Дамский мастер - Ирина Грекова

— Простите меня, Марья Владимировна.

— Ну, ладно, только чтобы это было в последний раз.

— В последний, Марья Владимировна, честное пионерское, в самый последний.

Она вышла.

Все меня уговаривают расстаться с Галей, а я не могу. Знаю, что это не секретарша, а горе мое, обуза, и все-таки держу. Наверно, люблю ее. У меня никогда не было дочери. А как она мне нравится! Нравятся ее большие, голубые, эмалевые глаза, тоненькая талия, выпуклые икры на твердых ножках. И еще она меня интересует. Чем? Попробую объяснить.

Если два вектора ортогональны, их проекции друг на друга равны нулю. Я Галю чувствую по отношению к себе ортогональной. Мы существуем в одном и том же пространстве и даже неплохо друг к другу относимся, но ортогональны. Сколько раз я пробовала дойти до нее словами — не могу.

Мне предстояло несколько телефонных разговоров, и я взяла трубку. Так и есть — говорят по параллельному аппарату, и конечно, Галя со своим Володей. Уславливаются вечером пойти в кино — мировая картина. Прислушиваюсь, какая такая мировая картина? Оказывается, «Фанфары любви». Долго говорят, а телефон все занят. Ничего, успею. Фанфары любви... Я положила трубку.

Все-таки чем она, моя Галя, живет — вот что мне хотелось бы узнать. Неужели то, что на поверхности, — это и все? Только бы прошел рабочий день, а там — кино, Володя, танцы, тряпочки? А что? Тоже жизнь... Выйдет замуж за своего Володю, будет носить яркий атласный сверток... И я когда-то носила свертки, только не атласные... Сыновей растила в самую войну. Вырастила... Воспитать не сумела. Нет, они все-таки хорошие, мои мальчики.

Вошел мой заместитель, Вячеслав Николаевич Лебедев. Когда боролись с излишествами, мы с ним объединили наши кабинеты. Вздорный старик, болтлив и волосы красит.

— Марья Владимировна, вы сегодня ослепительны!

Он поцеловал мне руку. Обычно он этого не делает.

— Острижена, причесана — только и всего.

— Нет, не говорите. Все-таки наша старая гвардия...

...Да, старая гвардия. Я представила себе, как он, крадучись, проникает в такой вот вчерашний закуток за фанерной перегородкой и как там атлетический Руслан накладывает ему краску... Бррр... А, в сущности, почему? А если бы он был женщиной?

— Как со сметой на лабораторию? — сухо спросила я.

— Не утверждают.

Ну, я так и знала. Если хочешь нарваться на отказ, достаточно поручить дело Лебедеву. При виде такого человека у каждого возникает желание дать ему коленкой под зад.

— Что же они говорят?

— Надо пересмотреть заявку на импортное оборудование, на пятьдесят процентов заменить отечественным.

— А вы им говорили, что отечественного оборудования этой номенклатуры нет в природе?

— Говорят, производство осваивается.

— Осваивается! Когда ж это будет?

Вот и работай с такими помощниками. Я закурила и стала просматривать смету. Он нервно отмахивался от дыма.

— Зачем вы курите? Грубо, неженственно...

— Зато вы слишком женственны.

Сказала и сразу пожалела. Он даже побледнел:

— Марья Владимировна, с вами иногда бывает очень трудно работать.

— Извините меня, Вячеслав Николаевич.

Нет, надулся старик. Нашел благовидный предлог и вышел.

...Помню, моя няня когда-то говорила мне: «Эх, Марья, язык-то у тебя впереди разума рыщет». Так и осталось...

Смерть не люблю, когда на меня обижаются, прямо заболеваю. Вот и сейчас отсутствие Лебедева сковывало меня по рукам и ногам. Но куда он пошел? Шатается где-нибудь по коридорам бледный, расстроенный. Или разговорился с кем-то, жалуется. А ему говорят: «Ну чего вы хотите? Баба есть баба».

Вошла Галя, конфузливо пряча глаза:

— Марья Владимировна...

— Опять что-то забыли?

— Нет, Марья Владимировна, у меня к вам просьба. Можно мне в город съездить, ненадолго?

— Володя?

— Нет, как вы можете даже подумать! Совсем не Володя.

— Ну, а что, если не секрет?

— В ГУМе безразмерные дают.

— Ладно, поезжайте, раз такой случай.

...Сколько я себя помню, всегда в дефиците были какие-нибудь чулки. Когда-то — фильдекосовые, фильдеперсовые. Потом — капрон. Теперь — безразмерные. Во время войны — всякие.

— Марья Владимировна, может быть, и вам взять?

— Ни в коем случае.

— Так я поеду тогда...

— Поезжайте, только сразу.

Эх, некстати. Помощи от нее никакой, но именно сегодня мне хотелось иметь человека на телефоне. Мне надо было подумать. Естественная потребность человека — иногда подумать.

