Предпутье (Край земли - 1) - Николай Шпанов

Я не дослушал этой нелепой речи. Повышенная температура и отяжелевшая от сизого сигарного дыма голова заставили меня искать покоя, и я заснул.

Утром меня разбудил проводник:

- Скоро Архангельск.

Долго сидел я у окошка, но не мог заметить никаких симптомов приближения большого портового города. Когда поезд остановился у низкого дощатого настила с небольшой бревенчатой будкой, в вагон ввалилась гурьба носильщиков. Оказывается, это и есть Архангельск. Пришли мы с опозданием больше двух часов.

Затратив десять минут на переправу через Северную Двину на перевозе, опоздавшем против расписания на сорок минут, я прошел в Коммунальную гостиницу, единственное пристанище в городе, до краев набитое постояльцами, а, как потом оказалось, и жадными жирными клопами.

В этой гостинице мне пришлось гостить достаточно долго, пока местный Госторг подготовлял отправку судна на острова Северного Ледовитого океана. За это время я имел случай и поскучать и набегаться в хлопотах, познав все прелести удивительного города.

4. ПУШИСТОЕ ЗОЛОТО

Обидно терять драгоценное время в унылом Архангельске, где медлительность возведена в систему, а опоздание - почти в культ. Здесь на два и на три часа опаздывает почтовый поезд; здесь на полчаса опаздывает перевоз через Двину при общей продолжительности его хода в пятнадцать минут; здесь на месяц и полтора опаздывают с погрузкой пароходов экспортным лесом. Опоздания перевоза вызывают весьма шумную, хотя и безобидную по существу ругань пассажиров. Большинство из них - пильщики и грузчики. Народ шумливый, но исков за опоздание не предъявляющий. Зато другие опоздания, как, например, с погрузкой леса, хотя и проходят менее шумно, зато влекут за собой убытки в десятки и сотни тысяч долларов. Англичане, норвежцы, голландцы и немцы значительно сдержаннее наших грузчиков. Они почти не матерятся, но зато вчиняют нашим незадачливым лесоэкспортерам безошибочные иски за простой своих пароходов. А иностранных пароходов скопилось здесь сейчас свыше полусотни.

Архангельцы оправдываются "немыслимой" жарой, лишающей их не только способности работать, но даже толково отвечать.

А жара действительно потрясающая. Вчера в тени градусник показывал 40° по Цельсию.

Однако нам эта жара не помешала совершить интереснейшую поездку за 25 километров от Архангельска для съемки госторговского питомника серебристо-черных лисиц.

Первые пятнадцать километров мы идем мутно-серым простором Двины на нарядном, сверкающем медью и лаком, моторном катере Госторга. Следующие пять километров - на карбасе рыбака Терентьича, неуклюжей лодке, с водой, плескающейся в утлом корпусе более шумно, чем за бортами. Узкая протока настолько мелка, что карбас то-и-дело скребет днищем, а из-под весел взлетают к поверхности воды желтые клубы песку. Это - морской отлив, несмотря на то, что отсюда до устья Двины более пятидесяти километров.

Мимо густых камышей, мимо черных вековой чернотой бревен, остатков петровских шлюзов, мы добрались до деревни Таракановой. Здесь на высоком бугре нас ждет лошадь из питомника. Предстоят еще пять километров пути до этого своеобразного монастыря, где укрылись от взоров мира лисицы.

На бугре лошадь. Лошадь впряжена в четыре колеса, соединенных четырьмя жердями. Четыре колеса и четыре жерди - больше ничего. Это и есть экипаж.

Но уже через десять минут мы убедились в том, что никакой иной экипаж и не мог бы проехать к питомнику. Мы едем без всякой дороги: то какими-то изрытыми, точно чорт на них в свайку играл, поймами, то заросшими кустарником косогорами, то высохшим руслом ручья.

Вся наша кладь поминутно рассыпается. Никакие веревки не могут ее удержать на жердях при такой тряске и качке. О нас самих и говорить нечего: уже после первого километра мы отказались от езды и пошли пешком. Один лишь Блувштейн, судорожно вцепившись в жерди, повозки, продолжает гримасничать на ухабах и кочках.

Рядом с Блувштейном трясется возчик Сеня. Сене 19 лет, он из дальней деревни. Это дает ему право на все корки ругать местные дороги. Волосы Сени, совершенно бесцветные от солнца, ярко белеют над красным лбом, усеянным росинками пота. Сеня - жертва своих поморских сапог. Они до паха, весом в полпуда каждый. Эти сапоги - признак хорошего тона каждого архангельца и носятся во всякую погоду, при всяких обстоятельствах.

