уменьшен. Люди молча накинули на плечи рюкзаки и без сожаления ушли с неудачной стоянки. Ноги вязли до колен. Вода забиралась в сапоги. Трудно было идти. Люди падали, поднимались и продолжали двигаться на запад. Виктор Тимофеевич не мог не заметить на лицах спутников печати непреодолимой усталости. Это был тревожный признак: вслед за усталостью приходит и губительное безразличие. Если его не рассеять, не убить в самом зародыше, тогда ни за что не выпутаться из этой проклятой западни.

Еще прошла одна ночь на сыром бугре, без костра, в мокрой одежде. Люди ослабли, а марям все не было края. С каждым днем километры становились длиннее.

Первые лучи солнца, пронизав поредевшие облака, осветили далекие горы и зеленый край леса, теперь казавшийся не таким уж далеким. Но Хорьков знал — это очень далеко.

— Тайга! — вдруг крикнул он, словно его осенила какая-то радостная мысль. — Там высушимся, выспимся у костра и такой обед закатим, что сам черт позавидует!

— Я бы хотел этот обед иметь сейчас, — сказал Борис разочарованно.

— А мне не надо обеда ни здесь, ни там, — заявил неожиданно Абельдин.

Виктор Тимофеевич покосился на него и только теперь заметил, как изменился парень — осунулся, похудел, лицо его стало бесцветным, почти прозрачным.