В сущности, я уже давно не занимаюсь научной работой. Когда мне навязывали институт, я так и знала, что с наукой придется покончить, так им и сказала. «Да что вы, Марья Владимировна, мы вам обеспечим все условия, дадим крепкого заместителя». Вот он, мой крепкий заместитель. Надулся теперь — хоть бы ненадолго.

Если считать в абсолютном, астрономическом времени, то я, пожалуй, и не так уж страшно занята, могла бы урвать часок-два для науки. Не выходит. Научная задача требует себе все внимание, а оно у меня разорвано, раздергано на клочки. Вот, например, на выборку: нет фанеры для перегородок. У инженера Скурихина обнаружено две жены. Милиционеры просят сделать доклад о современных проблемах кибернетики. В недельный срок предложено снести гараж — а куда машины дену?

Рваное внимание, рваное время. Может быть, его не так уж мало, но оно не достается мне одним куском. Только настроишься — посетитель. К Лебедеву отсылать бесполезно — все равно отфутболит обратно. Раньше мне казалось: вот-вот дела в институте наладятся, и я получу свой большой кусок времени. Потом стало ясно, что это утопия. Большого куска времени у меня так и не будет.

И, как назло, сегодня передо мной начала маячить моя давнишняя знакомая задача, вековечный друг и враг мой, которая смеется надо мной уже лет восемь.

Начать с того, что она приснилась мне во сне. Конечно, снилась мне ерунда, но, проснувшись и перебирая в уме приснившееся, я как будто надумала какой-то новый путь, не такой идиотский, как все прежние. Надо было попробовать. И поэтому сегодня мне позарез нужен был целый кусок времени. Не тут-то было. Телефон звонил как припадочный. Я пыталась работать, время от времени поднимая трубку и отвечая на звонки. И как будто что-то начало получаться... Неужели?

В дверь постучали. Просунула голову девушка из экспедиции.

— Марья Владимировна, вы меня извините... Гали нет, а у меня для вас один документ, сказали, что очень срочный.

— Ну, давайте.

Я взяла документ.

«21 мая 1961 года в 22:00 на улице Горького задержан гражданин Попов Михаил Николаевич в невменяемом состоянии, являющийся, по его заявлению, сотрудником-лаборантом Института счетных машин. Будучи помещен в отделение милиции, гражданин Попов оправлялся на стенку и мимо...»

— Хорошо, я разберусь, — сказала я.

Девушка ушла. Я снова попыталась сосредоточиться. Забрезжил какой-то просвет. И снова телефон. Черт бы тебя взял, эпилептик проклятый! Я взяла трубку:

— Слушаю.

— Девушка, — сказал самоуверенный голос, — а ну-ка давайте сюда Лебедева, да поскорее.

— Послушайте, вы, — сказала я, — прежде чем называть кого-нибудь «девушка», узнайте, девушка ли она?

— Чего, чего? — спросил он.

— Ничего, — злорадно ответила я. — С вами говорит директор института профессор Ковалева, и могу вас уверить, что я не девушка.

Голос как-то забулькал. Я положила трубку. Через минуту — снова звонок. Звонили долго, требовательно. Я не подходила. Извиниться хочет, нахал. Пусть побеспокоится.

...А все-таки зря я его так. Ни в чем он особенно не виноват. А главное, важно так: «Директор института, профессор Ковалева». Старая дура. Старая тщеславная дура. И когда только станешь умнее? «Остригусь и начну». Остриглась, но не начала.

После этого звонка я присмирела, скромно сидела у телефона, вежливо говорила: «Марьи Владимировны нет. А что ей передать?», записывала сообщения, — словом, была той идеальной секретаршей, какой хотела бы видеть Галю. Кстати, Галя так и не пришла, Лебедев тоже. Хуже было с посетителями. Им-то нельзя было сказать: «Марьи Владимировны нет», — и у каждого было свое дело, липкое, как изоляционная лента. Время было совсем рваное, но все-таки я работала, писала, вцепившись свободной рукой в волосы, курила, комкала бумагу, зачеркивала, снова писала... Вот уже и звонки прекратились — вечер. Когда я очнулась, было десять часов. У меня получилось.

Я еще раз проверила выкладки. Все так. Боже мой, ради таких минут, может быть, стоит жить...

Я прожила долгую жизнь и могу авторитетно заявить: ничто, ни любовь, ни материнство, — словом, ничто на свете не дает такого счастья, как эти вот минуты.

Со всем тем я опять забыла пообедать.

Я запечатала сейф и спустилась в вестибюль. Все уже давно ушли: и гардеробщица и сотрудники. Мой плащ, довольно обшарпанный, висел — один как перст. Я остановилась против зеркала. Хороша, нечего сказать. Лицо бледное, старое, под глазами темно. От вчерашней прически, разбросанной ветром, следа не осталось. Здесь, похоже, хозяйничал не ветер, а стадо обезьян.