Сеня прикован к экипажу непокорностью гайки правого переднего колеса. Гайка то-и-дело отвинчивается, и колесо грозит соскочить. Сеня не верит мне, будто это из-за того, что весь передок таратайки поставлен у него шиворот-навыворот. Исходя потом и рискуя сломать себе шею на толчках, Сеня упорно тщится удержать рукой гайку и колесо.

Так въезжаем мы в большую котловину, окруженную мягкими, в порядке расставленными лесистыми холмами. Все дно котловины на несколько километров точно перепахано или взрыто. Местами глядят мокрые, гладкие пятна. Редко-редко попадаются кустики чахлой травы. Еще недавно здесь было огромное озеро. Со времени Петра Первого оно служило водоемом для пополнения той протоки, по которой нас вез Терентьич. Но в этом году местные крестьяне сломали плотину и спустили озеро. Они поссорились с таракановскими и не хотели, чтобы на их воде работала таракановская мельница. Они рассчитывали, выпустив воду, приносящую пользу таракановцам, получить на дне озера огромные поемные луга. Но вместо вожделенных лугов на много гектаров тянется теперь скользкая грязь и над грязью тучей синеет рой комаров. Комары стали бичом для всей окрестности.

Высоко на горе над этим бывшим озером из лесной чащи торчит желтая вышка. Над вышкой реет красный флаг. Это - цель нашего пути, питомник.

Подле вышки, точно старинное городище, вырастают бревенчатые стены с серыми покосившимися башнями. Лисий монастырь. Здесь, недоступные взорам внешнего мира, содержатся 40 серебристо-черных лисов, 49 лисиц; в этом году к ним прибавилось 95 лисят.

Значительное пространство, очищенное от растительности, усыпано известью и речным песком. Растянутая на столбах проволочная сетка делит все это пространство на прямоугольники разной величины. В каждом прямоугольнике домик. В одних живут отдельно друг от друга производители, в других бездетные лисицы, наконец в самых больших домиках матки со щенятами.

Сейчас неблагодарная для этого зверя пора. Глядя на линяющую, торчащую клочьями шкуру лисиц, трудно поверить, что цена зимней шкуры этих зверьков достигает 1 000 рублей, а есть экземпляры, оцененные на племя до 3 000 рублей.

Молодняк выглядит лучше. Лисята не так линяют и гораздо круглее своих родителей, несмотря на жару. Они бойко бегают по вольерам, распустив свои пушистые с белыми кисточками на конце хвосты.

У стариков и клички какие-то старые: Радзивилл, Шарлотта, Циник. А молодняк: Авиахим, Цыгарка, Автодор.

Отдельно ото всех в большой вольере, сплошь заросшей кустарником, живет единственный чернобурый лис туземец (остальные привозные, американские). Большой, пушистый, без всяких следов безобразно торчащих клочьев лезущей шерсти, этот лис носится по вольере, зло свистя на людей. Кличка этого красавца "Большевик". Он основоположник отечественной породы искусственно разводимой ценной лисы.

Шкуре "Большевика" нет цены. Администрация питомника с интересом ждет: какие качества покажет потомство "Большевика". На него возлагаются большие надежды.

Пока пушистое население питомника ест и пьет вовсю. И при этом как ест! В лисье меню входят разные молочные каши, яйца, свежие помидоры, компот, апельсины, лимоны, иногда дается живая птица.

Но лиса требует не только обильной и изысканной пищи. Целый штат студентов-зоологов наблюдает за лисьей гигиеной. Лисиц причесывают, их пудрят противопаразитными порошками, им чистят уши и чего только с ними еще ни делают.

В наблюдении за диковинной жизнью пушных отшельников у нас незаметно проходит весь день. Немыслимое солнце сошло за верхушки деревьев, и прозрачный столбик спиртового термометра спускается до 31. Допивая десятый стакан студеной ключевой воды из Беседного ручья, на берегу которого приютилась контора питомника - желтый домик с флагом, - я дослушиваю рассказ зоотехника о жизни и нравах живой валюты, вверенной его попечению.

Вот подкатил Сеня со своим экипажем. Гайка на переднем колесе опять еле держится.

- Сеня, ты передок-то перевернул бы,

- А пошто?

Мы беремся сами за передок и переворачиваем его. Сеня меланхолически чешет затылок и, подтянув к самому поясу голенища, со страдальческим видом усаживается на жерди экипажа.

Уезжая, мы видим, как из домика лисьей кухни тянется к вольерам вереница студентов с корзинами, наполненными тазиками лисьей еды.

Лисий монастырь будет ужинать. Чем сытнее будут эти валютные зверьки, тем пушистее будут их шкурки, тем ярче будут гореть, глядя на них, глаза зарубежного покупателя, который в обмен на Цыгарку, Авиахим и Автодор даст нам по целому Форду.