Плетеный ремень - Сергей Бетев

– Пусть! Но допустим, что задавили?.. Диспетчер не ответил.

– А труп спрятали, – высказал нетерпеливый Моисеенко свое предположение.

– Когда же им прятать? – удивился его собеседник. – У них какое ни на есть, а расписание. Сколько же машинист должен на перегоне задержаться?

– Полчаса, скажем, – смело наступал Моисеенко,

– Нет. Вот такого-то уж не бывало!..

…Вечером, вернувшись в городской отдел, Моисеенко застал в своем кабинете Суетина. Вместо приветствия тот подвинул ему листок бумаги:

– На, посмотри.

Такой же план у самого Моисеенко лежал в кармане. Железная дорога, проселок, телефонный столб невдалеке от места убийства – все совпадало. Но в плане Суетина на проселке возле опушки стоял один крестик с надписью: «Ребята», против столба другой – «Драка». От второго крестика в железнодорожное полотно упиралась стрелка: «Сюда побежал хромой».

Моисеенко вытащил из кармана блокнот, открыл страницу со своим планом и молча положил на стол. В плане, в том месте, где у Моисеенко стрелка упиралась в железную дорогу, было написано: «Кровь».

– Да, это убийство, – произнес Суетин после недолгого размышления. – В какое время, говоришь, она обнаружила кровь?

– Около четырех дня.

– А ребятишки видели драку между часом и двумя, возвращаясь из школы. Все как по расписанию!

– Но мы не знаем день.

– До него ли? – спросил Суетин. И сказал задумчиво: – За год-то поручиться нельзя в нашем положении.

– Прошлый, выходит,

– Прошлый… – Суетин засобирался уходить. – Как бы то ни было, а завтра нам придется заниматься тем же, чем сегодня: ты – на дорогу, я – по драке. Такого совпадения, с каким столкнулись мы, случайно не бывает. За ним что-то кроется,

…Утро следующего дня Анатолий Моисеенко встретил у начальника станции Соколовка. Железнодорожники уже знали, чем он интересуется.

– Неизвестного несчастного случая на дороге искать бесполезно, – ответили ему. – Тайны в нашем хозяйстве не держатся. Ведь с каждым составом едет бригада, а не один машинист. Все друг у друга на виду. Разве скроешь?

Но Анатолий Моисеенко упорно искал все новых и новых людей. Лишь поздно вечером, после долгих однообразных и одинаково бесплодных разговоров с машинистами и кондукторами, путевыми обходчиками и ремонтными рабочими, измотанный и злой, он вернулся в городской отдел.

– А вас Дмитрий Николаевич по телефону раз пять спрашивал, – встретил его дежурный. – Сказал, дождется.

Суетин сидел в своем тесном кабинетике и писал.

– Что, нашел? – спросил он, не отрываясь от бумаг.

– Гиблое дело. Кроме Дмитриевой, никто крови не видел, – досадливо сообщил Моисеенко. – Всех, кажется, перебрал. И чувствую – осточертел людям. Пустым номером пахнет…

– Кто ищет, тот всегда найдет! – объявил Суетин, отодвигая бумаги. – Железная дорога отпадает. Это я вчера еще понял, но хотел убедиться окончательно. А теперь слушай…

Днем Суетин тоже побывал в Соколовке. Вместе с Золотовым он проехал на заброшенные выработки, и тот показал, где нашел позапрошлой весной сапог.

В плане Суетина, на стрелке, показывающей направление, куда бежал хромой, появился еще один крестик: «Сапог убитого».

Но время! Суетин проклинал его в душе. А Золотов, не замечая скрытой досады следователя, рассказывал о находке спокойно и уверенно, как будто все произошло на днях.

Вернувшись в поселок и побеседовав с родителями школьников, видевших драку, Суетин решил обойти домохозяек Соколовки, надеясь в неказенной обстановке получше расспросить их о машинах, приезжавших с зерном. Зная по опыту, как трудно восстанавливать в памяти давнишние события, он не сетовал на свидетелей, тем более – случайных. В свое время каждый из них не придал особого значения ни ссоре торговцев зерном, ни драке, ни крови на железнодорожном полотне. И только встреча в клубе обострила их внимание к прошлому, помогла взглянуть на него иначе.

Три разных свидетельских показания, как счастливо найденные части мозаики, составляли цельную, почти законченную картину. Машины с зерном приходили в Соколовку поздним утром, пробыли почти до обеда. Ребятишки часом-двумя позднее видели драку на проселке, которая вполне могла оказаться исходом денежной ссоры, начавшейся ранее. Наконец, после всего этого путеобходчица обнаруживает кровь ва железнодорожном пути. Ее показание полностью подтверждает детали ребячьего рассказа.

Все эти сведения проверялись самым надежным образом. Ребята-школьники, приехав с Суетиным на пустырь, не знали, что до них на железной дороге уже побывал Моисеенко с Дмитриевой.

Но Золотов, показывая место, где поднял сапог, и не подозревал, в какое трудное положение ставит Суетина. Его дополнение к сложившейся схеме было самой важной чертой в трагическом колорите картины, а его утверждение о времени находки беспощадно разрушало все.

Да, все. Ибо в любом следствии вещественное доказательство весомее разговоров.

Но останавливаться было нельзя: все, что могло относиться к драке, требовало самой тщательной проверки.

И Суетин, просидев час в одном доме, шел в другой…

Он узнал постепенно, что торговать зерном в Соколовку приезжали почти каждую осень.

Видимо, это и лишало людей уверенности в их заявлениях, когда речь заходила о времени.

И все-таки одна из домохозяек призналась Суетину, что прошлой осенью тоже стала невольной свидетельницей ссоры из-за каких-то денег. И хоть ссора эта происходила также возле машины, она не решилась выступить с возражением женщине, рассказавшей в клубе о торговцах зерном.

– Которые ссорились, тех я никогда не видела, а шофера примечала и раньше, – объяснила она. – Не приезжий он, а местный. Только – не соколовский. И машина была вовсе без зерна, порожняя совсем…

– Вы могли бы узнать шофера?

– А как же! Я и нынешней весной видела его. Приезжал… Татарин, – добавила она.

И опять, как с самого начала во всем этом деле, Суетин занялся сопоставлением мелочей. Женщина в клубе утверждала, что ссорился не русский, а цыган. Может, она ошиблась?

Закончив обход, Дмитрий Николаевич заглянул к начальнику торфоучастка Румянцеву. Выслушав его, тот воодушевился:

– Дмитрий Николаевич, ты радуйся: шофера мы найдем! Здесь ездят только наши, ольховские, да из Красного. Не тысячи же их, Тем более – татар. Сейчас я тебе выложу на стол все гаражи. Понимаешь, приходится на заметке держать: нет-нет да и согрешат с торфом, утянут машину, другую… – Он рылся в своем столе и объяснял: – Я еще ни разу милицию не тревожил: собственным следствием обхожусь и… штрафую, конечно, по закону. Вот!..

В бумагах Румянцева разобраться мог только он сам, Рядом с номерами машин кое-где стояли фамилии, какие-то числа и пометки, выписанные кружевным бисером. Повсюду краснели, синели и чернели жирные вопросы, восклицательные знаки и простые галочки, нарисованные разноцветными карандашами. Через некоторое время хозяин все-таки извлек из своей памяти фамилии заведующих гаражами и многих шоферов.

Рассказав обо всем Моисеенко, Суетин предложил:

– Гаражей тут пять, – постучал он карандашом по листу. – Я беру три ближних, ты – два подальше. Всех, вплоть до механиков, проверим. Чтобы никакого сомнения. Понял?

Моисеенко согласно кивнул:

– Значит, прямо с утра.

Суетину повезло. К полудню в Красном он нашел шофера-татарина, после некоторого запирательства сознавшегося, что прошлой осенью тот вез из Ольховки трех пьяных пассажиров. В Соколовке они купили водки и, опорожнив две бутылки на поляне около старого торфяника, рассорились и подрались. Потом, по его словам, помирились и поехали в Красное. Одного из них, ольховского, шофер назвал по имени, добавив, что он тоже татарин.

Суетин, задержав шофера до уточнения обстоятельств, связался по телефону с Моисеенко. Но прежде чем успел сообщить ему новость, услышал от него, что тот выявил в Ольховке пять драк.

– И все прошлой осенью, – добавил Моисеенко.

– Чудеса!

– Никаких. Приезжай.

– Куда я дену шофера?

– Вызови дежурного, пусть заберет в горотдел до нашего возвращения, – посоветовал Моисеенко.

Вскоре они встретились в Ольховке.

Рассказ Моисеенко говорил о многом, но до конца ничего не прояснял.

Каждое лето на торфяники по направлению уполномоченных администрации наезжали временные рабочие. На участках появлялись новые бригады, в которых сходились случайные люди. Их кое-как устраивали с жильем и фамилию спрашивали только у ведомостей в дни получек. На этом все заботы о новых кончались.

Местные жители называли их вербованными и сторонились как могли. Только что освободившиеся из заключения и еще не определившие своего занятия, уволенные за пьянство и прогулы с городских предприятий, застрявшие без денег на вокзалах летуны по-приятельски сходились здесь на месяц-другой, чтобы как-то перемыкаться да сколотить немного деньжат.